они  до  того
напоили повара, что он свалился, и все пели и пили шампанское  из  простых
стаканов и приветствовали союзные флаги, которыми размахивали девицы.
   Джо пошел искать Жанетт - девочку, с которой он встречался всякий  раз,
как попадал в  Сен-Назер.  Ему  хотелось  разыскать  ее,  прежде  чем  его
окончательно развезет. Она обещала еще  до  того,  как  стало  известно  о
перемирии, coucher [переспать (франц.)] с ним. Она говорила,  что,  покуда
"Овэнда" стоит в порту, она ни  с  кем  не  coucher  и  он  хорошо  к  ней
относился и привез ей из L'Amerique beaucoup подарков, du sucre и du  cafe
[сахар и кофе (франц.)]. Джо чувствовал себя  прекрасно,  карманы  у  него
были набиты деньгами,  а  американские  деньги,  черт  возьми,  в  те  дни
кой-чего стоили, а два фунта сахару, что лежали в карманах его  дождевика,
были мамзелям дороже денег.
   Он зашел в какое-то кабаре, сплошь красный плюш  и  зеркала,  и  музыка
заиграла  "Звездное  знамя",  и  все  закричали:  "Vive  L'Amerique!"  [Да
здравствует Америка! (франц.)] и начали совать ему бокалы в лицо, а  потом
он пустился танцевать с одной жирной девицей, и музыка  заиграла  какой-то
лихой фокстрот. Он отцепился от жирной девицы, потому что  увидел  Жанетт.
Поверх платья она была задрапирована в американский флаг. Она танцевала  с
огромным черным сенегальцем шести футов росту. У Джо помутилось в  глазах.
Он оторвал ее от негра, который оказался  французским  офицером  с  массой
золотых нашивок, и она сказала: "В чем дело, cherie?" [дорогой  (франц.)],
и Джо размахнулся и со всей силы въехал негру кулаком  в  живот,  но  негр
даже не шевельнулся. На  его  лице  появилась  удивленная  черная  улыбка,
словно он собирался  что-то  спросить.  Официант  и  несколько  лягушечьих
солдат подбежали и попытались уволочь Джо. Кругом орали и верещали. Жанетт
все пробовала встать между Джо и официантом, но удар по зубам свалил ее на
пол. Джо уложил несколько лягушатников и пятился к дверям,  как  вдруг  он
увидел в зеркале, что здоровый детина в блузе двумя руками занес  над  его
головой бутылку. Он хотел обернуться, но не успел. Бутылка  рассадила  ему
череп, и ему пришел конец.



НОВОСТИ ДНЯ XXIX

   как только получилось это известие, все телефонные провода города  были
немедленно заняты

   y fallait pas
   y fallait pas
   y fallait pa-a-a-a-syaller
   [не надо было туда идти (франц.)]

   В ГАМБУРГЕ ЗАГОВОРИЛИ ТЯЖЕЛЫЕ ОРУДИЯ

   в  здании  таможни  толпа  запела  "Звездное  знамя"  под   управлением
начальника Портовой таможни Байрона Р.Ньютона

   МОРГАН СИДИТ НА ПОДОКОННИКЕ ДРЫГАЕТ НОГАМИ
   ОСЫПАЕТ ТОЛПУ ТЕЛЕГРАФНЫМИ ЛЕНТАМИ

   ВОССТАВШИЕ МАТРОСЫ НЕ ПОДЧИНЯЮТСЯ СОЮЗНИКАМ

   по  получении  известия,  первой  завыла  сирена   пожарного   парохода
"Нью-Йорк", стоявшего в Беттери, и в одно мгновение  весь  порт  огласился
адским воем

   О скажи неужели при свете зари

   ЖЕНЩИНЫ ИЗБИЛИ КРОНПРИНЦА ЗА ТО ЧТО ОН ПОЦЕЛОВАЛ МОДИСТКУ

   Allans enfants de la Patrie
   Le four de gloire est arrive
   [Вперед, сыны отечества, день славы наступил (франц.)]

   Не так играешь с малюткой Мэри
   И не туда совсем идешь

   "Мы воевали, и это стоило всех перенесенных нами страданий",  -  сказал
Уильям Говард Тафт на банкете, данном вчера в ознаменование победы

   Какакэти душка Кати
   Нет милей тебя на свете
   в когда луна сияет

   Юнайтед Пресс, Н.-Й.
   Париж срочно Брест Адмирал Вильсон известивший 16:00  брестские  газеты
подписании перемирия дополнительно сообщил подтверждение не  получено  тем
временем Бресте бешеный энтузиазм

   В КВИНСЕ БАНДИТАМИ ЗАДЕРЖАНЫ ДВА ТРАМВАЯ

   Твой дружочек поджидает
   У кукухонных дверей

   БОЛЬШЕВИКИ БУДУТ ПРЕДАНЫ ЧРЕЗВЫЧАЙНОМУ СУДУ

   только солдаты и матросы внесли некоторое  оживление  в  праздник.  Они
веселились от всего сердца и очень много пили, не смущаясь тем, что были в
военной форме. Едва не вызвала столкновения попытка некоторых  вернувшихся
на родину бойцов разбить камнями электрический транспарант на углу Бродвея
и Сорок второй улицы, гласивший:

   ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ГЕРОИ

   О скажи неужели при свете зари
   Ты не видел восторга владевшего нами
   Когда бомб и ракет багровеющий свет
   Нам сказал что не дрогнуло славное знамя



КАМЕРА-ОБСКУРА (36)

   каждый вечер после переклички опорожняя ведра за  борт  с  подветренной
стороны  мы  на  секунду  останавливались  глотнуть   ноябрьского   шторма
подставить уши хлещущим брызгам взглянуть на  пену  рвущуюся  с  прыгающих
волн кораблеубийц людоедов (в их глубоком пурпуре мягко колышутся плавучие
мины подводные лодки скользят под ними на ровном киле) посмотреть на  небо
затуманенное летучими облаками снять руки  с  жирных  ручек  ведер  полных
баланды которой никто не ест (девять обедов девять раз отбросы недоеденной
пищи летят за борт девять перебранок с  буфетчиком-лондонцем  не  желающим
выдавать сушеные абрикосы перекличек СмиррНА бряк  бряк  Вольно  карманным
фонариком обрысканы все уголки ведер девять раз вдоль пляшущего под ногами
душного коридора шеренга больных морской болезнью боящихся моря  солдат  с
сундучками в руках).
   Эй  солдат  говорят  подписано  перемирие  говорят  война  кончена  нас
отправят черта с два сортирные разговоры я тебе вот  что  скажу  мы  опять
тащили пустые ведра вниз по железным  лестницам  в  шатучий  вонючий  трюм
поднимались наверх с полными  всякий  раз  как  пароход  кренился  баланда
плескала через край.



МИСТЕР ВИЛЬСОН

   В год избрания Бьюкенена (*60) президентом Томас Вудро Вильсон  родился
в пасторском доме в Стонтоне, в Виргинской долине; его мать  была  дочерью
пресвитерианского     пастора:     он     происходил     из     старинного
шотландско-ирландского рода, отец его тоже был пресвитерианским пастором и
преподавал риторику в духовных семинариях,  Вильсоны  жили  в  мире  слов,
сплавленных двумя  столетиями  кальвинистского  духовенства  в  незыблемый
небосвод.
   Бог был Слово, и Слово было Бог.
   Доктор Вильсон был человек почтенный, он любил свой дом, и своих детей,
и хорошие книги, и свою жену, и правильный синтаксис,  и  каждый  день  за
семейной молитвой беседовал с  богом;  он  воспитал  своих  сыновей  между
Библией и словарем.

   В годы Гражданской войны, годы флейт и барабанов и повзводного  огня  и
воззваний, Вильсоны жили в  Огасте,  штат  Джорджия;  Томми  был  отсталым
ребенком, только девяти лет от  роду  овладел  грамотой,  зато,  когда  он
научился читать, любимым его  чтением  была  книга  пастора  Уимза  "Жизнь
Вашингтона".

   В 1870 году доктора  Вильсона  пригласили  преподавать  в  Колумбийской
духовной  семинарии  в  Южной   Каролине,   Томми   посещал   Дэвидсонский
университет, где он развил свой превосходный тенор,  потом  он  перешел  в
Принстон и стал оратором и редактором  "Принстонца".  Первая  его  статья,
напечатанная в "Нассауском литературном журнале", была  похвальным  словом
Бисмарку.
   Затем он изучал право в Виргинском университете, молодой Вильсон  хотел
быть  Великим  Человеком,  таким,  как   Гладстон   (*61)   и   английские
парламентарии   восемнадцатого   века,   он   мечтал   овладеть   сердцами
переполненных  аудиторий  и  повести  их  за  собой  во  имя  Истины,   но
адвокатская практика была ему в тягость, он чувствовал себя гораздо  лучше
в книжном воздухе библиотек, аудиторий и  университетских  семинариев,  он
вздохнул свободно,  когда  ему  удалось  бросить  адвокатскую  практику  в
Атланте и занять кафедру истории в университете Джонса  Хопкинса:  там  он
написал "Парламентский режим".

   Двадцати девяти лет от роду он женился на барышне, имевшей склонность к
живописи (ухаживая за ней, он учил ее произносить открытое "а"), и получил
место преподавателя, истории и политической экономии в  женском  институте
Брина Мора. Сдав в университете Джонса  Хопкинса  докторский  экзамен,  он
занял кафедру в Уэслейском институте, писал  статьи,  взялся  за  "Историю
Соединенных Штатов";
   выступал   публично   в   защиту   Истины   Демократии   Ответственного
Правительства  Реформ,  прошел  все  ступени   блестящей   университетской
карьеры, в 1901-м попечители  Принстонского  университета  предложили  ему
пост ректора;
   он с головой ушел в реформу университета, приобрел пламенных  друзей  и
врагов, поставил вверх  дном  весь  университетский  быт,  и  американская
публика начала встречать на первых страницах газет имя Вудро Вильсона.
   В 1909-м он читал лекции о Линкольне и Роберте Э.Ли (*62), а  в  1910-м
демократических  заправил   Нью-Джерси,   замученных   разоблачителями   и
реформистами, осенила  блестящая  идея  -  выставить  кандидатом  на  пост
губернатора безупречного ректора университета, собиравшего  такую  большую
аудиторию публичными выступлениями в защиту Права.

   В своем обращении к Трентонскому съезду, выбравшему его  кандидатом  на
пост губернатора, он открыто признался,  что  верит  в  среднего  человека
(провинциальные заправилы и выборных дел мастера поглядели друг на друга и
почесали головы), он продолжал окрепшим голосом:
   "Вот тот человек, чьи  суждения  лично  мне  будут  служить  путеводной
нитью, дабы по мере умножения задач и в грядущие  дни  общего  отчаяния  и
смятения мы могли поднять взоры из нашей темной юдоли,  где  скалы  особых
привилегий нависают над нашими головами и омрачают наш путь,  к  холмам  -
туда, где сквозь широкую расселину меж разъятых утесов сияет солнце, божье
солнце, солнце, которое возродит людей, солнце, которое  освободит  их  от
страстей и отчаяния и вознесет нас к горним высотам, к  земле  обетованной
для всякого, кто стремится к свободе и успеху".
   Провинциальные воротилы и выборных дел мастера поглядели друг на  друга
и почесали головы, потом они закричали "браво", Вильсон перехитрил умников
и одурачил воротил и был избран громадным большинством голосов.

   итак, он  оставил  Принстон  лишь  наполовину  реформированным  и  стал
губернатором Нью-Джерси  и  помирился  с  Брайаном  на  банкете  в  память
Джексона - когда Брайан заметил: "Я знал заранее,  что  вы  не  поддержите
меня в вопросе о денежной системе", мистер Вильсон ответил: "Я могу только
сказать, мистер Брайан, что вы действительно большой человек".
   Он  познакомился  с  полковником  Хаузом   (*63),   этим   политическим
колдуном-любителем, расставлявшим свои сети в отеле "Готем",  в  июле,  на
партийном съезде в Балтиморе. Херст и Хауз,  прятавшиеся  за  кулисами,  и
Брайан, горланивший в коридорах и затыкавший носовой платок  за  размякший
воротничок, устроили для потеющих делегатов кукольный театр, в  результате
которого Вудро Вильсон был избран кандидатом на пост президента.
   Переход  прогрессистов  от  Тафта  на  сторону   Т.Р.   обеспечил   его
кандидатуре успех.
   итак,  он  оставил  штат  Нью-Джерси   наполовину   реформированным   и
перебрался в Белый дом, наш двадцать восьмой президент.

   В то время как Вудро Вильсон  ехал  по  Пенсильванской  авеню  рядом  с
Тафтом,  огромной  бочкой  масла,  с  Тафтом,  который  за  время   своего
президентства,  шутя  и  играя,  разрушил  все  реакционные  попытки  Т.Р.
подчинить   капитал   правительственному   контролю,   Дж.Пирпонт   Морган
раскладывал пасьянс в своем кабинете на  Уолл-стрите,  выкуривая  двадцать
черных сигар в день, проклиная демократические дурачества.
   Вильсон бичевал капиталистов и клеймил привилегии,  отказался  признать
Уэрту и  послал  милицию  на  Рио-Гранде  -  проводил  политику  неусыпной
бдительности. Он издал "Новую свободу" и  лично  зачитывал  свои  послания
конгрессу, точно университетский профессор, выступающий перед  студентами.
В Мобиле он сказал:
   "Я пользуюсь случаем заявить, что впредь Соединенные Штаты не  присвоят
ни одного фута территории с помощью оружия" -
   и послал морскую пехоту в Веракрус.

   "Мы являемся свидетелями воскрешения государственной идеи,  пробуждения
трезвого  общественного  мнения,  возрождения  народных  сил,  начала  эры
вдумчивого созидания..."
   Но земной шар уже кружился вокруг Сараева.
   Сначала был "Нейтралитет на словах и на деле", потом "Мы слишком горды,
чтобы воевать",  когда  гибель  "Лузитании"  (*64),  и  угроза  Моргановым
займам, и россказни британских и французских пропагандистов заставили  все
финансовые центры Востока орать о  необходимости  войны;  но  манящий  зов
барабанной дроби  и  пушек  был  слишком  силен;  лучшие  люди  копировали
парижские моды и широкое лондонское "а", а тут еще Т.Р. и Дом Морганов.
   И через пять месяцев после своего вторичного избрания,  прошедшего  под
лозунгом "Он уберег нас от войны", Вильсон протащил через конгресс закон о
вооружении флота и объявил, что Соединенные Штаты  находятся  в  состоянии
войны со срединными державами (*65).
   "Безудержное  и  беспощадное  насилие,  насилие  вплоть  до   последних
пределов".

   Вильсон  стал  государством  ("война  -  это  здоровье   государства"),
Вашингтон - его Версалем, он  посадил  в  социализированное  правительство
господ из крупных трестов, по доллару в  год  (*57),  и  стал  командовать
большим  парадом  людей,  снарядов,   консервов,   мулов   и   грузовиков,
отправляемых во  Францию.  Пять  миллионов  людей  стояли  "смирно"  перед
крытыми толем  бараками  каждый  день  на  заходе  солнца,  покуда  играли
"Звездное знамя".
   Война принесла восьмичасовой рабочий день, женское  равноправие,  сухой
закон,  принудительный  арбитраж,  высокую   заработную   плату,   высокие
дивиденды издержки  плюс  подряды  и  завидную  возможность  быть  Матерью
Павшего Героя.
   Кто не хотел завоевать мир для дивидендов плюс демократии, того  сажали
в тюрьму вместе с Дебсом.
   Спектакль кончился,  пожалуй,  слишком  быстро,  принц  Макс  Баденский
боролся за четырнадцать пунктов, Фош (*58) занимал предмостные  укрепления
на  Рейне,  и  кайзер,  задыхаясь,  бежал  вслед  за  поездом  по  перрону
Потсдамского вокзала в цилиндре и, как некоторые утверждают,  с  привязной
бородой.
   С помощью _Всемогущего Бога, Права,  Правды,  Справедливости,  Свободы,
Демократии,  Самоопределения  народов,  Без  аннексий  и  контрибуций_,  с
помощью кубинского сахара и кавказского марганца и американской пшеницы  и
американского хлопка, британской  блокады,  генерала  Першинга,  парижских
такси и семидесятипятимиллиметровых пушек мы выиграли войну.

   4-го декабря  1918  г.  Вудро  Вильсон,  первый  президент,  покидающий
Соединенные  Штаты  во  время  своего  президентства,  отплыл  на  "Георге
Вашингтоне" во Францию,
   самый могущественный человек в мире.

   В Европе  знали,  как  пахнет  газ,  и  приторное,  тошнотное  зловоние
недостаточно глубоко зарытых трупов, и  серые  лица  голодающих  детей;  в
газетах прочли, что мистер Вильсон - за мир,  и  свободу,  и  консервы,  и
масло, и сахар;  он  высадился  в  Бресте  со  своим  штабом  экспертов  и
журналистов после тяжелого плавания на "Георге Вашингтоне".
   La France встречала его речами, поющими школьниками, мэрами  в  красных
шарфах  (видал  ли  мистер  Вильсон  и  Бресте,  как   жандармы   избивали
демонстрацию докеров, пришедших встречать его с красными флагами?).
   В Париже на вокзале он вышел из вагона и  пошел  по  широкому  красному
ковру между двумя шеренгами пальм в горшках, цилиндров, почетных легионов,
увешанных,   орденами   мундиров,   сюртуков,   розеток,   бутоньерок    к
"роллс-ройсу". (Видел ли мистер Вильсон женщин в черном, калек в маленьких
тачках, бледные, испуганные лица вдоль тротуаров, слышал  ли  он  страшное
отчаяние, звучавшее в приветственных криках, когда его и  его  новую  жену
поспешно везли в "Отель-де-Мюрат", где  хоромы,  полные  парчи,  золоченых
часов, комодов будь и мраморных купидонов, были превращены в президентские
покои?)
   Покуда эксперты устанавливали процедуру  мирных  переговоров,  накрывая
столы зеленым сукном, подготавливая протоколы, чета Вильсонов  отправилась
путешествовать, чтобы оглядеться: на второй день рождества их чествовали в
Букингемском дворце, на Новый год они посетили  папу  и  микроскопического
итальянского короля в Квиринале. (Знал ли мистер Вильсон,  что  крестьяне,
живущие на берегах Бренты и на Пьяве, зажигают в своих  загаженных  войной
хижинах  свечи  перед  его  портретом,  вырезанным   из   иллюстрированных
журналов?)  (Знал  ли  мистер  Вильсон,  что  народы   Европы   прочли   в
четырнадцати пунктах призыв к борьбе с поработителями, как  столетия  тому
назад они прочли  призыв  к  борьбе  с  поработителями  в  девяноста  пяти
тезисах, прибитых Мартином Лютером к церковным дверям в Виттенберге?)

   18 января 1919 г.  в  толчее  мундиров,  треуголок  и  золотых  шнуров,
орденов,  эполетов,  знаков  отличия  и   командорских   крестов   Высокие
Договаривающиеся Стороны, союзные и  объединившиеся  державы  собрались  в
Зале Часов на набережной д'Орсе,  чтобы  продиктовать  мир,  но  пленарное
собрание мирной конференции было слишком публичным местом для  переговоров
о мире, и поэтому Высокие Договаривающиеся Стороны  создали  Совет  Десяти
(*59), перебрались в Зал  Гобеленов  и,  окруженные  Рубенсовой  "Историей
Марии Медичи", начали диктовать мир.
   Но Совет Десяти был слишком публичным местом для  переговоров  о  мире,
поэтому они создали Совет Четырех.

   Орландо (*60) в бешенстве уехал  домой,  и  вот  они  остались  втроем:
Клемансо, Ллойд  Джордж,  Вудро  Вильсон.  Три  старых  человека  тасовали
колоду, раздавали карты: Рейнскую  провинцию,  Данциг,  Польский  коридор,
Рур, Самоопределение малых  народностей,  Саарский  бассейн,  Лигу  Наций,
Мандаты, Месопотамию,  Свободу  морей,  Трансиорданию,  Шандунь,  Фиуме  и
остров Яп, пулеметный огонь и пожары, голод, вошь, холеру, тиф; нефть была
козырем.

   Вудро Вильсон верил в  бога  своих  отцов,  так  сказал  он  прихожанам
маленькой конгрегационалистской церковки в шотландском  городке  Карлайле,
где некогда проповедовал его дед, и день был такой холодный, что  газетные
корреспонденты сидели на старых церковных скамьях, не снимая пальто.

   7 апреля он приказал разводить пары на "Георге Вашингтоне" в  Бресте  и
быть наготове, чтобы везти американскую делегацию домой, но он не уехал.

   19 апреля пройдоха Клемансо и пройдоха Ллойд Джордж втянули его в тихую
и уютную игру в три листика, которая называлась Советом Четырех.

   28 июня Версальский договор был готов, и Вильсону пришлось ехать  домой
и объяснять политиканам, которые тем временем  подкапывались  под  него  в
сенате и палате, и трезвому общественному мнению, и богу своих отцов,  как
он позволил себя обойти и в какой  степени  ему  удалось  спасти  мир  для
демократии и Новой свободы.
   С того дня как он высадился в Хобокене,  он  говорил,  спиной  к  стене
Белого дома, он говорил, чтобы спасти свою веру в слова, он говорил, чтобы
спасти свою веру в Лигу Наций, он говорил, чтобы спасти свою веру в  себя,
в бога своих отцов.
   Он напрягал каждый нерв Своего тела и своего мозга, он подчинил  своему
контролю каждый винтик правительственного механизма  (кто  не  соглашался,
тот был негодяем или красным, никакой пощады Дебсу).
   В Сиэтле уоббли, чьи вожди сидели  в  тюрьме,  в  Сиэтле  уоббли,  чьих
вождей линчевали и расстреливали как собак, в Сиэтле уоббли выстроились на
четыре квартала, когда проезжал Вильсон, и, скрестя руки,  молча  смотрели
на великого либерала, мчавшегося мимо них в своем автомобиле, укутанного в
пальто, похудевшего от усталости, с  нервно  дергающейся  половиной  лица.
После многих  кварталов  рукоплесканий  и  патриотических  криков  люди  в
рабочих блузах - трудящиеся люди - встретили его молчанием.
   В Пуэбло, Колорадо он был седым,  еле  стоящим  на  ногах  человеком  с
нервно дергающейся половиной лица:
   "Ныне, когда туман, окутывавший этот великий вопрос, рассеялся, я верю,
что люди увидят истину с глазу на