он будет рассказывать с  ядовитыми  замечаниями,  будет  рассказывать
всем своим пассажирам,  а  в  Лувре  все  они  делают  остановку.  Еще  до
наступления вечера Париж будет осведомлен обо всем. День долог".
   День был длинный, бесконечно длинный летний день, и  в  дом  набивались
все новые и новые люди. На место одного уходившего приходили трое  других,
и в окнах появлялись все новые лица. Маркиз  с  наслаждением  выставил  бы
всех, но этого, конечно, сделать было нельзя.
   Прибыл прокурор мосье Боннэ. Он  привез  с  собой,  как  полагалось  по
закону, врача, того самого доктора Вийерона, за  которым  маркиз  посылал.
Прокурор вежливо поздоровался. Лицо маркиза помимо его воли напряглось, во
рту у него пересохло. Теперь надо быть начеку.
   Прокурор задал обеим женщинам  несколько  вопросов  по  существу  дела.
Тереза сидела с безучастным видом, отвечала мадам Левассер. Присутствующие
внимательно прислушивались. Все, что она говорила,  было  понятно,  трудно
было к чему-нибудь придраться. Да, дом был заперт, как всегда, задвижка  и
замок в  полном  порядке,  окна  закрыты;  Жан-Жак  закрыл  их,  вероятно,
спасаясь от жары. Они нашли его на полу, всего в крови, вот  таким,  какой
он сейчас. Она и  дочь  весь  день  провели  в  Санлисе,  ездили  туда  за
покупками. Она назвала магазины,  в  которые  они  заходили.  О  посещении
нотариуса Жибера мадам Левассер не упомянула. В заключение повторила  свою
версию о кровоизлиянии и о камине.
   - Таково мнение и доктора Шеню, - поспешил заверить Жирарден.
   Но  кто  этот  непрошеный  дурень,  который  вмешивается  в   разговор?
Трактирщик, папаша Морис, арендатор и данник маркиза!
   - Я, пожалуй, последний из тех, кто видел так ужасно почившего ныне,  -
обратился он к прокурору, некстати разболтавшись. - Я семь  раз  перечитал
все его произведения, и я беру на себя смелость сказать, что он охотно  со
мной беседовал. У мосье Жан-Жака был на редкость  хороший  вид,  когда  он
заходил ко мне  сегодня,  я  даже  обратил  на  это  внимание;  ничуть  не
болезненный, господин прокурор. Понять невозможно, как это он ни с того ни
с сего лежит тут мертвый.
   - Благодарю, мой друг, мы  будем  иметь  вас  в  виду,  если  возникнут
какие-либо вопросы, - сказал прокурор и повернулся к доктору  Вийерону:  -
Будьте добры, мосье, освидетельствовать тело.
   Доктор Вийерон наклонился над покойником.
   - В сущности, исключается всякое иное объяснение,  кроме  предложенного
мадам Левассер, - внушительно произнес маркиз.
   Врач, бегло осмотрев тело, сказал:
   - Весьма возможно, что причина,  изложенная  мадам,  могла  привести  к
летальному исходу. Но окончательный вывод возможен лишь после вскрытия.
   Мадам Левассер почувствовала враждебность, с  какой  люди  смотрели  на
Терезу, когда она смывала кровь с пола. Своим сиплым, беззвучным  голосом,
очень спокойно она сказала, бросая вызов этому сброду.
   - Мой уважаемый зять, - сказала она, - неоднократно выражал  пожелание,
чтобы его не хоронили без вскрытия и чтобы на вскрытии  присутствовало  не
менее десяти лиц. Он всю жизнь боялся врагов, это всем известно.  Я  прошу
вас,  господин  маркиз,   и   вас,   многоуважаемый   господин   прокурор,
распорядиться насчет вскрытия. Для того чтобы выяснить все,  что  подлежит
выяснению.
   Жирарден с первой минуты проникся  глубокой  неприязнью  к  старухе,  и
вопреки всем  доводам  рассудка  в  нем  шевелилось  подозрение,  что  она
каким-то  образом  связана  с  этим  кровавым  делом.  Но,   увидев,   как
мужественно и умно она себя держит - он сам ничего лучшего не придумал бы,
- маркиз воздал ей должное, даже почувствовал нечто вроде благодарности, и
их молчаливое взаимопонимание росло.
   Прокурор мосье Боннэ сказал:
   - Вряд ли тут есть  что  выяснять.  Но,  поскольку  вы,  мадам,  и  вы,
господин маркиз, того желаете, вскрытие будет  произведено.  -  Он  учтиво
поклонился старухе и  Терезе:  -  Разрешите  выразить  вам  мое  искреннее
соболезнование, сударыни, - сказал он и вышел.
   Маркиз  облегченно  вздохнул.  Первая  опасность  миновала.   Ужасающее
зрелище запекшейся крови, естественно, возбуждало воображение; как  только
тело приведут в достойный вид, легче будет добиться торжества правды.
   Разошлись бы наконец эти люди!
   -  Мне  кажется,  друзья,  -  обратился  он  с   несколько   наигранной
непосредственностью к набившемуся  в  комнату  народу,  -  теперь  следует
оставить обеих дам одних.
   Дом постепенно опустел. Тем временем стемнело.  Мадам  Левассер  зажгла
свечи.  Жирарден,  отдав  первые,  самые  необходимые   распоряжения,   не
противился более охватившей  его  слабости.  Опустился  в  кресло,  закрыл
глаза.
   Но, подумав о том,  сколько  еще  предстоит  сделать  этой  ночью  и  в
ближайшие дни, он не разрешил себе  передышки.  Надо  немедленно  поручить
мадам Обрен,  обряжающей  покойников,  к  раннему  утру  привести  тело  в
надлежащее состояние. Затем с первой же почтой необходимо отправить письмо
доктору Лебегу. И скульптора Гудона надо вызвать, чтобы  снять  посмертную
маску. Скульптору нужно прибыть безотлагательно, немедленно. Маску следует
снять раньше, чем произведут вскрытие.
   Взгляд его упал на письменный  стол  и  на  ларь.  Рукописи  необходимо
надежно спрятать, и тоже как можно  скорее,  чтобы  с  ними  не  случилось
какой-нибудь беды. Но, пожалуй, до погребения с этим ничего  не  сделаешь.
Похороны он устроит скромные, достойные. Жан-Жак, по крайней  мере,  будет
погребен здесь, на его, Жирардена, земле, и Эрменонвиль, вместо того чтобы
стать приютом мирной старости величайшего мужа столетия, станет местом его
последнего успокоения.
   Деловые мысли медленно оттеснялись,  уступали  место  чистой,  глубокой
скорби. Он подошел к телу Жан-Жака.  Еще  так  недавно  Жан-Жак  весело  и
оживленно говорил,  как  много  хочется  ему  сделать:  сборник  песен,  и
"Прогулки",  и  "Классификацию  растений",  и  многое,  многое  другое,  и
швейцарский домик, где все это должно было осуществиться,  домик,  который
так его радовал, в ближайшие дни будет готов; но Жан-Жак уже не  поселится
в нем. Вот лежит он с зияющей раной в виске, вырванный из гущи всех  своих
планов. Так много друзей было рядом, а он, великий старик, истек кровью  и
изошел последними хрипами  один,  в  том  ужасном,  холодном  одиночестве,
безысходность которого он всю жизнь оплакивал и воспевал.
   Никогда ни на одном поле сражения Жирарден с такой потрясающей силой не
чувствовал,  как  жалок  удел  живого  создания.   Смешно,   но,   вопреки
подавленности и скорби, угнетавшим его, в ушах все время звучало латинское
двустишие, при помощи которого учащиеся запоминают  глаголы,  при  которых
лицо, испытывающее чувство, нужно ставить в винительном падеже. Этот  стих
мосье Гербер часто повторял Фернану: piget, pudet, poenitet, taedet  atque
miseret - досадовать, стыдиться,  раскаиваться,  испытывать  отвращение  и
жалеть.
   Он заставил себя вернуться к действительности. Он  совершенно  забыл  о
старухе и Терезе. Надо позаботиться о них, ничего не поделаешь.
   - Не поужинаете ли с нами в замке, сударыни? -  обратился  он  к  мадам
Левассер. - Я бы прислал сюда кого-нибудь побыть возле тела.
   - Спасибо, господин маркиз, - холодно, даже неприязненно ответила мадам
Левассер. - Вы очень добры, но мы останемся здесь.
   Жирарден возвратился в замок; почти безотчетно, машинально он прошел  к
себе в  спальню  и  открыл  тайник,  в  котором  была  вмурована  доска  с
многочисленными запасными ключами. Ключи висели правильно, в том  сложном,
умышленно перепутанном порядке, который был известен ему одному.  Запасной
ключ  от  Летнего  дома  висел,  как  ему  полагалось,  бородкой   вправо,
наполовину прикрытый ключом от калитки 17; все ключи висели  в  положенном
порядке. Смутно возникло воспоминание, как он однажды  застал  Николаса  в
спальне. Он тотчас же подавил в себе это воспоминание. Но не смог помешать
памяти восстановить враждебный взгляд, которым старуха посмотрела на него,
отклоняя приглашение поужинать в замке. Он не хотел знать, но  он  отлично
знал, что говорил этот взгляд. Если  бы  ты  сдержал  обещание  и  отослал
Николаса прочь, этого бы не случилось, - вот что говорил взгляд старухи.
   Чего только ему не чудится. Он досадливо мотнул головой.
   Направился в кабинет; дел было по горло. Он рад был, что у  него  много
хлопот, это отвлекало.
   - Пошлите ко мне управляющего, - приказал он.  -  И  пусть  люди  будут
наготове. В Париж поскачут курьеры. Несколько человек. Я сделаю также  ряд
распоряжений относительно похорон.
   Он командовал, отдавал приказания, строго, лаконично, по-солдатски.  Он
хотел, чтобы похороны, при всей их простоте,  надолго  запомнились.  Чтобы
отдаленные потомки еще рассказывали о погребении Жан-Жака Руссо.



2. ОБМАНУТЫЙ ОБМАНЩИК

   Была уже ночь, когда мадам Левассер и  Тереза  остались  наконец  одни.
Мадам  Левассер  сидела  в  любимом  кресле  Жан-Жака.   Она   устала   до
изнеможения. В ее жизни, далеко не бедной трудными днями,  этот  день  был
самым трудным. И завтрашний день,  и  послезавтрашний  -  вся  предстоящая
неделя безделицей для нее не будет.
   Хорошо хоть, что она вовремя успела закончить дело с  нотариусом.  Этот
мэтр Жибер горазд вытягивать из чужих карманов деньги, как бы  глубоко  их
ни спрятали; но он знает свои законы, он понял, чего она добивается и  что
от него требуется; в самые ближайшие дни документ будет  у  нее  в  руках.
Тереза поставила свою подпись под  многочисленными  бумагами,  не  хватало
только ее последней подписи и печати нотариуса. Но он сказал, что это  уже
пустая формальность. Сразу же после похорон она поедет с Терезой в Санлис,
нужно только следить, чтобы до  тех  пор  дочь  не  оставалась  наедине  с
проходимцем.
   Сегодня ей, старой женщине, пришлось думать четко и быстро, она ни разу
не сплоховала и была довольна собой. Она тотчас же дала понять маркизу,  у
которого голова не бог весть какая светлая, что  сейчас  самое  важное.  А
когда явился господин прокурор, у нее от страха кровь застыла в жилах,  но
и тут она выдержала испытание, а уж то, что она сама потребовала вскрытия,
- это заслуживает высокой похвалы.
   Если уже сейчас пущена в обращение  версия,  что  этот  блаженный  умер
праведной, естественной смертью, то это целиком ее заслуга.
   Она хорошо все  обстряпала,  она  чувствовала  свое  превосходство  над
маркизом, над  прокурором,  над  смертью  и  над  самим  сатаной.  Но  это
потребовало напряжения всех ее сил, и она устала, она совершенно разбита.
   - Приготовь что-нибудь поесть, - приказала она Терезе.
   - Я не в состоянии  есть,  -  горестно  захныкала  Тереза;  жалко  было
смотреть на ее беспомощно поникшую фигуру.
   - Безмозглая корова,  -  выругала  ее  старуха,  на  этот  раз  все  же
беззлобно. Она с трудом  встала  и  сама  принялась  хлопотать  о  еде.  -
Переоденься, по крайней мере, и отмой пятна на платье, -  снова  приказала
она.
   Тереза послушно встала, чтобы выполнить приказание. Сжавшись от страха,
она обошла альков.
   - Не знаю, как же будет ночью, - причитала она. - Не могу же я спать  с
мертвецом.
   - Так тебе и надо, - произнесла мадам Левассер. Больше  она  ничего  не
сказала о вине Терезы в смерти Жан-Жака, но Тереза поняла ее.
   Мадам Левассер быстро собрала незамысловатый ужин,  и  Тереза  в  конце
концов тоже села за стол.
   Они еще ужинали, когда раздался громкий стук в дверь. Вошел Николае.
   Тереза коротко вскрикнула, ее всегда сонное лицо исказилось от  страха.
Она невольно посмотрела на альков. Где-то и когда-то она слышала, что раны
убитого в присутствии убийцы начинают кровоточить. Дрожа, косилась она  на
кровать, едва видимую в мерцающем свете свечей.
   Мадам Левассер ждала, что негодяй явится для разговора с ней. Но она не
допускала мысли, что у него хватит сверхъестественной наглости прийти этой
же ночью.
   Она чувствовала смертельную усталость, она  боялась,  что  не  выдержит
нового и жестокого напряжения. Но она должна взять себя в руки - в который
раз за этот ужасный день! Она не может себе позволить накинуться на  этого
человека, как бы страстно ей ни хотелось этого; она  должна  помешать  ему
поговорить с Терезой наедине и прежде всего должна коротко и ясно  сказать
ему, что у Терезы нет права распоряжаться рукописями.
   - Немножко поздно,  пожалуй,  сударыни,  -  начал  между  тем  Николас,
стараясь вложить в свой квакающий голос нотки достоинства и участия, -  но
я не  мог  утерпеть,  чтобы  сегодня  же  не  выразить  вам  мое  глубокое
соболезнование  по  поводу  столь  ужасного  несчастья,   так   неожиданно
постигшего вас. Не взыщите, многоуважаемые. Увидев свет  в  окнах,  я  как
друг ваш, - смею надеяться, что я вправе так  называть  себя,  -  позволил
себе войти. В  подобном  положении,  сказал  я  себе,  две  одинокие  дамы
нуждаются в знающем свет покровителе.
   - Очень любезно с вашей стороны, - ответила мадам Левассер, - но о  нас
не беспокойтесь, пожалуйста. У нас есть покровители.  Весьма  влиятельные.
Нас охраняет даже королевская печать.
   - Я не очень силен во французском языке, - сказал Николас,  -  и,  быть
может, неправильно понял, что вы этим  хотели  сказать.  Легко  могу  себе
представить, что наш бедный усопший оставил завещание. Но  достаточная  ли
это гарантия? Вот, например, стоит ларь с  знаменитыми  бумагами.  Мы  все
знаем, как наш дорогой покойник тревожился о них. Он  всегда  боялся,  что
кому-нибудь из аристократов взбредет вдруг в голову захватить все писания,
или тем же философам, например, они ведь всегда на ножах между собой, сами
не знают почему.
   - Мы-то этого не боимся, дорогой друг, - едва ли не добродушно заверила
Николаса мадам Левассер. -  Это  же  была  только  причуда  моего  бедного
зятюшки, которая теперь вместе с ним и умерла. Жизненный опыт научил меня,
что на эти рукописи могут зариться только самые обыкновенные  низкопробные
проходимцы. И  вот  как  раз  от  происков  таких  мерзавцев  я  теперь  и
застраховала себя документом,  скрепленным  королевской  печатью.  Мы  его
добыли в последнюю минуту, в ту самую  минуту,  когда  чья-то  преступная,
зверская рука разделалась с нашим бедным Жан-Жаком.
   - Нехорошо, мадам, прямо-таки  богохульство  называть  руку  провиденья
преступной, - с мягким укором сказал Николас. - Но  я  понимаю,  вы  не  в
себе. Все же, многоуважаемые, несмотря на вашу королевскую печать,  я  вам
советую: спрячьте рукописи, отдайте их в верные,  надежные  руки.  Отдайте
ларь на сохранение вашему преданному слуге и испытанному  другу.  -  И  он
сделал шаг к ларю.
   Вся выдержка, вся рассудительность мадам Левассер, как только  она  это
увидела, покинули ее. Давно сдерживаемое бешенство прорвалось наружу,  она
попыталась повысить свой беззвучный голос, попыталась кричать.
   - Руки прочь от ларя, - зашипела она. - Ах  ты  собачий  выродок,  гад,
подлый  кровавый  стервец!  Глупости  в  тебе,  оказывается,  больше,  чем
подлости. Ты все еще ничего не понял? Пока ты тут совершал  свое  гнусное,
кровавое дело, мы там все узаконили. Твоя карта бита, безмозглый!
   Жутко и  смешно  было  смотреть,  как  старуха  пыталась  напрячь  свой
бессильный  голос  до  крика,  а  получалось  только  какое-то   пискливое
клохтанье. Несколько спокойнее она продолжала:
   - Быть может, вы, господин барышник, прошедший  сквозь  огонь,  воду  и
медные трубы, соблаговолите съездить в Санлис,  к  королевскому  нотариусу
Жиберу. Там можете попросить, чтобы  вам  показали  документ.  И  если  вы
понимаете хороший французский язык, то вам  станет  ясно:  над  рукописями
теперь хозяйка я, вдова Левассер. Тереза без меня ничего не может сделать.
Вы напрасно, совершенно напрасно старались, голубчик мой, вы ни одного  су
не получите, самое большее, что вы можете получить,  -  это  виселицу  или
колесо.
   Вдруг, как помешанная, залопотала Тереза:
   - Это ужасно, ужасно, что вы  натворили,  мосье  Николас!  Этого  я  не
хотела. Вы не можете сказать, что я этого хотела. Все это просто ужасно.
   Николас  сохранял  спокойствие,  только  ноздри   его   широкого   носа
вздрагивали. Бегло взглянул он на Терезу своими злыми белесыми  глазами  и
опять повернулся к старухе с любезной, несколько напряженной улыбкой.
   - Вот видите, мадам, теперь вы и бедную вашу дочь довели до безумия,  -
сказал он своим квакающим  голосом.  -  Сначала  вы  говорили  о  кровавой
деснице провиденья, а теперь сваливаете все на  меня.  Я  понимаю,  вполне
понимаю, как вы потрясены, но  ведь  я  не  провиденье,  я  простой  слуга
господина маркиза, - правда, и  будущий  владелец  скаковых  конюшен  а-ля
Тэтерсолл.  Признаюсь,  впрочем,  что  теперь,  после  печальной   кончины
господина философа, мне куда сильнее, чем раньше, кажется, что я уже держу
в руках свои конюшни. Что  ж,  что  одному  похоронный  звон,  то  другому
благовест.
   Старуха необычайно спокойно сказала:
   - Я знаю, мой мальчик, почему ты так нагло ведешь себя.  Ты  полагаешь,
что в том случае, если я дам ход этому кровавому делу, моей бедной  Терезе
тоже не поздоровится, а  поэтому  я  не  стану  изобличать  тебя.  Однако,
возможно, ты и тут просчитаешься.  Надежда  увидеть  тебя  на  колесе  так
заманчива, что за нее не жаль и дорогой цены.
   Николас по-прежнему уравновешенно ответил:
   - Я никогда не сомневался, мадам, что вы умная женщина, и вы не  раз  и
не два подумаете раньше, чем доставить себе такое удовольствие.
   Но он понял, что она  и  впрямь  ездила  в  Санлис  не  за  тем,  чтобы
любоваться достопримечательностями города, и от  страшного  разочарования,
что его замысел, так молниеносно и дерзко осуществленный,  провалился,  он
вдруг  света  белого  не  взвидел.   Лицо   его   превратилось   в   маску
беспредельного страшного гнева.
   - Заткни пасть, вислозадая кобыла! - рявкнул он. - Думаешь, я испугался
твоей беззубой болтовни? Я знаю, как  оседлать  такую  старую  клячу.  Вот
захочу и заберу твое сокровище! - И он кинулся к ларю.
   Мадам Левассер бросилась ему наперерез и заслонила  ларь  своим  телом.
Жалкое  зрелище  представляла  собой  эта  жирная,  задыхающаяся  старуха,
пытающаяся вступить в единоборство с таким крепким детиной. Она  старалась
закричать. Голоса не было.
   В отчаянии она схватила Терезу за плечо.
   - Кричи ты, дура! - беззвучно заклинала она  дочь.  -  Он  грабит  твои
деньги. Больше тебе не на что будет жить. Кричи же!
   Тереза видела напряженное лицо матери,  видела  на  нем  ужас,  ярость,
энергию. И весь страх, все благоговение, какие она испытывала  перед  этой
женщиной с той минуты, как начала понимать и чувствовать, завладели ею,  и
она закричала. Пронзительно кричала она своим грудным голосом.
   Николас тотчас же выпустил ларь из рук.
   - Дура, - сказал он. - Теперь она действительно сама  упускает  счастье
всей своей жизни. Но я ведь знал это с самого начала: дура.
   Он уже снова овладел собой.
   - По-видимому, многоуважаемые дамы, - учтиво сказал он,  -  вы  слишком
убиты горем, а потому не видите, кто ваш истинный  друг.  Итак,  разрешите
откланяться. Еще раз приношу мое глубокое соболезнование.
   - Прощайте, мой ненаглядный, - сказала мадам Левассер. - Прощайте и  от
имени Терезы. Если я хотя бы раз еще поймаю вас с ней  вдвоем,  я  с  вами
рассчитаюсь. Обещаю вам. Помните!
   Но этим она только дала ему возможность  отступить,  оставив  за  собой
последнее слово.
   - Адресуйте ваши советы к мадам Руссо, милостивая государыня, -  сказал
он. - Не сын моего отца бегал за вашей дочерью, а ваша дочь - за ним. - Он
поклонился и вышел.
   Мадам Левассер, ничего  больше  не  сказав  дочери,  поднялась  к  себе
наверх, чтобы наконец немного поспать.
   - Не оставляйте меня одну, матушка, - молила Тереза. Она заплакала.  Но
старуха не остановилась. Тереза даже не знала, слышала ли ее мать.