ец в соборе в Орвието перед фресками Синьорелли (*54),
сытые по горло живописью и архитектурой, и оливковым маслом, и чесноком, и
пейзажами. Они проторчали там  весь  день,  разглядывая  огромную  фреску,
изображающую Страшный суд, распивая отличное вино и нежась  на  солнце  на
площади перед собором. Когда они приехали  в  Рим,  на  вокзал  близ  бань
Диоклетиана, они здорово перетрусили, сдавая свои  паспорта;  они  страшно
удивились, когда чиновник просто поставил печать и вернул их, сказав:
   - Per il ritorno [для возвращения (итал.)].
   Они пошли в гостиницу и привели себя в порядок, потом собрали все  свои
деньги и устроили грандиозный кутеж - первоклассный обед, вино фраскати  и
асти на десерт, варьете и кабаре на Via Roma, где  познакомились  с  одной
американкой, которую прозвали "баронессой"; она обещала показать им город.
К концу вечера ни у кого из них не осталось денег на то, чтобы  поехать  к
"баронессе" или к одной  из  ее  очаровательных  приятельниц,  поэтому  на
последние десять лир они взяли извозчика и  отправились  смотреть  Колизей
при лунном свете. Огромные руины под убывающей луной, надписи  на  камнях,
имена, пышные римские имена, старик  извозчик  в  клеенчатом  цилиндре,  с
зелеными  моржовыми  усами,  рекомендующий  всевозможные  публичные  дома,
мощные арки  и  колонны,  нагроможденные  в  ночи,  звучное  слово  "Рим",
уходящее торжественными аккордами в прошлое,  -  когда  они  легли  спать,
головы их кружились, Рим пульсировал в их висках так,  что  они  не  могли
заснуть.
   Наутро Дик встал, покуда его товарищи еще спали мертвым сном, и пошел в
Красный Крест; он вдруг начал нервничать и волноваться  так,  что  не  мог
даже  позавтракать.  В  канцелярии  его  принял  дородный  майор-бостонец,
заправлявший, по-видимому, всеми делами, и Дик спросил его напрямик,  что,
черт побери, случилось. Майор закашлялся,  захмыкал  и  повел  разговор  в
весьма учтивом тоне, как полагалось людям с университетским  образованием.
Он заговорил о некоторой несдержанности и  о  чрезмерной  чувствительности
итальянцев. Словом, цензуре не понравился  тон  некоторых  его  писем,  et
cetera, et cetera. Дик сказал, что он ощущает  потребность  изложить  свою
точку зрения и что, если Красный Крест полагает, что он не выполнил своего
долга, то его следует предать военному  суду,  он  сказал,  что,  как  ему
кажется,  в  его  положении  находится   множество   людей,   исповедующих
пацифистские взгляды, но - поскольку родина находится в состоянии войны  -
готовых оказать ей посильную помощь, но это не  значит,  что  он  верит  в
войну, он просит, чтобы ему позволили изложить свою  точку  зрения.  Майор
сказал, что ну да, конечно, я вас вполне понимаю et cetera, et cetera,  но
что молодые люди должны понимать, как важно быть сдержанным et cetera,  et
cetera, и что  теперь  вся  история  выяснилась  самым  удовлетворительным
образом, всему виной простая несдержанность - словом,  инцидент  исчерпан.
Дик все повторял, что он просит, чтобы ему позволили изложить  свою  точку
зрения, а майор все повторял, что инцидент исчерпан et cetera, et  cetera,
покуда  все  это  не  показалось  Дику  чуточку  смешным,  и  он   покинул
канцелярию. Майор обещал посодействовать его переводу  в  Париж,  если  он
пожелает  работать  в  тамошнем  отделении.  Дик  вернулся   в   гостиницу
разочарованный и злой.
   Рипли и Скайлер куда-то ушли, и Дик со Стивом  отправились  бродить  по
городу, разглядывая солнечные улицы, пахнущие подгорелым оливковым маслом,
и вином, и древним камнем, и купола церквей в стиле барокко, и колонны,  и
Пантеон, и Тибр. У них не было ни гроша в кармане ни  на  завтрак,  ни  на
вино. Они протомились  весь  день,  угрюмо  вздремнули  на  теплой  травке
Монте-Пинчио и вернулись в гостиницу голодные и подавленные; в номере  они
нашли Скайлера и Рипли в  самом  блаженном  настроении,  дувших  вермут  с
содовой.  Скайлер  случайно  встретился  со  старым  другом  своего  отца,
полковником Андерсоном, приехавшим ревизовать Красный Крест,  поведал  ему
все свои горести и обратил его внимание  на  некоторые  злоупотребления  в
миланском отделении. Полковник Андерсон угостил его завтраком и  коктейлем
в Отель-де-Рюсси, одолжил ему сотню долларов и устроил на службу  в  отдел
пропаганды.
   - Словом, товарищи и братья, Evviva Italia  и  сволочи  alleati,  мы  в
порядке.
   - А как насчет нашего послужного списка? - безжалостно спросил Стив.
   - Ах, забудь про него, siamo tutti  Italiani...  [мы  все  итальянцы...
(итал.)] Кто в наше время может быть пораженцем?
   Скайлер всех угостил обедом, повез в штабной машине в Тиволи и на озеро
Неми и под конец усадил в парижский  поезд,  устроив  им  литеры,  которые
полагались по меньшей мере капитанам.
   Как только они приехали в Париж, Стив отправился в канцелярию  Красного
Креста и заявил, что хочет, чтобы его отправили домой.
   - К черту, я заявлю, что уклоняюсь по моральным соображениям.
   Рипли поступил во французское артиллерийское училище в  Фонтенбло.  Дик
снял дешевый номер в маленькой гостинице на  Иль-Сен-Луи  и  круглый  день
мотался по всем высшим инстанциям  Красного  Креста.  Хайрам  Хелси  Купер
сообщил ему имена всех нужных людей в весьма осторожном письме,  посланном
в ответ на каблограмму Дика из Рима. Высшие инстанции посылали его одна  к
другой.
   - Молодой человек, - сказал ему лысый  сановник  в  роскошном  кабинете
отеля "Крийон", - ваши воззрения свидетельствуют о вашей безрассудности  и
трусости, но они не играют никакой роли. Американский народ  поднялся  для
того, чтобы покончить с кайзером. Мы напрягаем все нервы и всю энергию для
того, чтобы достичь цели; всякий, кто станет на пути  исполинской  машины,
созданной энергией и преданностью сотни миллионов патриотов с  благородной
целью  спасения  цивилизации  от  гуннов,  будет  раздавлен  как  муха.  Я
удивляюсь такому безрассудству со стороны человека с высшим  образованием.
Не шутите с огнем!
   Наконец его направили в военную  контрразведку,  где  он  встретился  с
одним  товарищем  по  университету   -   неким   Сполдингом,   -   который
приветствовал его с кислой улыбкой.
   - Старик, - сказал он, - в такие  дни  мы  не  можем  руководствоваться
личными симпатиями, не  правда  ли?..  Я  считаю,  безусловно,  преступным
позволять себе роскошь иметь личные мнения, безусловно, преступным.  Нынче
время военное, и все мы должны исполнять наш долг, а такие люди,  как  вы,
только поддерживают в немцах решимость  воевать,  такие  люди,  как  вы  и
русские.
   Начальник Спеллинга имел чин капитана и  носил  шпоры  на  ослепительно
начищенных крагах; это  был  строгий  на  вид  молодой  человек  с  тонким
профилем. Он подошел к Дику, приблизил свое лицо к его лицу и заорал:
   - Что бы вы сделали, если бы два гунна напали на  вашу  сестру?  Вы  бы
дрались с ними или нет?.. Или вы жалкий, трусливый пес?
   Дик пытался объяснить, что он жаждет вновь заняться тем делом,  которым
занимался до сих пор, что он хочет пойти на  фронт  с  Красным  Крестом  и
желает изложить свою точку зрения. Капитан шагал взад и вперед, бранясь  и
крича, что всякий, кто после объявления войны президентом продолжает  быть
пацифистом,  есть  преступник  или,  что  еще  хуже,  дегенерат,   и   что
американский экспедиционный корпус не нуждается в  подобных  типах,  и  он
позаботится, чтобы Дика отправили  в  Штаты  и  запретили  возвращаться  в
Европу в каком бы то ни было качестве.
   - АЭК - не место для трусов.
   Дик махнул на все рукой и пошел в канцелярию Красного  Креста  добывать
себе проезд в Штаты; ему дали литер на "Турень", уходивший из Бордо  через
две недели. Эти  две  недели  он  провел  в  Париже,  добровольно  работая
санитаром в американском  госпитале  на  авеню  Буа-де-Булонь.  Был  июнь.
Каждую ясную ночь бывали воздушные налеты, и, когда ветер дул  со  стороны
фронта, слышен был орудийный гром. Немцы наступали, линия фронта подошла к
Парижу так близко, что раненых эвакуировали прямо в базовые госпитали. Всю
ночь тяжело  раненные  лежали  на  носилках  на  широких  тротуарах  перед
госпиталем, под  свежей  зеленью  деревьев;  Дик  помогал  таскать  их  по
мраморным лестницам в приемный покой; однажды ночью его назначили дежурить
у двери операционной, и он двенадцать часов подряд выносил  ведра,  полные
крови и гноя, из которых иногда торчала раздробленная кость или часть руки
или ноги. Сменившись, смертельно  усталый  и  разбитый,  он  побрел  домой
ранним, пахнущим земляникой парижским утром, вспоминая  лица  и  глаза,  и
мокрые от пота волосы, и сведенные, облепленные кровью и грязью пальцы,  и
жалкие голоса, выклянчивающие сигарету,  и  клокочущие  стоны  раненных  в
грудь.
   Как-то раз  он  увидел  в  витрине  ювелирной  лавки  на  улице  Риволи
карманный компас. Он зашел в лавку и купил  его;  внезапно  в  его  голове
созрел план купить штатское платье, бросить военную форму  на  пристани  в
Бордо и бежать через испанскую границу. Если ему повезет - а  при  наличии
всех старых удостоверений и литеров, завалявшихся в его нагрудном кармане,
ему это предприятие наверняка удастся, - он  перейдет  границу,  а  потом,
когда будет в стране, свободной от этого кошмара, решит, что  ему  делать.
Он даже заготовил соответствующее письмо к матери.
   Покуда он укладывал в рюкзак книги и прочее добро и тащил его на  спине
по набережной на Орлеанский вокзал, в  голове  неотступно  звенела  "Песня
времен порядка" Суинберна:

   Где трое за правду встанут,
   Там три царства падут во прах.

   Черт возьми, надо написать стихотворение: людям  нужны  стихи,  которые
поднимут их на  борьбу  с  каннибальскими  правительствами.  Сидя  в  купе
второго класса,  он  так  явственно  воображал  себе,  как  будет  жить  в
спаленном солнцем испанском городке, рассылая  по  всему  миру  манифесты,
призывающие юношество к восстанию против мясников, и поэмы, которые  будет
публиковать подпольная печать всего мира, что не обращал  внимания  ни  на
парижские предместья,  ни  на  проплывающие  за  окном  голубовато-зеленые
летние поля.

   Пусть взовьется наш флаг боевой
   Алым вестником лучших времен,
   Ничего, что редеет наш строй,
   Что все меньше знакомых имен.

   Казалось, даже  грохочущие  колеса  французского  поезда  пели,  словно
марширующая колонна в унисон произносила тихие слова:

   Где трое за правду встанут,
   Там три царства падут во прах.

   К полудню Дик проголодался и пошел в вагон-ресторан - в  последний  раз
как следует поесть. Он сел за столик напротив красивого молодого  человека
в форме французского офицера.
   - Господи, Нед, ты ли это?
   Блейк Уиглсуорс по-старому откинул голову назад и рассмеялся.
   - Garcon! - крикнул он. - Un verre pour monsieur [Человек!  Стакан  для
мсье (франц.)].
   - Сколько ж ты прослужил в эскадрилье Лафайета?
   - Недолго... Меня оттуда выкинули.
   - А как насчет военного флота?
   - Тоже выкинули, эти идиоты решили, что у меня  тебеце...  Garcon,  une
bouteille de champagne [человек, бутылку шампанского  (франц.)].  Куда  ты
едешь?
   - Сейчас расскажу.
   - А я возвращаюсь домой на "Турени". - Нед опять откинул голову назад и
рассмеялся, его губы произнесли четыре слога: - бе-ли-бер-да.
   Дик заметил, что, хотя его осунувшееся лицо было очень бледно, кожа под
глазами и у висков была воспалена, а глаза блестели чуточку слишком ярко.
   - Я тоже, - услышал он свой голос.
   - Я попал в переделку, - сказал Нед.
   - И я, - сказал Дик, - да еще в какую.
   Они подняли стаканы, поглядели друг другу в глаза  и  рассмеялись.  Они
сидели в вагон-ресторане весь вечер, болтали,  пили  и  приехали  в  Бордо
пьяные до бесчувствия. Нед истратил все свои деньги в  Париже,  и  у  Дика
тоже  почти  ничего  не  было,  поэтому  они   продали   свои   постельные
принадлежности и обмундирование двум  только  что  прибывшим  американским
поручикам, с которыми познакомились в "Кафе де-Бордо". Совсем как в добрые
старые бостонские дни, бродили они из бара в бар и искали, где бы  выпить,
когда закрылись все рестораны. Почти всю ночь  они  провели  в  элегантном
maison publique [публичный дом (франц.)], где все  было  затянуто  розовым
атласом,  беседуя  с  мадам,  высохшей  дамой  с  длинной  верхней  губой,
придававшей ей сходство с ламой, в черном вечернем платье с блестками; они
ей понравились, и она уговорила их остаться и угостила луковым супом.  Они
так заговорились с  ней,  что  совсем  забыли  про  девочек.  Она  была  в
Трансваале  во  время  бурской  войны  и  говорила  на  каком-то  забавном
южноафриканском английском жаргоне.
   - Vous comprenez [вы понимаете (франц.)], мы имели  отличных  клиентов,
что ни гость, то офицер,  масса  шику,  декорум.  Эти  джонни...  как  они
куролесили... чертовски шикарно, можете себе представить. У нас  было  два
salons, один salon - английские офицеры, один  salon  -  бурские  офицеры,
очень  элегантно,  за  всю  войну  ни  одной  драки,  ни  мордобоя...  Vos
compatriotes les americains ce n'est pas comme ca, mes amis. Beaucoup  [Не
то что  ваши  соотечественники-американцы,  друзья  мои.  Много  (франц.)]
сукиных детей, напиваются, дерутся, блюют, naturellement il y a  aussi  de
gentils garcons comme  vous,  mes  mignons,  des  veritables  [разумеется,
попадаются и славные  мальчики,  вроде  вас,  детки,  настоящие  (франц.)]
джентльмены. - И она похлопала их по щекам своей жесткой рукой, украшенной
кольцами. Когда они собрались уходить, она расцеловала их и  проводила  до
выхода, приговаривая: - Bonsoir,  mes  jolia  petits  [добрый  вечер,  мои
красавчики (франц.)] джентльмены.
   За все время плавания они ни разу не были  трезвыми  после  одиннадцати
утра; была тихая туманная погода; они были очень счастливы. Однажды ночью,
стоя в одиночестве на корме подле маленькой пушки, Дик полез в  карман  за
сигаретой и вдруг нащупал что-то  твердое  в  подкладке  пальто.  Это  был
карманный компас, с помощью которого он хотел перейти испанскую границу. С
виноватой миной он выудил его из кармана и бросил за борт.



НОВОСТИ ДНЯ XXVII

   РАНЕНЫЙ ГЕРОЙ ВОЙНЫ - АФЕРИСТ. СВИДЕТЕЛЬСКИЕ ПОКАЗАНИЯ ЖЕНЫ

   Среди грохота грома и криков ура
   Неподвижно стоит милосердья сестра
   Точно роза Ничьей Земли

   по свидетельству многих тысяч людей, собравшихся на торжество спуска на
воду и бывших очевидцами  катастрофы,  помост  просто  опрокинулся,  точно
гигантская черепаха, и увлек всех стоявших  на  нем  в  воду,  достигавшую
глубины 25 футов. Катастрофа произошла за четыре минуты до начала спуска

   Ох этот жуткий Парижский бой
   Боже мой что он сделал со мной

   НАЧАЛО БРИТАНСКИХ ОПЕРАЦИЙ НА АФГАНСКОЙ ГРАНИЦЕ

   ведущая роль в мировой торговле, которая, судя по всему, ныне  перейдет
к  Соединенным  Штатам,  будет  в   значительной   степени   зависеть   от
осмотрительного и умелого развития и эксплуатации американских портов

   Отпустите домой отпустите домой
   Посвист пуль пушек гром как в аду
   Не пойду я на фронт ни за что не пойду
   Пусть меня поскорее домой отвезут
   А не то меня немцы убьют

   вы предприняли крестовый поход против игрушек, но даже  в  том  случае,
если все германские игрушки будут конфискованы и уничтожены, конечная цель
- уничтожение "германского импорта - не будет достигнута

   ЗАДЕРЖКА 20 ПОСЕТИТЕЛЕЙ НАХОДИВШИХСЯ В КАФЕ

   В ПЕРЕЖИВАЕМЫЙ НАМИ КРИТИЧЕСКИЙ МОМЕНТ
   КОГДА ЕСТЬ ВСЕ ОСНОВАНИЯ ОПАСАТЬСЯ ВОЛНЕНИЙ СОЦИАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА
   ВСЯКОГО РОДА ПРОТИВОПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЕ СБОРИЩА ДОЛЖНЫ БЫТЬ ЗАПРЕЩЕНЫ

   Я так еще молод боже мой
   Отпустите меня домой

   Несмотря на Воздушные Налеты в Нанси Кипит Ночная Жизнь

   ПОЛИЦИЯ РАЗЫСКИВАЕТ ТАТУИРОВАННУЮ ЖЕНЩИНУ

   ТРУП В ЧЕМОДАНЕ

   ЖЕНА ФРОНТОВОГО БОЙЦА ИЗБИТА ПОКЛОННИКОМ

   Молодой человек Признался, Что  Он  Взял  Деньги,  Чтобы  Содействовать
Производству Одного Запасного Офицера. Эти люди были, по  всей  видимости,
китайскими купцами из Иркутска, Читы и других городов  и  отправлялись  на
родину в Харбин для того, чтобы вложить заработанные ими  деньги  в  новые
предприятия

   Ох этот жуткий Парижский бой
   Боже мой что он сделал со мной

   Toujours la femme et combien
   [Вечно - женщина и сколько (франц.)]

   300.000 РУССКИХ ДВОРЯН УБИТЫ БОЛЬШЕВИКАМИ

   Американские,  Британские  и  Французские  Банкиры  Принимают  Меры   к
Ограждению Интересов Иностранных Вкладчиков
   эти три юные дамы прибыли во Францию тринадцать месяцев  тому  назад  в
качестве первой  фронтовой  концертной  труппы.  Накануне  вечерней  атаки
Шато-Тьерри они устроили в трех  километрах  от  линии  огня  концерт  для
американских частей, использовав в  качестве  эстрады  платформу  тяжелого
морского орудия.  Засим  они  были  командированы  на  отпускной  пункт  в
Экс-ле-Бен, где в течение всего дня исполняли обязанности  подавальщиц,  а
вечером развлекали солдат и танцевали с ними

   Там мужчин совсем не видать
   Не узнает там сына любимого мать
   Кто хочет вернуться в родную страну
   Тот не должен идти на войну



КАМЕРА-ОБСКУРА (35)

   две кошки цвета горячего кофе с  молоком  с  аквамариновыми  глазами  и
черными как сажа мордочками  постоянно  сидели  на  подоконнике  прачечной
напротив   маленькой   молочной    где    мы    обычно    завтракали    на
Монтань-Сент-Женевьев    забившейся    между    старинными     сплющенными
аспидно-серыми домами Латинского квартала над крутыми  узкими  уличками  в
уютном тумане крошечные улочки светящиеся разноцветной штукатуркой набитые
бесконечно малыми барами  и  ресторанами  магазинами  красок  и  старинных
гравюр  кроватями  биде  выдохшимися  духами   микроскопическим   шипением
топленого масла.
   Берта разорвалась не громче хлопушки близ того  отеля  в  котором  умер
Оскар Уайльд мы все побежали вверх по лестнице глядеть не горит ли дом  но
старуха у которой подгорело сало рассердилась как черт.
   все большие новые кварталы близ Триумфальной арки были  безлюдны  но  в
растрепанном  желтообложечном  Париже  Карманьолы  Предместья  Сент-Антуан
Коммуны мы пели

   Suis dans l'axe
   Sais dans l'axe
   Suis dans l'axe du gros canon
   [В меня целит, в меня целит,
   в меня целит большая пушка (франц.)]

   когда Берта попала в Сену началась concours de peche  [азартная  рыбная
ловля (франц.)] на маленьких  ярко-зеленых  яликах  все  старые  бородатые
рыбаки вылавливали сетями рыбешек оглушенных взрывом



ЭВЕЛИН ХЭТЧИНС

   Эвелин перебралась к Элинор на  набережную  Де-ла-Турнель,  в  шикарную
квартиру, которую та каким-то образом получила. Это была мансарда  серого,
облупленного дома, построенного при Ришелье и переделанного  при  Людовике
Пятнадцатом. Эвелин не уставала смотреть сквозь нежное  плетение  чугунной
балконной решетки на Сену, на игрушечные пароходики, которые ползли против
течения и тащили на буксире покрытые лаком баржи с кружевными  занавесками
и геранью на окнах зеленых и красных палубных домиков, и на островок прямо
напротив их дома, и на воздушные очертания контрфорсов,  головокружительно
возносящих свод Нотр-Дам над деревьями маленького парка. В  канцелярии  на
рю-Риволи  они  весь  день  наклеивали  в  альбом  фотографии  разрушенных
французских ферм и осиротелых детей и голодающих  младенцев;  эти  альбомы
отсылались в Америку, где они фигурировали во время сбора пожертвований на
Красный Крест. Потом они приходили домой и почти каждый вечер пили  чай  в
оконной нише за маленьким столиком стиля будь.
   После чая она шла на кухню и  следила  за  стряпней  Ивонны.  Пользуясь
консервами и  сахаром,  которые  им  выдавались  в  комиссариате  Красного
Креста, Ивонна создала целую систему товарообмена, благодаря которому стол
им почти ничего  не  стоил.  Эвелин  сначала  пыталась  запретить  ей  эти
операции, но та ответила целым потоком аргументов: может быть, мадемуазель
дум