вышел, как только Эвелин высунула
ноги из-под одеяла. - Пойти принести вам?
   - Будьте таким милым... У меня есть бриоши и масло... Возьмите в  кухне
эмалированный молочник.
   Прежде чем начать одеваться, Эвелин поглядела на себя в зеркало. У  нее
были тени под глазами и уже намечались гусиные лапки. Холодней, чем  сырая
парижская комната, пришла мысль о том, что она стареет. Эта мысль была так
чудовищно реальна, что она неожиданно расплакалась. Залитое  слезами  лицо
старой ведьмы горестно глядело на  нее  из  зеркала.  Она  крепко  прижала
ладони к глазам.
   - Ах, я веду такой идиотский образ жизни, - сказала она вслух.
   Пол вернулся. Она слышала, как он робко хозяйничает в гостиной.
   - Я забыл вам рассказать... Дон  говорит,  что  Анатоль  Франс  намерен
принять участие в демонстрации mutilays  de  la  guerre  [инвалидов  войны
(искаж. франц.)]. Я дам вам cafay о lay [кофе с молоком (искаж.  франц.)],
как только вы будете готовы.
   - Сию минуту, - крикнула она, нагнувшись над тазом и  споласкивая  лицо
холодной водой.
   - Сколько вам лет, Пол? - спросила  она,  выходя  из  спальни,  одетая,
улыбающаяся, чувствуя, что она отлично выглядит.
   - Свободный, белый, двадцати одного года  от  роду...  Давайте-ка  пить
кофе, покуда он не остыл.
   - Вы на вид еще моложе.
   - Я достаточно стар,  чтобы  все  понимать,  -  сказал  Пол,  заливаясь
румянцем.
   - Я на пять лет старше вас, - сказала Эвелин. - Боже,  как  не  хочется
стареть.
   - Пять лет не играют никакой роли, - пролепетал Пол. Он так  нервничал,
что пролил кофе себе на брюки. - Фу ты черт, как это  глупо,  -  проворчал
он.
   - Я вам это выведу в одну секунду,  -  сказала  Эвелин  и  побежала  за
полотенцем.
   Она усадила его на стул, и стала  перед  ним  на  колени,  и  принялась
тереть полотенцем его ляжку. Пол сидел неподвижно,  красный,  как  свекла,
плотно сжав губы. Он вскочил на ноги прежде, чем она кончила свое дело.
   - Ну довольно, пойдем посмотрим, что творится на улице. Эх, если  бы  я
знал, что к чему!..
   - Вы бы хоть спасибо сказали, - произнесла Эвелин, глянув на него снизу
вверх.
   - Спасибо, простите, это очень мило с вашей стороны, Эвелин.
   Улицы имели праздничный вид. Два-три магазина в переулках были открыты,
но железные шторы на них были до половины опущены.  Был  серый  день,  они
пошли вверх по бульвару Сен-Жермен, встречая по пути  множество  праздного
народу в воскресных костюмах. Только когда  мимо  них  проскакал  эскадрон
республиканской гвардии в блестящих касках  с  трехцветными  перьями,  они
почувствовали, как напряжена атмосфера.
   За мостом, на той стороне Сены, было еще больше народу, там  попадались
отдельные кучки жандармов.
   На перекрестке нескольких улиц они увидели группу  стариков  в  рабочих
блузах, с красным флагом и плакатом: L'UNION DES TRAVAILLEURS FERA LA PAIX
DU MONDE [Единение трудящихся - залог мира во всем мире  (франц.)].  Отряд
республиканской гвардии поскакал прямо на них  с  саблями  наголо,  солнце
сверкало на касках. Старики разбежались и попрятались в подъездах.
   На Больших бульварах вокруг ружейных пирамид стояли французские солдаты
в стальных  шлемах  и  грязно-голубых  шинелях.  Уличные  толпы,  проходя,
приветствовали их, все казались добродушными и веселыми. Эвелин и Пол  уже
порядком устали: они ходили все утро. Они начали  подумывать,  где  бы  им
позавтракать. В довершение всего пошел дождь.
   Возле Биржи они встретили Дона  Стивенса,  выходившего  из  телеграфной
конторы. Он был зол и утомлен. Он был на ногах с пяти утра.
   - Если уж они  решили  бунтовать,  то  какого  черта  они  не  начинают
вовремя, чтобы можно было отправить телеграммы?..  Знаете,  я  видел,  как
полиция гнала Анатоля Франса с площади Альма.  Можно  было  бы  состряпать
замечательную  корреспонденцию,  если  бы  не  эта  проклятая  цензура.  В
Германии положение очень серьезное... Я думаю, там что-нибудь произойдет.
   - А в Париже произойдет что-нибудь, Дон? - спросил Пол.
   - Откуда я знаю?.. Какие-то ребята сорвали решетки, окружавшие деревья,
и швыряли их в фараонов на  авеню  Манжента...  Бернхем  говорит,  что  на
площади Бастилии - баррикады, только дудки,  я  не  пойду  туда,  пока  не
поем... Да я этому, впрочем, и не верю... Я конченый человек.  А  что  вы,
буржуи, ходите по улицам в такой день?
   - Стой, товарищ рабочий, не стреляй, - сказал Пол, поднимая руки вверх.
- Подожди, пока мы поедим.
   Эвелин рассмеялась. Она подумала, насколько больше ей нравится Пол, чем
Дон.
   Они долго ходили под  моросящим  дождем  по  бесчисленным  переулкам  и
наконец нашли маленький  ресторанчик,  откуда  слышались  голоса  и  пахло
пищей. Они нырнули под железную штору. Темный ресторан был  полон  шоферов
такси и рабочих. Они кое-как уселись с края мраморного столика, за которым
два старика играли в шахматы. Нога Эвелин прижалась к ноге  Пола.  Она  не
убрала ее, тогда он покраснел и чуточку отодвинул свой стул.
   - Простите, - сказал он.
   Они все ели печенку с луком, и Дон заговорил со стариками,  он  говорил
по-французски с ошибками, но бегло.  Те  сказали,  что  нынешняя  молодежь
никуда не годится, в былые дни они, когда выходили на улицу, разворачивали
мостовую и хватали фараонов за ноги и стаскивали их с лошадей. Сегодня как
будто предполагалось устроить всеобщую забастовку, а  что  они  сделали?..
Ничего... Два-три сорванца пошвыряли камни и разбили  одно  окно  в  кафе.
Разве так защищают свободу и достоинство трудящихся? Старики вновь взялись
за шахматы. Дон поставил им бутылку вина.
   Эвелин  сидела,  откинувшись  на  спинку   стула,   рассеянно   слушая,
раздумывая, пойти ли ей вечером к Джи Даблью или не пойти. Она размышляла,
женится ли на ней Пол, интересно, как это получится, если она народит  ему
кучу детей, таких же, как он, курчавых мальчишек. Ей  нравилось  сидеть  в
этом тесном ресторанчике, в котором пахло кухней, и вином, и  махоркой,  и
слушать Дона, излагавшего Полу законы революции.
   - Когда я вернусь домой, я, вероятней всего,  отправлюсь  побродить  по
Америке, наймусь батраком  или  еще  кем-нибудь  и  вообще  сам  ко  всему
присмотрюсь, - сказал Пол под конец. - А то я ни черта не  знаю  -  только
то, что люди говорят.
   После обеда они сидели, допивая вино, вдруг они  услышали  американскую
речь. Двое американских военных полицейских вошли  в  ресторан  и  пили  у
цинковой сгонки.
   -  Не  говорите  по-английски,  -  шепнул  Пол.  Они  сидели  молча   и
напряженно, изо всех сил стараясь быть похожими  на  французов,  пока  оба
защитных мундира не исчезли. Пол сказал: - Фу, до чего я испугался...  Они
бы меня наверняка замели за то, что я не в форме...  Тогда  пожалуйста  на
рю-Сент-Анн, и прощай Париж.
   - Ах, бедняжка, вас расстреляли бы на рассвете,  -  сказала  Эвелин.  -
Немедленно идите домой и переоденьтесь... Мне все равно тоже нужно зайти в
Красный Крест.
   Дон проводил ее на рю-де-Риволи. Пол скрылся в переулке, он пошел домой
переодеваться.
   - По-моему, Пол Джонсон ужасно милый мальчуган, где  вы  его  откопали,
Дон? - сказала Эвелин небрежным тоном.
   - Он несколько простоват... молодой теленочек... Но  вполне  порядочный
малый... Я познакомился с ним на Марне;  его  часть  была  расквартирована
рядом с моей. Потом он получил теплое местечко в службе  связи,  а  теперь
учится в Сорбонне... И  это  ему  определенно  необходимо...  у  него  нет
никаких социальных идей... Пол все еще верит в аиста.
   - Он, очевидно, родом из тех же мест, что и вы... я хочу  сказать  -  в
Америке.
   - Совершенно верно, его  отец  -  владелец  зернохранилища  в  каком-то
провинциальном городке... Мелкий буржуа... Мещанская среда. Но несмотря на
все, он неплохой парень.  Жалко  только,  что  он  не  читал  Маркса,  это
укрепило бы его миросозерцание. -  Дон  скорчил  смешную  гримасу.  -  Это
относится также  и  к  вам,  Эвелин,  но  в  вас  я  уже  давно  отчаялся.
Декоративное, но бесполезное растение.
   Они остановились и разговаривали, стоя на углу улицы под аркой.
   - Ах, Дон, мне ваши взгляды действуют на нервы, - начала она.
   Он перебил ее:
   - Ну пока, вот мой автобус... Не следовало бы, в сущности, пользоваться
штрейкбрехерским автобусом, но больно уж далеко идти пешком до Бастилии. -
Он поцеловал ее. - Не сердитесь на меня.
   Эвелин помахала ему рукой.
   - Веселитесь в Вене, Дон.
   Он на ходу вскочил на площадку автобуса. Эвелин еще успела увидеть, как
кондукторша пыталась столкнуть его, так как автобус был переполнен.
   Она поднялась в канцелярию и сделала вид, будто она там сидела с  утра.
За несколько минут до шести она  вышла,  медленно  дошла  до  "Крийона"  и
поднялась к Джи Даблью. Там все было по-прежнему, мисс Уильямс, холодная и
желтоволосая, сидела  за  своим  бюро,  Мортон  бесшумно  разносил  чай  и
птифуры, Джи Даблью стоял в  оконной  нише,  полускрытый  портьерой  цвета
шампань, и оживленно беседовал с каким-то господином в визитке,  Элинор  в
жемчужно-сером платье, которого Эвелин никогда раньше на  ней  не  видела,
щебетала у камина с двумя молодыми штабными офицерами. Эвелин выпила чашку
чая и перекинулась  двумя-тремя  словами  с  Элинор,  потом  сказала,  что
торопится на свидание, и ушла.
   В приемной она на ходу перехватила взгляд мисс Уильямс. Она на  секунду
остановилась у бюро.
   - Как всегда заняты, мисс Уильямс? - сказала она.
   - Я предпочитаю быть занятой, - ответила та.  -  Работа  удерживает  от
многих ложных шагов... Мне кажется, что в Париже  люди  тратят  зря  массу
времени... Я никогда не думала, что это возможно - чуть ли  не  весь  день
ничего не делать.
   - Французы больше всего ценят свой досуг.
   - Досуг - прекрасная  вещь,  если  умеешь  им  пользоваться...  Но  эта
светская жизнь отнимает у нас  столько  времени...  Люди  приходят  к  нам
завтракать и  остаются  на  весь  день,  я  прямо  не  знаю,  как  от  них
отвязаться... Все это ставит нас в чрезвычайно затруднительное  положение.
- Мисс Уильямс пристально поглядела на Эвелин. - Я думаю, у вас в  Красном
Кресте теперь не очень много работы, правда, мисс Хэтчинс?
   Эвелин сладко улыбнулась.
   - Да, мы просто наслаждаемся нашим досугом, как французы.
   Она пересекла огромную заасфальтированную Плас-дела-Конкорд,  не  зная,
что с собой делать, и свернула на Елисейские поля, где зацветали  каштаны.
Всеобщая забастовка, по-видимому, уже  кончилась,  потому  что  на  улицах
появилось много такси. Она села на скамью, и какой-то бледный как  мертвец
тип в сюртуке сел рядом и сделал попытку пристать  к  ней.  Она  встала  и
поспешно зашагала прочь.  На  Рон-Пуан  ей  пришлось  остановиться,  чтобы
пропустить    отряд    французской    конной    артиллерии     с     двумя
семидесятимиллиметровками. Бледный как мертвец тип очутился рядом  с  ней,
он протянул ей руку, а другой прикоснулся к шляпе, словно они были старыми
друзьями. Она пробормотала:
   - Фу, как это противно, -  и  села  в  фиакр,  стоявший  на  углу.  Она
испугалась, что тот тип сядет рядом, но он  остался  на  панели  и  мрачно
поглядел вслед фиакру, катившемуся за орудиями так, словно она  входила  в
состав полка. Приехав домой, она сварила себе какао на  газовой  плите  и,
одинокая, легла в постель с книжкой.
   На следующий вечер, когда она вернулась со  службы,  Пол  поджидал  ее,
одетый  в  новую  военную  форму,  в  ослепительно  сверкающих   тупоносых
башмаках,
   - Что это с вами, Пол? Вы выглядите так, словно только что  побывали  в
механической прачечной.
   - Один мой приятель-сержант служит каптенармусом... Он выдал мне  новое
обмундирование.
   - Вы несказанно прекрасны.
   - Не я, а вы, Эвелин.
   Они пошли на бульвары и пообедали у "Ноэль  Питера",  сидя  на  розовых
плюшевых скамейках среди помпейских колонн, под  аккомпанемент  скользкой,
скрипичной музыки. Пол получил жалованье и пайковые за месяц и  чувствовал
себя отлично. Они говорили о том,  что  будут  делать,  когда  вернутся  в
Америку. Пол сказал, что папа хочет, чтобы  он  служил  в  Миннеаполисе  в
конторе хлебного маклера, но он хочет попытать  счастья  в  Нью-Йорке.  Он
считал, что молодой человек должен перепробовать все, прежде  чем  взяться
за что-нибудь определенное, чтобы  точно  выяснить,  к  чему  он  наиболее
способен. Эвелин сказала, что она не знает, чем бы ей  хотелось  заняться.
Ей ничего не хочется делать из того, что она делала раньше, это она  знает
твердо, может быть, она навсегда останется в Париже.
   - Мне раньше Париж не нравился, - сказал Пол,  -  но  теперь,  когда  я
встречаюсь с вами, он кажется мне чудесным.
   Эвелин поддразнила его:
   - Что вы! По-моему, вы меня совсем не любите, вы даже виду не покажете.
   - Понимаете, Эвелин, вы  так  много  знаете  и  повсюду  бывали...  Это
страшно мило с вашей стороны, что вы вообще позволяете мне бывать  у  вас.
Поверьте, я буду вам за это благодарен всю мою жизнь.
   - Ах,  зачем  вы  такой?..  Я  терпеть  не  могу  раболепных  людей,  -
раздраженно крикнула Эвелин.
   Они продолжали есть в молчании. Они ели спаржу, запеченную в сыре.  Пол
несколько раз подряд отхлебнул вина и поглядел на  нее  с  тем  выражением
немого укора, которое она ненавидела.
   - Знаете, я сегодня  в  настроении  веселиться,  -  сказала  она  через
некоторое время. - Я  весь  день  была  ужасно  несчастна,  Пол...  Я  вам
когда-нибудь все расскажу... Вы знаете, бывает такое чувство,  когда  все,
за что вы ни возьметесь, как будто крошится у вас в руках.
   - Отлично, Эвелин, - сказал Пол и стукнул кулаком по столу,  -  давайте
веселиться напропалую.
   Когда они пили кофе, оркестр заиграл польку, и публика начала танцевать
между столиками, подбадриваемая возгласами скрипача:
   - А, полька, ааа!
   Смешно  было  смотреть  на  пожилых  господ,  плясавших  под   сияющими
взглядами   осанистого   метрдотеля-итальянца,    который,    по-видимому,
чувствовал, что наконец-то lа  gaite  [веселье  (франц.)]  возвращается  в
Paris. Пол и Эвелин совсем забылись и тоже попробовали танцевать. Пол  был
очень  неловок,  но,  когда  его  руки   обхватили   ее,   она   почему-то
почувствовала  себя  гораздо  лучше,   перестала   ощущать   то   страшное
одиночество, которое так ее пугало.
   Когда полька немножко улеглась, Пол оплатил солидный счет, и они  вышли
рука об руку, тесно прижимаясь друг к другу, как все парижские влюбленные,
и майским вечером  бродили  по  бульварам,  пахнувшим  тмином,  и  горячим
хлебом, и лесной земляникой. У них было легкомысленное настроение.  Эвелин
все время улыбалась.
   - Идем, идем, будем веселиться, - изредка шептал Пол, как бы для  того,
чтобы подбодрить себя.
   - Я только что подумала, что сказали бы мои  друзья,  если  бы  увидели
меня на бульваре под руку с пьяным солдатом, - сказала Эвелин.
   - Нет, честное слово, я не пьян, - сказал Пол. - Я могу выпить  гораздо
больше, чем вы думаете, и я ни за что больше не  останусь  в  армии,  даже
если мирная конференция ничем не кончится.
   - Ах, мне все равно, - сказала Эвелин, -  мне  все  равно,  что  бы  ни
случилось.
   Они услышали  музыку  из  другого  кафе  и  увидели  силуэты  танцоров,
мелькавшие мимо окон второго этажа.
   - Зайдем, - сказала Эвелин.
   Они зашли и поднялись в танцевальный зал, представлявший собой  длинную
комнату, полную зеркал. Эвелин сказала, что ей хочется  выпить  рейнвейну.
Они долго изучали карточку вин, и наконец Эвелин, многозначительно  искоса
поглядев на  Пола,  заказала  "Liebiraumilch"  ["Молоко  любимой  женщины"
(известная марка рейнвейна) (нем.)]. Пол покраснел.
   - Я бы хотел иметь liebe frau, - сказал он.
   - А может, она у вас есть... По одной в каждом порту, - сказала Эвелин.
   Он покачал головой.
   Когда они пошли танцевать, он очень крепко прижимал ее к себе.  Он  уже
не был таким робким, как прежде.
   - Я в последнее время чувствую себя ужасно одинокой, - сказала  Эвелин,
когда они сели на место.
   - Вы - одиноки?.. Когда вся мирная конференция бегает за  вами  и  весь
АЭК... Знаете, Дон говорил мне, что вы опасная женщина.
   Она пожала плечами.
   - Откуда Дон знает? А ведь вы, пожалуй, тоже можете быть опасным, Пол.
   Они опять пошли танцевать, и она прижалась  щекой  к  его  щеке.  Когда
музыка прекратилась, у него был такой вид, словно он вот-вот поцелует  ее,
но он этого не сделал.
   - Сегодня самый чудесный вечер в моей жизни, - сказал он. - Как бы  мне
хотелось быть тем человеком, с которым вам было бы  действительно  приятно
повсюду бывать.
   - Пожалуй, вы могли бы  им  быть,  Пол...  Вы,  по-видимому,  способный
ученик... Ах нет,  мы  ведем  себя  ужасно  глупо...  Я  терпеть  не  могу
кокетничать и флиртовать... Может быть, мне хочется невозможного...  Может
быть, мне хочется выйти замуж и иметь ребенка.
   Пол сконфузился. Они сидели молча, глядя на танцующих. Эвелин  увидела,
как молодой французский солдат  нагнулся  и  поцеловал  в  губы  маленькую
девушку, с которой танцевал; целуясь,  они  продолжали  танцевать.  Эвелин
захотелось быть этой девушкой.
   - Давайте выпьем еще капельку вина, - сказала она Полу.
   - Вы думаете? Ну что ж, давайте веселиться.
   Когда они садились в такси, Пол был  уже  совсем  пьян,  он  смеялся  и
обнимал ее. Как только они очутились в темноте на  заднем  сиденье  такси,
они начали целоваться. Эвелин на минуту отстранила Пола.
   - Поедемте к вам,  а  не  ко  мне,  -  сказала  она,  -  я  боюсь  моей
консьержки.
   - Отлично... Только  у  меня  ужасно  маленький  номер,  -  сказал  Пол
хихикая, - но ничего, мы уместимся.
   Миновав грозные взоры старика, у которого были ключи от  номеров,  они,
спотыкаясь, поднялись по длинной, холодной винтовой лестнице  в  маленькую
комнату, выходившую на двор.
   - Жизнь прекрасна, если не раскисать, - сказал Пол, он запер  дверь  на
ключ и на крючок и протянул к ней руки. Опять пошел дождь, дождь гремел  о
стеклянную крышу двора, точно водопад. Пол швырнул фуражку и китель в угол
и подошел к ней с сияющими глазами.
   Как только они легли в постель, он заснул, положив голову на ее  плечо.
Она выскользнула из кровати, чтобы потушить свет и  открыть  окно,  потом,
дрожа, прильнула к его телу, теплому и размякшему, как  тело  ребенка.  За
окном дождь низвергался на стеклянную  крышу  двора.  Где-то  в  доме  был
заперт щенок, который непрерывно отчаянно тявкал и скулил. Эвелин не могла
заснуть. Что-то запертое внутри нее скулило, как тот щенок. Сквозь  стекло
она начала различать темный  шпиль  крыши  и  трубы  на  фоне  бледнеющего
фиолетового неба, наконец она заснула.
   Весь следующий день они провели вместе. Она  позвонила  по  телефону  в
Красный Крест и сообщила, что у нее обычное недомогание, а Пол  совершенно
забросил Сорбонну. Они все утро просидели под жидкими лучами солнца в кафе
близ Мадлен и строили планы о том, что они будут делать.  Они  постараются
как можно скорей добиться отправки в Штаты, найдут себе работу в Нью-Йорке
и поженятся.  Пол  в  свободное  время  будет  готовиться  к  инженерскому
диплому. В Джерси-Сити есть одна фирма, торгующая зерном и фуражом, друзья
его отца, он уверен, что они его возьмут на  службу.  Эвелин  может  вновь
открыть свое декоративное ателье. Пол был счастлив и откровенен и  уже  не
имел прежнего виноватого вида. Эвелин все время говорила себе, что в  Поле
что-то есть, что она влюблена в Пола, что  из  Пола  кое-что  можно  будет
сделать.
   До конца мая они вели себя довольно легкомысленно. Они в несколько дней
истратили все свое жалованье, так что им пришлось  обедать  за  маленькими
общими столиками в ресторациях, битком набитых  студентами  и  рабочими  и
мелкими служащими; они покупали абонементные книжки по два франка  или  по
два франка пятьдесят за обед. В одно июньское воскресенье  они  поехали  в
Сен-Жермен и пошли гулять по лесу. У Эвелин неожиданно  начались  приступы
тошноты