ся на нее поглядеть.
   - А ты, Дик, устроился довольно хорошо для члена гренадиновой гвардии.
   - Сплошная цепь случайностей,  -  сказал  Дик,  морща  нос.  -  Знаешь,
смешные дела творятся на свете.
   - Еще бы не знать... А вот куда делся бедный старый Стив? Фред  Саммерс
служит в польском легионе, это последние сведения о нем.
   - Стив, наверно, сидит в тюрьме, - сказал Дик, - где и нам следовало бы
сидеть.
   - Зато не каждый день можно любоваться таким спектаклем.
   Было уже четыре часа, когда они ушли из ресторана.  Они  отправились  к
Эду, сели на подоконник и принялись пить коньяк. Они глядели на  желтые  и
зеленые крыши города и на купола  барокко,  мерцающие  в  последних  лучах
солнца, вспоминали, какое потрясающее впечатление  произвел  на  них  Рим,
когда они увидели его впервые, и болтали о том, что будут  делать  теперь,
когда война кончилась. Эд Скайлер сказал, что хочет поехать  на  Восток  в
качестве газетного корреспондента, он просто не  может  себе  представить,
как он  вернется  в  Нью-Йорк,  ему  необходимо  побывать  в  Персии  и  в
Афганистане. Этот разговор о том, что он  будет  делать,  нагнал  на  Дика
отчаяннейшее уныние. Он зашагал взад  и  вперед  по  выложенному  плитками
полу.
   Раздался звонок, и Скайлер вышел в прихожую. Дик услышал шепот и  тихий
вздрагивающий голос женщины, говорившей по-итальянски. Секунду  спустя  Эд
втолкнул в комнату  маленькую  длинноносую  женщину  с  огромными  черными
глазами.
   - Это Магда, - сказал он, -  синьора  Скульпи,  познакомьтесь,  капитан
Севедж. - Они заговорили на французско-итальянском жаргоне.
   - По-моему, дождя не будет, - сказал Дик.
   - А что ты скажешь, если я раздобуду для тебя даму и мы поедем кататься
и поужинаем во дворце Цезарей?.. Может быть, будет не так уж холодно.
   Дик вспомнил про Энн-Элизабет и позвонил в ПБВ. Девушка из Техаса  была
в восторге, сказала, что комитетчицы - ужасные женщины и что она назначила
свидание мистеру Берроу, но постарается  улизнуть.  Да,  если  они  заедут
через полчаса, она будет готова. После длительной торговли между  синьорой
Скульпи и извозчиком они взяли довольно элегантное  и  древнее  пароконное
ландо. Энн-Элизабет поджидала их в подъезде.
   - Я устала от этих старых наседок, - сказала она, вскакивая в ландо.  -
Скажите ему, чтобы он ехал скорей, а то мистер Берроу нас  поймает...  Эти
старые наседки приказали мне вернуться к девяти. Право же, у них хуже, чем
в воскресной шкоде...  Ужасно  мило  с  вашей  стороны,  что  вы  обо  мне
вспомнили, капитан Севедж... Я прямо помирала от желания выйти,  осмотреть
город... Чудесный город, правда? Скажите, пожалуйста, а где живет папа?
   Солнце зашло, стало прохладно.  Палаццо  деи  Чезари  было  пустынно  и
неприветливо, поэтому они выпили там только по рюмочке вермута и вернулись
обедать в город. После обеда они пошли в "Аполло".
   - Ох, и достанется же мне, - сказала Энн-Элизабет. - Ну все равно!  Мне
хочется осмотреть город.
   По дороге в театр она взяла Дика под руку.
   -  Знаете,  Дик...  Тут  столько  иностранцев,  что  я  себя   чувствую
одинокой... Я  рада,  что  со  мной  ходит  белый...  Когда  я  училась  в
Нью-Йорке, я ездила в Джерси поглядеть  на  стачку  текстильщиков...  Меня
тогда интересовали такие вещи. У меня тогда  было  такое  настроение,  как
теперь. И я не хочу его терять. Может быть, такое настроение бывает именно
тогда, когда с человеком происходит что-нибудь интересное.
   Дик был чуточку пьян и очень нежен. Он стиснул ее  руку  и  нагнулся  к
ней.
   - Злые дяди не посмеют обидеть девочку из Техаса, - заворковал он.
   -  Вы,  должно  быть,  думаете,  что  я  совсем  дурочка,   -   сказала
Энн-Элизабет, внезапно переменив тон. - Но, боже ты мой, как  мне  быть  с
этим методистским обществом трезвости и нравственности? Я  вовсе  не  хочу
сказать, что мне не нравится работать в ПБВ. Как подумаешь, что  маленькие
детки умирают от голода... Мы выиграли войну, теперь наш  долг  -  навести
порядок в Европе, как говорит президент.
   Занавес  поднялся,  итальянцы  зашикали  на   них   со   всех   сторон.
Энн-Элизабет затихла. Когда Дик попробовал взять ее за руку,  она  вырвала
ее и слегка ударила его по пальцам.
   - Я думала, что вы уже вышли из этого возраста, - сказала она.
   Спектакль был не бог весть какой,  и  Энн-Элизабет,  по  понимавшая  ни
слова, уронила голову Дику на плечо и заснула.  В  антракте  они  пошли  в
буфет, и, верная данному обету, она выпила лимонаду. Когда они шли обратно
в вал, неожиданно произошло замешательство. Маленький  лысый  итальянец  в
очках ринулся на Эда Скайлера с воплем:
   - Traditore! [Предатель!  (итал.)].  -  Он  налетел  на  Эда  со  всего
размаху, так что оба они потеряли равновесие и покатились вниз  по  обитым
красной дорожкой ступеням, итальянец дрыгал руками и ногами, а Эд старался
по мере  возможности  не  подпускать  его  к  себе.  Дик  и  Энн-Элизабет,
обнаружившая большую физическую силу, сгребли малютку итальянца, поставили
его на ноги и заломили ему руки за спину, Синьора Скульпи, рыдая,  повисла
у него на шее. Это был ее супруг.
   Тем временем Эд поднялся на ноги, очень красный и  сконфуженный.  Когда
наконец появились итальянские полицейские, все  уже  улеглось  и  директор
театра угодливо смахивал пыль с мундира Эда. Энн-Элизабет подала итальянцу
совершенно  исковерканные  очки,  и  он  увел  свою  рыдающую  супругу.  С
подпрыгивающими на кончике носа поломанными очками он остановился в дверях
и погрозил Эду кулаком, у него был такой смешной  вид,  что  Дик  невольно
расхохотался. Эд в пространных выражениях извинился перед директором, тот,
по-видимому, был всецело на его стороне и объяснил полицейским в блестящих
шлемах, что супруг - pazzo [сумасшедший (итал.)]. Раздался звонок,  и  все
расселись по местам.
   - А вы знаток  джиу-джитсу,  Энн-Элизабет,  -  шепнул  Дик,  прикасаясь
губами к ее уху.
   Их разбирал смех, они не могли больше смотреть на сцену и пошли в кафе.
   - Теперь все итальянцы наверняка сочтут меня трусом, если я  не  вызову
этого несчастного идиота на дуэль.
   - Факт! На пистолетах с тридцати  шагов...  или  на  помидорах  с  пяти
метров.
   Дик так сильно смеялся, что у пего потекли слезы. Эд начал сердиться.
   - Вовсе это  не  так  смешно,  -  сказал  он,  -  чертовски  неприятная
история... Только  вздумаешь  чуточку  развлечься  -  непременно  сделаешь
кого-нибудь несчастным... Бедная Магда... Для  нее  это  трагедия...  Мисс
Троит, вы, надеюсь, простите мне этот идиотский спектакль?
   Эд встал и ушел домой.
   - Что же, собственно, произошло, Дик? -  спросила  Энн-Элизабет,  когда
они вышли на улицу и побрели по направлению к общежитию ПБВ.
   - Кажется, синьор супруг приревновал Эда к Магде,  а  может  быть,  это
просто шантаж... Бедняга Эд здорово расстроился.
   - Тут делаются  вещи,  которых  у  нас  в  Америке  никто  бы  себе  не
позволил... Прямо удивительно!
   - Ну, Эд всюду попадает в беду... У него на это особенный талант.
   - По-моему, война и европейские нравы и тому  подобные  вещи  тлетворно
влияют на нравственность... Я никогда не была  ханжой,  но,  помилуйте,  я
была просто поражена, когда  мистер  Берроу  в  первый  же  день,  как  мы
приехали, пригласил меня к себе в гостиницу". А я всего-то три-четыре раза
говорила с ним на пароходе. В Америке он бы  этого  себе  никогда  ни  при
каких обстоятельствах не позволил.
   Дик испытующе поглядел на Энн-Элизабет.
   - С волками жить, - сказал он и скорчил смешную гримасу.
   Она рассмеялась и пристально поглядела  ему  в  глаза,  словно  пытаясь
разгадать смысл его слов.
   - Ну что ж, как видно, такова жизнь, - сказала она. - В темном подъезде
он попробовал поцеловать ее взасос, но она только  слегка  клюнула  его  в
губы и покачала головой. Потом  взяла  его  руку,  крепко  стиснула  ее  и
сказала: - Будемте друзьями.
   Дик пошел домой, у него кружилась  голова  от  благоухания  ее  светлых
волос.
   Дику пришлось  пробыть  в  Риме  три-четыре  дня.  Президента  ждали  к
третьему января и держали наготове нескольких курьеров. Тем  временем  ему
совершенно нечего было делать, и он круглый день бродил по городу, слушая,
как оркестры разучивают "Звездное знамя", и глядя, как вывешиваются  флаги
и сколачиваются трибуны.
   Первого января был неприсутственный день.  Дик,  Эд,  мистер  Берроу  и
Энн-Элизабет наняли автомобиль и поехали  на  виллу  Адриана,  а  потом  в
Тиволи завтракать.  Моросил  мелкий  дождик,  и  шоссе  утопало  в  грязи.
Энн-Элизабет сказала, что холмистая, зимняя, желтая и коричневая  Кампанья
напоминает ей родные места. Они ели fritto misto и выпили много  чудесного
золотистого фраскати  в  ресторане  над  водопадом.  Эд  и  мистер  Берроу
столковались насчет Римской империи и искусства жить, известного  древним.
Дику показалось, что Энн-Элизабет флиртует с мистером Берроу.  Его  злило,
что она позволила тому пододвинуть к ней свое кресло, когда они пили  кофе
на террасе над полной водяной пыли пропастью. Дик пил кофе и не произносил
ни слова.
   Допив кофе, Энн-Элизабет вскочила и сказала, что она хочет пойти вон  в
тот маленький круглый храм на холме  напротив  -  он  похож  на  старинную
гравюру. Эд сказал, что после завтрака трудно спускаться по  такой  крутой
тропинке. Мистер Берроу сказал без всякого энтузиазма,  что  он...  э-э...
пойдет. Энн-Элизабет побежала по мостику и вниз по тропинке, Дик  за  ней,
спотыкаясь и скользя по разрыхленному песку и лужам. Когда  они  добрались
донизу, в лицо им дохнул сырой и холодный туман.  Водопад  грохотал  прямо
над их головами, оглушая их. Дик оглянулся, не идет ли мистер Берроу.
   - Он, должно быть, вернулся, -  крикнул  он,  пытаясь  перекричать  шум
водопада.
   - Ненавижу тяжелых на  подъем  людей,  -  закричала  Энн-Элизабет.  Она
схватила его за руку. - Побежимте наверх к храму.
   Они добрались до храма задыхаясь. По ту сторону  пропасти  они  увидели
Эда и мистера Берроу, спокойно сидевших на террасе. Энн-Элизабет  показала
им нос и помахала рукой.
   - Правда, замечательно? - захлебываясь, проговорила она.  -  Знаете,  я
просто влюблена в руины и живописный пейзажи... Я бы хотела объездить  всю
Италию и все осмотреть. Куда бы сейчас пойти?.. Только  не  к  ним,  я  не
желаю больше слушать про Римскую империю.
   - Можно в Неми... Знаете, на то озеро, где плавали  галеры  Калигулы...
Но пешком, я думаю, нам туда не добраться.
   - А если мы возьмем автомобиль,  они  за  нами  увяжутся.  Нет,  пойдем
пешком.
   - Дождь, промокнем.
   - Ну так что ж? Не станем же мы от него удирать.
   По тропинке они  поднялись  на  холмы,  возвышавшиеся  над  городом,  и
очутились среди влажных лужаек и дубовых лесов. Кампанья лежала под  ними,
светло-коричневая, среди  крыш  Тиволи  восклицательными  знаками  торчали
черные кипарисы. Был дождливый, пахнущий весной полдень. Они  видели,  как
дождь темно-серыми и белесыми пеленами плыл над Кампаньей. Под  их  ногами
цвели маленькие ярко-красные цикламены.  Энн-Элизабет  срывала  их  и  все
время заставляла его нюхать. Ее щеки раскраснелись,  волосы  растрепались,
она была до того счастлива, что не могла идти спокойно и все время прыгала
и пускалась вскачь. Легкий дождик обрызгал их и прилепил ей волосы ко лбу.
Потом внезапно выглянуло холодное солнышко. Они  сели  на  корне  большого
бука и стали смотреть на  продолговатые  красно-коричневые  острые  почки,
сверкавшие на фоне неба. Их ноздри были полны запаха маленьких цикламенов.
Дику было душно от подъема в гору, и влажного кустарника, и выпитого вина,
и запаха маленьких цикламенов. Он повернулся и посмотрел ей в глаза.
   - Ну, - сказал он.
   Она схватила его за уши и стала целовать.
   - Скажи, что ты меня любишь, - твердила она сдавленным голосом.
   Он чувствовал запах ее светлых  волос,  и  теплого  тела,  и  приторных
маленьких цикламенов. Он поставил ее на ноги, и прижал к себе, и поцеловал
в губы, их языки встретились. Сквозь пролом в изгороди он  потащил  ее  на
соседнюю поляну. Земля была слишком сырая. По другую сторону поляны стояла
маленькая хижина, сложенная из хвороста. Они пошли к ней спотыкаясь, обняв
друг друга за талию, их напряженные бедра терлись  друг  о  друга.  Хижина
была вся засыпана сухим маисовым зерном. Они лежали, извиваясь, на  сухом,
хрустящем маисовом зерне. Она лежала, закрыв глаза, плотно сжав  губы.  Он
подложил ей одну руку под голову, а другой пытался  снять  с  нее  платье,
что-то треснуло под его рукой. Она начала отталкивать его.
   - Нет-нет, Дик, не здесь... Надо идти.
   - Дорогая девочка... я должен... ты такая чудная.
   Она вырвалась и выбежала  из  хижины.  Он  сел  на  пол,  ненавидя  ее,
стряхивая с кителя сухие стебельки.
   Шел сильный дождь.
   - Идем обратно, Дик, я тебя ужасно люблю, только не надо было рвать мне
панталоны... Ах, какой ты, право. - Она засмеялась.
   - Что начато, то надо кончить, - сказал Дик. - Ах,  женщины  -  ужасные
созданья... За исключением проституток... Там хоть знаешь,  с  чем  имеешь
дело.
   Она подошла и поцеловала его.
   - Бедный мальчик... он такой бука. Мне ужасно жалко... Я буду  спать  с
тобой. Дик... Я тебе обещаю. Понимаешь, это очень трудно...  Мы  найдем  в
Риме комнату.
   - Ты девушка? - Его голос звучал напряженно и резко.
   Она кивнула.
   - Смешно, правда?.. В военное время... Вы, мужчины, рисковали жизнью. Я
думаю, я могу рискнуть этой мелочью.
   - Я, пожалуй, попрошу ключи у Эда. Он, кажется, едет завтра в Неаполь.
   - А ты меня действительно любишь, Дик?
   - Ну конечно... Оттого-то я себя и чувствую так скверно... Любить - это
так дивно.
   - Вероятно... Ах, я бы хотела умереть.
   Они поползли вниз по холму под ливнем,  который  постепенно  перешел  в
мелкий холодный дождик. Дик устал и  промок,  капли  дождя  текли  ему  за
воротник. Энн-Элизабет бросила свой букетик цикламенов.
   Когда они вернулись в ресторан, хозяин сообщил им, что те двое пошли на
виллу д'Эсте, но сказали, что скоро вернутся. Они выпили горячего  рому  с
водой и попытались обсушиться на кухне у жаровни с угольями.
   - Мы точно две захлебнувшиеся крысы, - хихикнула Энн-Элизабет.
   Дик проворчал:
   - Два круглых идиота.
   Когда вернулись Эд и мистер Берроу, они уже согрелись, но нее еще  были
мокры. Дику сразу стало легче, когда он ввязался в спор с Берроу,  который
утверждал, что если бы правящие классы  современности  могли  так  глубоко
постичь искусство жить, как его постигали средневековые итальянцы,  то  он
не был бы социалистом.
   - А я и не думала, что вы социалист, - перебила его Энн-Элизабет.  -  Я
лично, во всяком случае, не социалистка, вспомните, как вели себя немецкие
социалисты во время войны, а теперь они хнычут и говорят, что они с самого
начала хотели мира.
   - Можно... соч... сочетать социалистические убеждения с верой в  нашего
президента и... э-э... в демократию, - залопотал Берроу, подбираясь к  ней
поближе. - Мы еще с вами об этом поговорим подробно, Энн-Элизабет.
   Дик заметил, что он пучит глаза, глядя на нее. Как  видно,  он  на  нее
напирает, сказал он себе. Когда они  уселись  в  автомобиль,  он  даже  не
посмотрел, сел ли Берроу подле нее или нет. До Рима все время шел дождь.
   В течение следующих трех дней в Риме только и было  разговоров,  что  о
визите  президента  Вильсона.  Дик  получал  пригласительные   билеты   на
всевозможные официальные приемы, выслушал множество речей на  итальянском,
французском и английском языках,  видел  множество  цилиндров  и  орденов,
множество раз козырял, и у него ныла спина от вечного  стояния  навытяжку.
На римском Форуме он стоял совсем близко к группе, окружавшей  президента,
и слышал, как коренастый черноусый мужчина говорил, указывая на  развалины
храма Ромула, жестко выговаривая английские слова:
   - Все, что вы здесь  видите,  имеет  близкое  касательство  к  событиям
великой войны.
   Наступила тишина, сановники, стоявшие поодаль,  навострили  уши,  чтобы
услышать ответ мистера Вильсона.
   - Это верно, - ответил мистер  Вильсон  размеренным  голосом,  -  и  мы
должны  рассматривать  эти  развалины  не  как  мертвые  камни,   но   как
бессмертные символы. - Одобрительный  шепот  пробежал  по  окружающей  его
толпе. Итальянец заговорил несколько громче. Все цилиндры наклонились  под
одним углом. Садовники ожидали ответа итальянца.
   - Америка, - сказал он с легким поклоном, - владеет еще  более  великим
сокровищем, но оно скрыто в ваших сердцах.
   Цилиндр мистера Вильсона возвышался очень прямо и  неподвижно  на  фоне
изъеденных временем колонн и бесконечных рядов тесаного камня.
   - Да, - ответил мистер Вильсон, - более всего американцы гордятся  тем,
что им удалось на деле  проявить  ту  необъятную  любовь  к  человечеству,
которая заложена в их сердцах.
   Пока президент говорил, Дик сумел разглядеть его лицо  из-за  петушиных
перьев каких-то итальянских генералов. Это было серое, каменное,  холодное
лицо, все в глубоких бороздах, как эти рифленые колонны, очень длинное под
цилиндром. Легкая улыбка в углах рта казалась пририсованной  впоследствии.
Вся группа прошла дальше, и слова перестали быть слышны.
   Вечером в пять часов, встретившись с Энн-Элизабет в  квартире  Эда,  он
должен был рассказать ей все подробно про официальные приемы.  Он  сказал,
что он ничего не  видел,  кроме  золотого  изображения  волчицы,  кормящей
грудью Ромула и  Рема,  в  Капитолии,  где  президенту  подносили  римское
гражданство, а потом - его лицо на Форуме.
   -  Страшное  лицо!  Клянусь  богом,  это   лицо   пресмыкающегося,   не
теплокровного существа, а, может  быть,  лицо  одного  из  государственных
мужей древнего Рима с гробницы на  Via  Appia...  Знаешь,  кто  мы  такие,
Энн-Элизабет? Мы - римляне двадцатого века. - Он засмеялся. - А  я  всегда
хотел быть греком.
   Энн-Элизабет, страстная поклонница Вильсона,  сначала  рассердилась  на
него. Он нервничал и был возбужден и все говорил и говорил без  конца.  На
этот раз она нарушила свой обет и выпила вместе с ним горячего  рому,  так
как в комнате было ужасно холодно. Выглядывая  из  окна,  они  видели  при
свете уличных фонарей угол Испанской лестницы и колышущиеся, ползущие взад
и вперед толпы.
   - Ей-богу, Энн-Элизабет, прямо страшно подумать... Ты  не  знаешь,  что
чувствует народ - народ, молящийся за него в крестьянских  хижинах...  Ах,
мы ничего не знаем и топчем их ногами... Разгром  Коринфа...  Они  думают,
что он даст им мир, вернет им их уютный, довоенный быт. От всех этих речей
прямо тошнит... О господи, дай нам остаться людьми, покуда  сил  хватит...
не иметь глаз пресмыкающегося, и каменного лица, и чернил в  жилах  вместо
крови... Будь я проклят, я не хочу быть римлянином.
   - Я знаю, что ты хочешь сказать,  -  сказала  Энн-Элизабет,  ероша  его
волосы. - Ты художник, Дик, и я тебя очень люблю. Ты мой поэт, Дик.
   - Ну их всех к черту, - сказал Дик и обнял ее.
   Несмотря  на  выпитый  ром,  Дик,  раздеваясь,  очень  нервничал.   Она
задрожала, когда он лег в кровать рядом с ней. Все прошло  гладко,  только
она  потеряла  довольно  много  крови,  и  они  не   получили   особенного
удовольствия. Потом, за ужином, они не знали о чем говорить. Она рано ушла
домой, и Дик понуро бродил по улицам среди возбужденных толп, и флагов,  и
иллюминаций, и мундиров. Корсо было полно народу, Дик зашел в кафе, и  там
его приветствовала компания итальянских офицеров, во что бы  то  ни  стало
желавшая угостить его. Один из них, молодой  человек  с  оливковым  цветом
лица и  очень  дядиными  черными  ресницами,  по  имени  Карло  Хугобуони,
особенно подружился с ним, все время угощал его и водил по всем  столикам,
представляя  своим  знакомым  в  качестве  il  capitan  Salvaggio  Ricardo
[капитан Спаситель (итал.)]. Было сплошное  asti  spumante  [шипучее  вино
(итал.)], и Evviva gli americani