глаз и лицом к лицу. Есть одна  цель,  к
которой вечно стремится американский народ и к которой он вечно простирает
руки, эта цель - истина справедливости и свободы и мира.  Мы  познали  эту
истину, и мы дадим ей вести нас, и она поведет нас, а через нас и весь мир
в блаженную страну покоя и мира, в страну, какая  доселе  и  не  грезилась
человечеству".
   Это была его последняя речь, в поезде по дороге  в  Уичито  его  хватил
удар. Он прервал лекционное турне, предпринятое с  целью  пропаганды  Лиги
Наций. Отныне он был разбитый, парализованный человек, еле-еле  ворочающий
языком. В  тот  день,  когда  он  передал  президентство  Гардингу  (*61),
соединенная комиссия сената и палаты  поручила  Генри  Кэботу  Лоджу,  его
исконному  врагу,  отправиться  с  официальным  визитом  к  президенту   в
Капитолий и задать официальный вопрос, не желает ли президент обратиться с
каким-либо посланием к объединенной сессии.
   Вильсон заставил себя встать, тяжела опираясь обеими  руками  на  ручки
кресла.
   - Сенатор Лодж, я ничего не имею сообщить, благодарю вас, добрый  день,
- сказал он.
   3 февраля 1924 г. он умер.



НОВОСТИ ДНЯ XXX

   УПРАЗДНЕНИЕ ГИГАНТСКИХ ОРУДИЙ

   Долгогривые попы день и ночь подряд
   Нам про зло и про добро речи говорят
   Но попробуй их спроси как достать обед
   Запоют они тебе ласково в ответ

   ВО ВРЕМЯ ПЕРЕЕЗДА ЧЕРЕЗ ОКЕАН ПРЕЗИДЕНТ СЛЕГКА ПРОСТУДИЛСЯ

   Шеф-повар, повара и официанты из Отеля "Билтмор" Изысканнейший  комфорт
Во время  обедов  и  ужинов  играет  струнный  оркестр  На  палубе  играет
военно-морской духовой оркестр

   Ты насытить утробу твою
   Во блаженном господнем раю

   город являет собой картину  жесточайших  разрушений,  в  особенности  в
районе Главного почтамта, который сгорел дотла и представляет собой  груду
развалин

   Помолись потерпи
   На соломе поспи

   ТРИ ГРУЗОВИКА С ДОКУМЕНТАМИ

   в результате взрыва гремучей ртути в капсюльном цехе одного из  военных
заводов Взрывчатой Компании "Э.И.Дюпон де Немур" убито одиннадцать человек
и  ранено  двадцать  три;  вечером  миссис  Вильсон   выпустила   почтовых
голубей... и сквозь все эти испытания -  как  изумителен  был  дух  нации,
какой непоколебимой  целеустремленностью,  каким  неугасимым  энтузиазмом,
какой железной решимостью были проникнуты все ее незабываемые подвиги,  ее
неустанная деятельность. Я уже сказал, что те  из  нас,  кто  остались  на
родине для того, чтобы заботиться об организации  и  снабжении,  постоянно
стремились быть с теми, кого мы поддерживали нашей деятельностью, но мы не
должны стыдиться... в обеденном зале играл военно-морской квартет

   Выйдет срок
   Выдаст бог
   В небесах тебе сладкий пирог

   ГОРГАС (*62) РАЗМЕЩАЕТ СОЛДАТ В ХИБАРКАХ

   800 ВООРУЖЕННЫХ БОЙЦОВ ПРИВЕТСТВУЮТ БОЛЬШЕВИКОВ

   вся церемония была тщательно подготовлена, но тем  не  менее  толпа  не
была допущена слишком близко. Народ, собравшийся на холмах  неподалеку  от
набережной,  приветствовал  оглушительным  криком  приближение  катера,  в
котором находился президент. Кортеж проследовал кружным путем с Елисейских
полей на другой берег Сены через  мост  Александра  III,  что  дало  повод
вспомнить другое историческое зрелище, когда Париж превзошел самого  себя,
чествуя в лице царя самодержавного властелина

   ОБРАТИЛСЯ С БАЛКОНА ДВОРЦА С РЕЧЬЮ К 1400 МЭРАМ

   ПО СЛОВАМ ЧЕРЧИЛЛЯ БРИТАНСКИЙ ФЛОТ ЗАНИМАЕТ ПЕРВОЕ МЕСТО



КАМЕРА-ОБСКУРА (37)

   _в алфавитном порядке по чинам_ отщелкано двумя холодными указательными
пальцами на Короне в ротной канцелярии _пенс. разряда А и страх, прем. С и
Д_.
   Смирр-НА быстро застегнуть крючки на воротнике стискивающем кадык США и
жезл Меркурия соприкасаются.
   Вольно на дворе проходят строй в багровом мерцании зимнего послеобеда в
Ферьер-ан-Гатине,  в  аббатстве  возведенном  Хлодвигом  над  мощами  трех
учеников господа нашего Иисуса Христа 3-й Заем своб. Гос.  казн.  Альциана
Полициана и Гермациана 4-й Заем своб. Гос. казн. разр. Е или  форма  Канц.
Сан. корп. 38. Теперь дождь пошел сильнее и водостоки журчат вовсю звон от
всех крошечных стеклянисто-зеленых струек здесь  некогда  был  настоятелем
Алькуин и мельничные колеса скрипят  за  обомшелыми  каменными  стенами  и
здесь похоронены Клотильда и Клодомир (*63)
   "продвижение в должности лишь в результате успехов"  сонно  выстукивает
изъеденная ржавчиной Корона в палатке нашего развеселого  бродячего  цирка
один если не считать могильщика  валяющегося  на  койке  да  сухого  кашля
больного тебеце которого вечно пьяный военврач  никак  не  найдет  времени
исследовать.

   Йод вам даст здоровье
   Йод вам счастье даст

   четыре тридцать пропуск оживает в моем кармане среди пилюль.
   сержант-квартирмейстер Санитарного корпуса и главный бузотер натягивают
дождевики и выходят из ворот санитарной базы США  в  пронизанный  фонарями
дождь и идут без гроша в кармане в "Белую Лошадь"  где  при  помощи  своих
нашивок и парлевуканья  добывают  на  арапа  выпивку  и  омлет  с  жареной
картошкой и заигрывают с яблочнощекой Мадлен нельзя ли нам
   в темном коридоре ведущем в заднюю комнату ребята выстроились в очередь
чтобы попасть к девице в черном платье приехавшей  из  города  -  оставить
десять франков и побежать в профилакторий
   снаружи  дождь  льет  на  булыжный  город  внутри  мы  пьем  vin  rouge
парлевукаем лягушечьи лапки нельзя ли нам coucher avec и  старик  запасной
пьет за соседним столиком запретный абсент и говорит Tout  est  bien  fait
dans la nature a la votre aux americains [вам, американцам, что  ни  есть,
все хорошо (франц.)]

   Apres la guerre finie
   Домой в Штаты меня позови

   Dans la mort il n'y a rien de terrible Quant on va mourir  on  pense  a
tout mais vite [В смерти нет ничего  страшного.  Когда  идешь  на  смерть,
думаешь обо всем сразу, но мимолетно (франц.)].
   в первый день нового года отпущенный после утренней переклички я  пошел
гулять с одним парнем из Филадельфии по багровым по-зимнему  изборожденным
улицам  под  багровым  кружевом  сплетенных  деревьев  усеянных   воронами
каркающими у нас над головами  через  красно-ржавые  холмы  в  деревню  мы
пойдем еще  дальше  будем  пить  хорошее  вино  всюду  названия  из  эпохи
Меровингов (*64) мельничные колеса стеклянисто-зеленые ручейки когда  вода
журча вытекает из древних каменных раструбов румяные яблоки  Мадлен  запах
буковых листьев Мы будем пить вино товарищ из Филадельфии получил beaucoup
деньжат по-зимнему багровеющее  вино  солнце  прорывается  сквозь  тучи  в
первый день года
   в первой деревне мы останавливаемся смотрим на  группу  восковых  фигур
старик застрелил хорошенькую крестьянку похожую на Мадлен но только моложе
она лежит с простреленной  левой  грудью  в  крови  на  заезженной  дороге
хорошенькая и пухлая как маленькая куропатка
   потом старик снял с одной ноги башмак  и  упер  дробовик  в  подбородок
большим пальцем ноги нажал на спусковой крючок и выстрелил себе  в  голову
мы стоим глядя на голую ногу и на башмак и на ногу в башмаке и  на  убитую
девушку и на старика с головой в холщовом мешке и на грязный  голый  палец
ноги которым он спустил  курок  Faut  pas  toucher  [не  положено  трогать
(франц.)] покуда не приедет полицейский комиссар, proces verbale [протокол
(франц.)] в этот первый день года светит солнце...



ДОЧКА

   Тренты жили в особняке на Плезент-авеню, самой лучшей улице в  Далласе,
самом большом и самом передовом городе в  Техасе  -  самом  большом  штате
Америки, с самой черноземной почвой и самым белым  населением,  и  Америка
была самая великая страна в мире, и Дочка была папиной самой  единственной
и самой обожаемой девочкой. По-настоящему ее звали Энн-Элизабет Трент, так
же как ее милую, бедную мамочку, которая умерла, когда она была еще совсем
маленькой, но папа и мальчики  называли  ее  Дочкой.  Бадди  по-настоящему
звали Уильям Делани Трент, так же как папу, который был видным  адвокатом,
а Бестера по-настоящему звали Спенсер Андерсон Трент.
   Зимой они ходили в школу, а летом носились по ранчо, приобретенному еще
дедушкой-пионером. Когда они были совсем маленькими,  ранчо  еще  не  было
огорожено и неклейменые бычки паслись в высохших речных руслах, но,  когда
Дочка начала ходить в среднюю школу, всюду уже были  поставлены  заборы  и
прокладывалось макадамовое шоссе до Далласа, а папа  повсюду  разъезжал  в
"форде", а не на своем кровном арабском жеребце Мулле, которого он получил
от  одного  коннозаводчика  на  выставке   племенного   скота   в   Уэйко:
коннозаводчик  разорился  и  не  мог  уплатить  своему  адвокату   гонорар
наличными. У Дочки был буланый пони по кличке Кофе, он кивал головой и рыл
копытом землю, когда ему хотелось получить кусочек сахару, но у  некоторых
ее подруг были собственные  автомобили,  и  Дочка  и  мальчики  все  время
приставали к папе, чтобы он купил автомобиль, настоящий автомобиль  вместо
той жалкой старой калоши, в которой он разъезжал по ранчо,
   В ту весну, когда Дочка кончила  среднюю  школу,  папа  купил  открытый
"пирс-эрроу", и девочки счастливей ее не было  на  свете.  Утром  накануне
выпускного акта, сидя за рулем в воздушном белом платье и  поджидая  папу,
который только что вернулся из конторы и переодевался наверху, она  думала
о том, с каким удовольствием поглядела бы на себя - как она сидит в это не
слишком жаркое июньское утро в ослепительно сверкающем  черном  автомобиле
среди сверкающих медных и никелевых частей, под сверкающим бледно-голубым,
огромным техасским небом, в центре огромного плоского богатого  техасского
края, раскинувшегося на двести миль в одну сторону  и  на  двести  миль  в
другую. Она видела половину своего лица в  маленьком  овальном  зеркальце,
вделанном в переднее стекло. Под песочными волосами оно казалось красным и
загорелым. Если бы у нее были рыжие волосы и белая,  точно  сливки,  кожа,
как у Сузан Джилспай, мечтала она и вдруг увидела Джо Уошберна - он шел по
улице, темноволосый и серьезный, в панаме. Она  улыбнулась  ему  стыдливой
улыбкой как раз вовремя, и он сказал:
   - Какая ты стала прелестная. Дочка, прости за комплимент.
   - Я жду папу и мальчиков, мы едем на торжественный  акт.  Ах,  Джо,  мы
опаздываем, и я так волнуюсь... Я ужасно выгляжу.
   - Ну, хорошо веселись. - Он медленно  пошел  дальше,  на  ходу  сдвинув
шляпу на затылок. Что-то более жаркое, чем июньское  солнце,  вспыхнуло  в
очень темных глазах Джо и зажгло румянец на ее лице и побежало дальше,  по
шее и по  спине  под  тонким  платьем  и  между  маленькими  только-только
наметившимися грудями, о которых она старалась не  думать.  Наконец  вышли
папа и мальчики, все  трое  белокурые,  расфранченные  и  загорелые.  Папа
пересадил ее назад, к Баду, который сидел прямо, точно аршин проглотил.
   Сильный ветер поднялся навстречу и швырял пыль им в лицо. С той минуты,
как она увидела кирпичное здание школы,  и  толпу,  и  светлые  платья,  и
киоски, и большой флаг с извивающимися на  фоне  неба  полосами,  она  так
разволновалась, что после ничего не могла вспомнить.


   Вечером на балу, надев впервые в жизни бальное платье, она вновь пришла
в себя - тюль, и пудра, и толпа, натянутые  и  робкие  мальчики  в  черных
костюмах, девочки,  набившиеся  в  дамскую  комнату,  чтобы  поглядеть  на
туалеты подруг. Танцуя, она не произносила ни слова, только  улыбалась,  и
склоняла голову чуть набок, и надеялась, что с  этим  кавалером  танцевать
уже недолго. По  большей  части  она  не  знала,  с  кем  танцует,  только
двигалась, улыбаясь в облаке розового  тюля  и  разноцветных  огней,  лица
мальчиков всплывали перед ней, мальчики пытались говорить развязным  тоном
опытного соблазнителя либо, наоборот, робели и еле ворочали  языком,  лица
всех цветов  над  одинаково  деревянными  туловищами.  Она  была  искренне
удивлена,  когда  во  время  разъезда  Сузан  Джилспай  подошла  к  ней  в
раздевалке и усмехнулась:
   - Дорогая моя, ты была царицей бала.
   Когда наутро Бад и Бестер сказали то  же  самое,  и  старая  негритянка
Эмма, воспитывавшая их после маминой смерти, пришла  с  кухни  и  сказала:
"Знаете, мисс Энни, весь город говорит, что вы вчера были  царицей  бала",
она вся раскраснелась от счастья. Эмма сказала, что так ей  передавал  тот
желтый негодяй молочник, его тетка служит  у  миссис  Уошберн,  потом  она
поставила на стол булочки и вышла, осклабясь, как раскрытый рояль.
   - Да, Дочка, - сказал папа своим низким, спокойным голосом  и  потрепал
ее по руке, - я и сам  так  думал,  но  потом  подумал  -  может  быть,  я
пристрастен.
   Летом приехал Джо Уошберн, только что кончивший юридический факультет в
Остине и собиравшийся осенью поступить  на  службу  в  папину  контору,  и
прогостил у них на ранчо  две  недели.  Дочка  ужасно  обращалась  с  ним,
заставила старика Хилдрета дать ему норовистого старого одноглазого  пони,
клала ему жаб в кровать, подавала ему за  столом  горячий  соус  с  перцем
вместо грибной подливки или пыталась  насыпать  ему  в  кофе  соль  вместо
сахара. Мальчики до того рассердились на нее, что вовсе  перестали  с  ней
разговаривать, а папа сказал, что она превратилась в настоящую дикарку, но
она никак не могла прекратить эти выходки.
   Потом однажды они поехали верхом ужинать на Ясный ручей и купались  при
лунном свете в глубокой выбоине под утесом. Вдруг Дочке  пришла  в  голову
сумасшедшая мысль: она взбежала наверх и сказала, что  прыгнет  в  воду  с
утеса. Вода выглядела очень мирно, и луна, дробясь, плавала  по  ней.  Все
закричали в один голос, чтобы она  не  смела  этого  делать,  но  она  уже
прыгнула с утеса ласточкой. Но тут случилось что-то неладное.  Она  ушибла
голову,  голова  страшно  болела.  Она  глотала   воду...   она   пыталась
освободиться от какого-то тяжелого груза, который давил на нее... это  был
Джо. Лунный свет потух в водовороте, все кругом почернело, но  она  крепко
обхватила руками шею Джо, ее пальцы  впились  в  напряженные  мускулы  его
предплечий. Она пришла в себя, его лицо было совсем близко у ее лица, и  в
небе опять светила луна, и что-то теплое текло по  ее  лбу.  Она  пыталась
выговорить:
   - Джо, я люблю тебя, Джо, я люблю тебя,  -  но  все  опять  растаяло  в
теплой, клейкой тьме, она только слышала его голос, глубокий,  глубокий...
"чуть было и меня не утопила..." - и голос папы, резкий и  гневный  как  в
зале суда: "Я говорил ей, чтобы она не смела прыгать с утеса".
   Она вновь пришла в себя в кровати, у нее страшно болела голова,  и  над
ней стоял доктор Уинслоу, и первое, что она подумала, - где  Джо  и  зачем
она вела себя как глупая девчонка, зачем сказала ему, что влюблена в него?
Но никто об этом не заикнулся, и все ужасно мило ухаживали за ней,  только
папа прочел ей своим гневным, судейским голосом целую лекцию  о  том,  что
она сумасбродка и дикарка и Джо чуть не погиб из-за нее,  так  крепко  она
вцепилась в его шею, когда их обоих вытаскивали из воды. У нее был  пролом
черепа, и ей пришлось все лето проваляться в постели, и  Джо  ужасно  мило
ухаживал за ней, хотя в первый раз, когда он вошел в ее комнату, он как-то
странно поглядел на нее своими острыми черными глазами. Покуда  он  гостил
на ранчо, он каждый день читал ей вслух после завтрака. Он прочел  ей  всю
"Лорну Дун" (*65) и половину "Николаса Никльби", а она лежала  в  кровати,
горя и млея в лихорадке, и все время боролась с собой, что бы не  крикнуть
ему, как глупая девчонка, что она безумно влюблена в него и почему  он  не
любит ее хоть капельку? Когда он  уехал,  болеть  стало  уже  неинтересно.
Иногда папа или Бад читали ей вслух, но по большей части она  предпочитала
читать сама. Она прочла всего Диккенса, дважды,  и  "Гавань"  Пула  (*66),
после "Гавани" ей захотелось в Нью-Йорк.
   Осенью папа повез ее на Север, в Ланкастер, штат Пенсильвания, и  отдал
ее на год в пансион для девиц. Путешествие в поезде доставило ей громадное
наслаждение и страшно  взбудоражило,  но  мисс  Тиндж  была  пренеприятная
особа, а девочки были все родом с Севера, ужасно гадкие, и издевались  над
ее  платьями  и  только  и  говорили,  что  о  Ньюпорте,  Саутгемптоне   и
душках-актерах, которых  она  никогда  не  видала;  все  это  было  ужасно
противно. Она каждую ночь плакала в  кровати  и  думала  о  том,  как  она
ненавидит пансион и что теперь Джо Уошберн никогда  уже  больше  не  будет
любить ее. Когда наступили рождественские каникулы и ей пришлось  остаться
в пансионе с двумя мисс Тиндж и  еще  некоторыми  учительницами,  тоже  не
поехавшими домой из-за дальности расстояния, она решила, что больше она не
выдержит, и однажды ранним утром, когда все еще спали, пошла  на  станцию,
купила билет до Вашингтона и села в первый шедший на Восток поезд, взяв  с
собой в саквояж только зубную щетку и ночную рубашку. Сначала  она  сильно
перетрусила, что едет одна, но в Хавр-де-Грас, где она  пересаживалась,  в
ее купе сел один прелестный уэстпойнтский кадет, родом из Виргинии, и  они
всю дорогу смеялись и болтали в чудно провели время. В Вашингтоне он самым
очаровательным образом попросил  разрешения  проводить  ее  и  показал  ей
город, Капитолий и Белый дом и Смитсоновский  институт  (*67),  и  угостил
завтраком в "Нью-Уилларде", и вечером усадил в поезд, шедший в  Сент-Луис.
Звали его Пол Инглиш. Она обещала каждый день писать  ему.  Она  была  так
возбуждена, что не могла заснуть и лежала на своей  полке,  глядя  в  окно
пульмановского вагона на деревья  и  кружащиеся  холмы,  покрытые  тускло,
мерцающим снегом, и на изредка проносящиеся мимо огни; она  ясно  помнила,
как он выглядел, как был причесан  и  как,  прощаясь,  задержал  ее  руку.
Сначала она чуточку  нервничала,  но  они  сразу  подружились,  и  он  был
удивительно учтив и внимателен. Это была ее первая победа.
   Когда два дня спустя солнечным зимним утром она вошла в  столовую,  где
папа и мальчики сидели за завтраком, - боже ты мой, до чего  же  они  были
ошарашены, папа пытался побранить ее, но Дочка видела, что он  доволен  не
меньше ее. Да ей, впрочем, было все равно, очень уж хорошо было  оказаться
дома.
   После рождества она и папа и мальчики поехали на неделю  в  окрестности
Корпус-Кристи поохотиться и чудно провели время, и  Дочка  уложила  своего
первого оленя. Когда они приехали домой, в Даллас, Дочка заявила,  что  ни
за что не вернется в пансион и что ей хочется поехать в Нью-Йорк,  жить  у
Ады  Уошберн,  которая  слушает  лекции  в  Колумбийском  университете,  и
посещать университет, чтобы научиться чему-нибудь действительно полезному.
Ада  была  сестрой  Джо  Уошберна  -  старая  дева,  но  очень   умная   и
интеллигентная. Она работала в области просвещения и  готовила  докторскую
диссертацию по философии. Пришлось долго спорить с папой, потому что  папа
твердо решил, что Дочка  должна  кончить  пансион,  но  все-таки  она  его
уговорила и в скором времени укатила в Нью-Йорк.
   Всю дорогу она  читала  "Les  Miserables"  ["Отверженные"  (франц.)]  и
смотрела в окно на коричневато-серый зимний пейзаж, казавшийся  совершенно
мертвым после  привольного,  холмистого  Техаса  и  бледно-зеленой  озимой
пшеницы и люцерны, и с каждым часом, что она приближалась к Нью-Йорку,  ее
все сильнее охватывали возбуждение и страх. В Литл-Роке  в  ее  купе  села
рослая, обуреваемая материнскими чувствами вдова и всю дорогу  болтала  об
опасностях и западнях, которые на каждом шагу угрожают девушке  в  большом
городе. Она так строго караулила Дочку, что той не  удалось  заговорить  с
интересным черноглазым молодым человеком, севшим в Сент-Луисе и всю дорогу
просматривавшим какие-то бумаги, которые достал из  коричневого  портфеля.
Он показался ей немного похожим на Джо Уошберна. Когда она наконец поехали
по штату Нью-Джерси и фабрики, и  закопченные  промышленные  города  стали
попадаться все чаще и чаще, у Дочки так сильно забилос