урнель и уже  выходили  из  штабного  автомобиля  Джи
Даблью, она увидела Дона Стивенса, шагавшего по  улице.  Она  понадеялась,
что он их не заметит, но он повернулся и подбежал к ним. С ним был молодой
парень в солдатской форме по фамилии Джонсон.  Они  все  вместе  поднялись
наверх и уныло расселись в гостиной. Она  и  Джи  Даблью  не  могли  найти
никакой темы для разговора, кроме Элинор, а те двое уныло сидели на  своих
стульях и  имели  весьма  сконфуженный  вид,  наконец  Джи  Даблью  встал,
спустился вниз, сел в свою машину и уехал.
   - Фу черт, что может быть отвратительней майора из Красного  Креста!  -
разразился Дон, как только за Джи Даблью закрылась дверь.
   Эвелин рассердилась.
   - Нисколько не хуже, чем быть липовым квакером  (*58),  -  сказала  она
ледяным тоном.
   - Простите нам  это  вторжение,  мисс  Хэтчинс,  -  пролепетал  солдат,
который чем-то напоминал шведа.
   - Мы хотели вытащить вас в кафе или  еще  куда-нибудь,  но  теперь  уже
поздно, - начал Дон вызывающим тоном.
   Солдат перебил его:
   - Я надеюсь, мисс Хэтчинс, что вы простите наше вторжение, то  есть,  я
хочу сказать, мое вторжение. Я упросил Дона повести меня  к  вам.  Он  так
много говорил мне о вас, и я уже целый год  не  встречал  настоящей  милой
американки.
   Он говорил почтительным тоном, с певучим миннесотским акцентом, который
сначала не понравился Эвелин, но, после того как он  попросил  прощения  и
ушел, она нашла его очень милым и заступилась за него, когда Дон сказал:
   - Он чудесный малый, но порядочная шляпа. Я  боялся,  что  он  тебе  не
понравится.
   Она не позволила Дону против его ожидания остаться у нее на ночь, и  он
удалился с весьма мрачным видом.
   В октябре вернулась Элинор и привезла целую кучу старинных  итальянских
панелей, которые купила за гроши. В управлении Красного Креста было теперь
больше работников, чем требовалось, и она вместе с  Элинор  и  Джи  Даблью
поехала в штабной машине ревизовать питательные пункты Красного  Креста  в
восточной Франции. Поездка была замечательная, погода на редкость хорошая,
совсем как в Америке в октябре месяце, они завтракали и обедали  в  штабах
полков, и штабах корпусов, и штабах дивизий,  и  повсюду  молодые  офицеры
страшно мило ухаживали за ними, и Джи Даблью был в отличном  настроении  и
все время смешил их, и они видели полевые батареи в действии, и  воздушную
дуэль, и привязанные аэростаты и слышали разрывы неприятельских  снарядов.
Во время этой поездки Эвелин впервые  почувствовала  некоторый  холодок  в
тоне Элинор, когда та обращалась к ней, это ее огорчило, они были в  таких
хороших отношениях всю первую неделю после возвращения Элинор из Рима.
   Когда они  вернулись  в  Париж,  жизнь  внезапно  оживилась,  появилось
множество знакомых, брат Эвелин, Джордж, служивший переводчиком в  Главном
интендантском управлении, и некий мистер  Роббинс,  приятель  Джи  Даблью,
запойный пьяница и очень забавный собеседник, и Джерри  Бернхем,  и  масса
газетчиков, и майор Эплтон, произведенный тем временем в  полковники.  Они
устраивали интимные обеды и вечеринки, и главное  их  затруднение  было  в
том, чтобы рассортировать публику по чинам и подобрать подходящих  друг  к
другу людей. К счастью, все их знакомые были офицеры либо  корреспонденты,
имеющие офицерский чин. Дон Стивенс появился у них только  один  раз  -  к
сожалению, в тот самый день,  когда  они  пригласили  к  обеду  полковника
Эплтона и бригадного генерала Бинга, и Эвелин  уговорила  его  остаться  и
натворила бед, потому что генерал заявил, что, по его  мнению,  квакеры  -
это худшего сорта дезертиры, а Дон вспыхнул и сказал, что  пацифист  может
быть гораздо лучшим патриотом, чем какой-нибудь  штабной  офицер,  имеющий
теплое местечко, и что в общем и целом  патриотизм  -  преступление  перед
человечеством. Могла бы выйти  большая  неприятность,  если  бы  полковник
Эплтон, выпивший очень много коктейлей, не сломал маленького позолоченного
стула, на  котором  он  сидел,  и  генерал  рассмеялся,  и  стал  дразнить
полковника, и довольно плоско сострил насчет его веса, и  все  забыли  про
столкновение. Тем не менее Элинор рвала и  метала  из-за  Дона,  и,  когда
гости ушли, она и Эвелин смертельно поссорились. На следующее утро  Элинор
не захотела с ней разговаривать; Эвелин пошла искать себе другую квартиру.



НОВОСТИ ДНЯ XXVIII

   Высоко орлы порхают
   В Мобиле в Мобиле

   американцы перебрались вплавь  через  широкую  реку,  вскарабкались  на
отвесный берег канала и блестящим штурмом взяли Дюнкерк. Следует  отметить
тот знаменательный факт, что  "Генеральная  трансатлантическая  компания",
известная широкой публике под названием "Французская линия", за все  время
войны не потеряла ни одного пассажирского судна,  совершающего  регулярные
рейсы

   КРАСНЫЙ ФЛАГ НАД БАЛТИКОЙ

   "Я пересек весь Египет, чтобы присоединиться к Алленби (*59), -  сказал
он. - Я летел на аэроплане и в два  часа  покрыл  расстояние,  на  которое
детям Израилевым понадобилось сорок лет. Пусть  этот  факт  заставит  нашу
публику задуматься над прогрессом современной науки".

   Счастье что коровы не летают
   В Мобиле в Мобиле

   ПЕРШИНГ ПРОДОЛЖАЕТ ТЕСНИТЬ НЕПРИЯТЕЛЯ

   ПОЕТ ПЕРЕД РАНЕНЫМИ СОЛДАТАМИ; НЕ РАССТРЕЛЯН КАК ШПИОН

   Je donnerais Versailles
   Paris et Saint Denis
   Les tours de Notre Dame
   Les docker! de man pays
   [Я бы отдал Версаль, Париж и Сен-Дени, башни
   Нотр-Дам, колокольни моей родины... (франц.)]

   ПОМОГАЙТЕ ПРОДОВОЛЬСТВЕННЫМ ОРГАНАМ - РАЗОБЛАЧАЙТЕ СПЕКУЛЯНТОВ

   полное согласие, достигнутое по большинству вопросов, вызвало  живейшее
удовлетворение и даже некоторое недоумение среди участников конференции

   ТОРГОВЫЕ СУДА СПАСАЮТСЯ ОТ КРАСНЫХ БЕГСТВОМ

   ГУННЫ БЕГУТ

   Aupres de ma blonde
   qu'il fait bon fait bon fait bon
   Aupres de ma blonde
   Qu'il fait bon dormir
   [Подле моей блондинки так приятно спать (франц.)]

   CHEZ LES SOCIALISTES LES AVEUGLES SONT LES ROIS
   [У социалистов слепые - вожди (франц.)]

   Германское правительство просит Президента Соединенных  Штатов  Америки
предпринять шаги к восстановлению мира, уведомить все воюющие  стороны  об
этой просьбе  и  пригласить  их  делегировать  уполномоченных  для  начала
переговоров. Германское Правительство  принимает  в  качестве  базиса  для
мирных переговоров программу, изложенную Президентом Соединенных Штатов  в
его послании к Конгрессу 8 января 1918 и  в  его  последующих  заявлениях,
особенно  в  его  речи  27  сентября  1918.  Чтобы  избежать   дальнейшего
кровопролития,  Германское  правительство  просит  Президента  Соединенных
Штатов осуществить немедленное заключение всеобщего перемирия на суше,  на
воде и в воздухе.



ДЖО УИЛЬЯМС

   Джо еще некоторое время бродил по Нью-Йорку и Бруклину, занимая  деньги
у миссис Ольсен, и пил без просыпу. Однажды ей это надоело, и она  выгнала
его. Было чертовски холодно, и ему  пришлось  несколько  дней  ночевать  в
ночлежке. Он боялся, что его арестуют за уклонение от воинской повинности,
и ему все осточертело, и он нанялся простым матросом  на  "Аппалачский"  -
большой новый грузовой пароход, шедший  в  Бордо  и  Геную.  С  ним  опять
обращались как с арестантом, заставляли мыть и красить палубу, и  это  как
раз  подходило  к  его  настроению.  В  кубрике  были  сплошь  деревенские
парнишки, никогда в жизни не видавшие моря, и несколько старых, ни на  что
не годных бродяг. На третий день они попали в шторм и зачерпнули приливную
волну, разбившую на правом борту  две  спасательные  шлюпки,  весь  конвой
расшвыряло, и, как оказалось, палуба не была как следует законопачена, так
что вода проникла в кубрик. Выяснилось, что Джо - единственный человек  на
судне, которому можно доверить штурвал, поэтому его  освободили  от  мытья
палубы, и, пока он  четыре  часа  стоял  у  штурвала,  он  мог  на  досуге
подумать,  как  все  на  свете  погано.  Ему  хотелось  повидать  в  Бордо
Марселину, но никого из команды не пустили на берег.
   Боцман сошел на берег, и надрался с американскими солдатами,  и  принес
Джо, который ему полюбился, бутылку коньяку и массу разных сплетен о  том,
что немцы почем зря бьют лягушатников и цинготников,  и  итальяшек  и  что
если бы не мы, то кайзер сегодня же въехал бы верхом на лошади  в  веселый
городок Париж, и покуда дела идут так на так. Стоял зверский мороз. Джо  и
боцман пошли в  камбуз  и  распили  коньяк  с  коком  -  тертым  стариком,
побывавшим в Клондайке во время золотой лихорадки. Никто им не мешал,  так
как офицеры все до одного  съехали  на  берег  поглядеть  на  мамзелей,  а
команда спала. Боцман сказал, что это конец цивилизации, а кок сказал, что
ему начхать, и Джо сказал, что ему  начхать,  и  боцман  сказал,  что  они
сволочи и большевики, и свалился.
   Забавное было плавание вокруг Испании и через  Гибралтарский  пролив  и
вдоль берегов Франции в Геную. Всю дорогу  сплошная  цепь  камуфлированных
грузовых пароходов, греческих, и британских, и норвежских, и американских,
жмущихся к берегу,  со  сложенными  на  палубах  спасательными  поясами  и
висящими на шлюпбалках  шлюпками.  А  навстречу  другая  цепь  -  порожние
транспорты и угольщики из  Италии  и  Салоник,  белые  госпитальные  суда,
всевозможные старые галоши со  всех  концов  света,  закопченные  грузовые
пароходы, у которых винты торчали из воды  так  высоко,  что  их  хлопанье
можно было расслышать через два часа после того, как они исчезли из  виду.
Когда они вошли в Средиземное море,  им  все  время  попадались  навстречу
французские и британские линейные корабли и  дурацкого  вида  миноносцы  с
длинными султанами дыма, окликавшие вас и лезшие проверять судовые бумаги.
На берегу войной даже не пахло.  После  того  как  они  прошли  Гибралтар,
установилась солнечная погода. Испанские берега  были  зеленые,  с  голыми
розовыми и желтыми горами поодаль, и повсюду были рассыпаны,  точно  куски
сахара, белые домишки, кое-где скапливавшиеся в города. В Лионском заливе,
под мелким дождем, в тумане и толчее, они чуть было не налетели на большую
фелуку, груженную винными бочками.  Потом  сильный  северо-западный  ветер
понес их вдоль французской Ривьеры,  мимо  ярких  и  блестящих  городов  с
красными крышами и встающих за ними сухих скалистых  холмов  и  нависающих
снежных гор. После Монте-Карло они попали вроде  как  в  цирк,  дома  были
розовые, и голубые, и желтые, и в долинах торчали тополя  и  остроконечные
колокольни.
   Всю ночь они искали свет большого маяка, обозначавшего на карте  Геную,
как вдруг увидели впереди зарево. Пошли слухи, что  немцы  взяли  город  и
сожгли его. Второй помощник поднялся  на  мостик  и  прямо  так  и  сказал
шкиперу, что если они пойдут  дальше,  то  их  возьмут  в  плен,  и  лучше
поворотить и идти в Марсель, но шкипер ответил, что  это  не  его  собачье
дело и пускай он лучше помалкивает, покуда его не спросили. По  мере  того
как они приближались, зарево становилось все ярче. Оказалось, что за молом
горит нефтеналивное судно. Это был большой новый пароход  фирмы  "Стандард
ойл", и пламя стекало с него и расползалось по воде. Можно было разглядеть
мол, и маяки, и позади город, карабкающийся на холмы, с красными отсветами
во всех окнах, и толпящиеся в гавани корабли, залитые красным заревом.
   Когда они стали на якорь, боцман взял Джо и двух юнцов в  ялик,  и  они
подплыли к нефтеналивному судну, поглядеть, что на нем делается. Корма его
торчала из воды. На борту, по-видимому, никого не было. Какие-то итальяшки
подошли к ним в моторной лодке и что-то  залопотали,  а  они  прикинулись,
будто ничего не понимают. Тут же стояло пожарное судно, но ничего не могло
сделать.
   - Какого черта они его не утопят, - твердил боцман.
   Джо заметил веревочную лестницу, свисавшую в воду,  и  подгреб  к  ней.
Прежде чем  его  спутники  начали  кричать,  чтобы  он  вернулся,  он  уже
карабкался по ней. Перемахнув через  поручни  на  палубу,  он  удивился  -
какого черта он сюда забрался.  К  дьяволу,  надеюсь,  что  он  взорвется,
сказал он вслух. На палубе было светло как днем. Передняя часть парохода и
море кругом пылали, как лампа. Он решил,  что  пароход  либо  нарвался  на
мину, либо в него пустили торпеду. Команда, по-видимому, поспешно покинула
судно, так как около кормовых  шлюпбалок,  где  раньше  были  спасательные
шлюпки, валялось несколько вещевых мешков и  разная  одежда.  Джо  отобрал
себе отличный свитер и спустился в кают-компанию. На столе он  нашел  ящик
гаванских сигар. Он вынул одну сигару и закурил.  Приятно  было  стоять  и
курить сигару  в  то  время,  как  эта  чертова  штука  могла  ежесекундно
взорваться вместе с ним к чертям собачьим. Да и  сигара  была  хороша.  На
столе лежало семь пар шелковых  дамских  чулок,  завернутых  в  папиросную
бумагу. Вот бы хорошо подарить их Делл - было его первой мыслью. Но тут же
он вспомнил, что с этим делом он раз навсегда покончил. Все  же  он  сунул
шелковые чулки в карман и поднялся на палубу.
   Боцман орал с ялика, чтобы он,  Христа  ради,  возвращался,  а  то  они
уедут. Джо успел подобрать на трапе бумажник.
   - Это не газолин, а мазут. Он будет гореть еще  неделю,  -  крикнул  он
сидевшим в шлюпке, медленно спускаясь по лестнице, затягиваясь  сигарой  и
глядя поверх гавани, полной мачт, и труб, и подъемных кранов,  на  большие
мраморные дома, и древние башни, и колоннады, и  холмы  за  ними,  залитые
красным заревом.
   - А команда куда делась?
   - Должно быть, сидит на берегу и хлещет водку,  чего  и  нам  желаю,  -
сказал боцман.
   Джо роздал сигары, а шелковые чулки оставил себе. В бумажнике ничего не
оказалось.
   - Черт знает что, - проворчал боцман. - Неужели у  них  нет  взрывчатых
средств?
   - Да если бы они у них были, эти чертовы итальяшки не знали бы,  что  с
ними делать, - сказал один из молодых матросов.
   Они вернулись на "Аппалачский" и  донесли  шкиперу,  что  нефтеналивное
судно покинуто  командой  и  что  о  нем  придется  позаботиться  портовым
властям.
   Весь следующий день нефтеналивное судно горело за молом. К ночи на  нем
взорвалась, точно римская свеча, еще  одна  цистерна,  и  пламя  еще  шире
разостлалось по воде. "Аппалачский" снялся с якоря и подошел к пристани.
   Ночью Джо  и  боцман  пошли  поглядеть  город.  Улицы  были  узкие,  со
ступеньками, и вели вверх по холму к широким авеню с кофейнями и столиками
под колоннадами, и улицы были выложены узорным полированным мрамором. Было
довольно холодно, и они зашли в бар и выпили чего-то розового и горячего с
ромом.
   В баре они набрели на одного итальянца по имени Чарли,  который  прожил
двенадцать лет в Бруклине, и он повел их в одно местечко, где они  слопали
массу спагетти и жареной телятины и выпили белого вина. Чарли рассказывал,
что в итальянской армии с тобой обращаются как с собакой,  а  платят  пять
центов в день, да и тех не получить, а сам Чарли  был  всей  душой  за  il
Presidente [президент  (итал.)]  Вильсона  и  за  четырнадцать  пунктов  и
сказал, что скоро они заключат мир, не  дождавшись  победы,  и  устроят  в
Италии большую revoluzione [революция (итал.)], и  объявят  большую  войну
Francese  [французы  (итал.)]  и  Inglese  [англичане  (итал.)],   которые
по-хамски обращаются с итальянцами. Чарли привел двух девиц и сказал,  что
это его кузины, Недда и Дора, и одна из них  села  к  Джо  на  колени,  и,
братцы мои, сколько она могла съесть спагетти,  и  они  выпили  еще  вина.
Платить за ужин пришлось Джо, и он истратил все свои деньги.
   Когда он шел с Неддой спать по открытой лестнице надворного флигеля, он
видел отсветы зарева горящего  в  гавани  нефтеналивного  судна  на  белых
стенах и черепичных крышах домов.
   Недда ни за что не хотела раздеваться и требовала,  чтобы  Джо  показал
деньги. У Джо денег не было, и он вынул из  кармана  шелковые  чулки.  Она
забеспокоилась и покачала головой, но она была  чертовски  хорошенькая,  с
большими черными глазами,  и  Джо  распалился  и  позвал  Чарли,  и  Чарли
поднялся наверх и поговорил с девушкой по-итальянски и сказал, что  все  в
порядке, она возьмет шелковые чулки, ведь Америка - первая страна в  мире,
и tutti aleati [все союзники  (итал.)],  и  Presidente  Вильсон  -  первый
человек для Италии. Но девушка упиралась, покуда они не притащили из кухни
какую-то старуху, которая, кряхтя, поднялась по лестнице и пощупала  чулки
и сказала, что это настоящий шелк и дорогая вещь, и тогда  девушка  обняла
Джо за шею, и Чарли сказал:
   - Сделано, приятель, она будет спать  с  тобой  всю  ночь,  валяйте  на
здоровье.
   Но в полночь, когда девушка заснула,  Джо  надоело  лежать.  Снизу,  со
двора, пахло отхожим местом, и петух кричал  как  сумасшедший,  будто  над
самым ухом. Он встал и оделся и вышел на носках. Шелковые чулки висели  на
спинке стула. Он снял их и сунул в карман. Его ботинки  зверски  скрипели.
Дверь на улицу была вся заложена  какими-то  болтами  и  засовами,  и  ему
пришлось чертовски долго повозиться. Только  он  вышел  на  улицу,  где-то
залаяла собака, и он пустился бежать.  Он  заблудился  в  лабиринте  узких
каменных улочек, но рассчитал, что если будет идти все вниз по  холму,  то
как-нибудь попадет в гавань. Потом он опять увидел розовый отсвет горящего
нефтеналивного судна на стене дома и пошел в направлении зарева.
   В крутом, ступенчатом переулке он столкнулся  с  двумя  американцами  в
хаки и спросил у них дорогу, и они угостили  его  коньяком  из  бутылки  и
сказали, что они отправляются на итальянский фронт, и  что  итальянцы  там
здорово отступили, и что дела там - дерьмо, и они не знают, где  он,  этот
дерьмовый фронт, и они будут ждать здесь, не сходя с  места,  покуда  этот
дерьмовый фронт сам не придет к ним. Он рассказал им про шелковые чулки, и
им это показалось чертовски смешным, и они объяснили,  как  пройти  к  той
пристани, у которой стоял "Аппалачский", и они  несколько  раз  пожали  на
прощание друг другу руки, и они сказали, что все итальяшки  свиньи,  и  он
сказал им, что они прямо орлы, спасибо, объяснили ему,  как  идти,  и  они
сказали ему, что он прямо орел, и они прикончили коньяк, и он добрался  до
корабля и повалился на койку.
   Когда "Аппалачский" разгрузился и вышел в море, нефтеналивное судно все
еще горело на рейде.  По  дороге  домой  у  Джо  открылся  триппер,  и  он
несколько месяцев не пил и по приезде в Бруклин  жил  очень  спокойно.  Он
ходил в мореходные классы Судового ведомства в Институте Платта и  получил
диплом второго помощника и весь год плавал взад и вперед между  Нью-Йорком
и Сен-Назером на "Овэнде", новом деревянном судне, построенном в Сиэтле, с
которым им пришлось здорово повозиться.
   Он часто переписывался с Джейни. Она служила в Красном Кресте в  Европе
и была настроена очень патриотически. Джо иногда подумывал -  может  быть,
она и права, что ни говори, если верить газетам, то немцев в конце  концов
поколотят, и тогда молодые ребята будут иметь большие шансы,  если  только
не попасть под подозрение, что ты-де немецкий шпион,  или  большевик,  или
кто-нибудь еще почище. В конце концов, действительно  нужно,  как  говорит
Джейни, спасать цивилизацию, и никто, кроме нас, этого не сможет  сделать.
Джо завел себе сберегательную книжку и купил Заем свободы.
   В ночь перемирия Джо был в Сен-Назере. Город сошел с ума. Все  высыпали
на улицу, американские солдаты из  своих  лагерей,  лягушечьи  солдаты  из
казарм, все хлопали друг друга по  плечу,  откупоривали  бутылки,  угощали
друг друга, стреляли  шампанским,  обнимали  каждую  хорошенькую  девочку,
лизались со старухами, целовались в обе  щеки  с  бородатыми  французскими
ветеранами. Помощники, и шкипер, и старший механик, и  несколько  флотских
офицеров, которых они никогда раньше не видали, пошли пожрать в  кафе,  но
только суп и получили, потому что на кухне все  плясали,  и