Жильберта; она обдумывала разговор с Фернаном.
   Он сказал, будто жизнь здесь мертвая и  полуистлевшая.  Правда,  в  ней
много пустого и напускного, и нередко среди светской суеты в  Париже  и  в
Сен-Вигоре она начинала понимать, почему Фернан так  не  любит  столицу  и
двор. Но чаще всего она от  души  наслаждалась  этой  суетой.  Правда,  из
месяца в месяц, изо дня в день вести такой образ жизни было бы невыносимо,
Фернан прав. Но ведь они твердо уговорились, что большую часть года  будут
проводить в деревне, и она с удовольствием жила бы в деревне с Фернаном.
   Ему легко говорить: он родился знатным,  он  не  понимает,  что  значит
постоянно быть начеку, постоянно бороться. Он  потешается  над  церемонией
обхода Версаля, который им предстоит совместно проделать,  чтобы  получить
согласие короля и всей его семьи на брак. А она,  Жильберта,  ждет  этого,
как  счастья;  как  только  она  пройдет   через   этот   ритуал,   с   ее
незаконнорожденным дворянством будет навсегда покончено, она избавится  от
проклятого ига бесправия, она  получит  права  и  привилегии,  облегчающие
жизнь.  Она  хорошо  помнила  невзгоды  и  унижения,   которые   отравляли
существование  ее  матери  потому,  что  мать  не  принадлежала  к  классу
привилегированных; а как  недавно  она  сама,  Жильберта,  неприятно  себя
чувствовала в Воспитательном доме. Ей хотелось плакать от  радости,  когда
она представляла себе легкий и свободный путь, который откроется перед  ее
детьми.
   Разумеется, прекрасно, что у Фернана такие смелые идеи, за это она  его
и любит. Для него они не просто болтовня, в нем все неподдельно - и дурное
и хорошее. С ним, когда они будут вместе, она сможет свободно говорить обо
всем, даже о самом последнем, самом сокровенном, о мыслях  и  страстях,  в
которых сама себе  не  решается  признаться.  Нет,  ей  не  нужна  никакая
Америка, никакие приключения. Когда они с  Фернаном  поженятся,  жизнь  ее
расцветет, получит цель и смысл.
   А если Фернан считает здешнюю жизнь такой  бессмысленной  и  бездушной,
почему бы ему не  постараться  внести  в  нее  смысл?  Почему  бы  ему  не
постараться изменить ее? Например, позаботиться о том, чтобы  такие  люди,
как Жан-Жак, не должны были подкидывать своих детей в приют?
   Вдруг совершенно непроизвольно в ушах у нее зазвучала песенка Жан-Жака:

   Простилась я с милым, простилась с желанным,
   Не встретимся вновь.
   Он ищет сокровища за океаном,
   Покинул любовь.

   Жгучая ярость против Жан-Жака охватила ее. Всем  он  принес  несчастье.
Нет, она не допустит, чтобы он еще из гроба вторгался  в  ее  жизнь,  этот
мертвый безумец.
   Она понимает  Фернана.  Понимает,  что  он  никогда  ничего  не  делает
наполовину и всегда идет самым прямым путем.  Но  как  бы  хорошо  она  ни
понимала его, все в ней восстает против его плана. Она любит его так,  как
только может человек любить человека, а он бежит от ее любви,  добровольно
отправляется в какие-то дебри воевать за идеи старого безумца. А что будет
с ней? Хватит ли сил сидеть здесь одной и ждать его? А если он... а если с
ним что-нибудь случится?
   Она негодовала и плакала, она думала, и передумывала, и  взвешивала,  и
размышляла, и не могла прийти ни к какому решению, и опять и опять  ломала
себе голову, пока незаметно для себя не уснула.
   На следующий день Фернан прискакал в Латур, полный радостной решимости.
Теперь, когда бесповоротное было совершено и разговор с  отцом  состоялся,
все остальное уже ясно и просто. Сопровождать его Жильберта, вероятно,  не
сможет - в этом она права. Но она его поймет, она, с  ее  светлым  умом  и
отважным сердцем, примет как должное эту отсрочку, так же,  как  принимает
ее он.
   Когда Фернан рассказал Жильберте о разговоре с отцом, она побледнела от
возмущения. Фернан  действовал  и  принимал  решения  так,  словно  ее  не
существовало. Она была оскорблена до глубины души. С трудом выговорила:
   - А как ты представляешь себе дальнейшее?
   Он ждал этого вопроса.
   - У меня есть наследство, оставленное мне матерью, - ответил  он.  -  В
Париже я займу под него денег. Там и подготовлю свой отъезд. Через  месяц,
самое позднее, отплыву.
   Жильберта спросила так же, как вчера:
   - А я?
   - Мы до отъезда поженимся. Само собой разумеется.
   Она теперь очень спокойно задавала вопрос за вопросом:
   - А король даст свое согласие, если не будет согласия твоего отца?
   - Если не даст, мы поженимся и так, и я откажусь от Эрменонвиля,  -  не
задумываясь, ответил Фернан. - Я и не помышляю изменить философии Жан-Жака
и своей собственной.
   - А что скажет мой дедушка? Ты подумал об  этом?  Или  ты  и  от  моего
наследства готов отказаться?
   Она говорила с горечью. Неужели надо  напрямик  разъяснить  ему,  каких
жертв он от нее требует? Она знать не  хочет,  что,  в  сущности,  он  уже
сделал выбор. Пусть выбирает заново, в  ее  присутствии.  Но  она  боялась
услышать приговор, она  хотела  отодвинуть  эту  минуту,  хотела  получить
поддержку. Прежде чем он успел ответить, она продолжала:
   - Раньше всего нам надо поговорить с дедушкой.
   Он колебался.
   - А какой смысл? - спросил он. -  Для  мосье  Робинэ  мои  идеи  только
мишень для насмешек.
   - Дедушка меня любит и знает, что  ты  для  меня  значишь,  -  ответила
Жильберта. - Если есть человек, который может нам помочь, так это он.
   Фернан, все еще колеблясь, согласился.
   Задача, вставшая перед мосье Робинэ, когда Жильберта рассказала ему,  с
какими планами носится Фернан, была не из легких. Он знал: чем дальше, тем
больше  придется  Жильберте  познать   унижений   в   свете;   ведь   она,
"незаконнорожденная аристократка", стоит на последнем месте в рядах знати,
и мысль, что замужество с  аристократом  Жирарденом  избавит  ее  от  этих
тягот, радовала его.
   Да и сам Фернан в качестве будущего мужа его внучки  был  ему  приятен.
Особенно нравилось ему, что молодой Жирарден терпеть  не  мог  светской  и
придворной жизни. Как ни высоко ценил мосье  Робинэ  практическую  сторону
привилегий, но он, деятельный  и  жизнерадостный  человек,  от  всей  души
презирал изнеженных носителей этих привилегий.
   Если, стало быть, Фернан хочет жениться на-Жильберте,  он  приветствует
это. А если Фернан хочет отправиться в Америку и задержаться там на долгий
срок, то этому он рад еще больше. Робинэ был сильно привязан к внучке и не
мог себе представить жизнь без нее. С  другой  стороны,  он  понимал,  что
означала для его Жильберты разлука с Фернаном.
   Он осторожно спросил:
   - А если твой молодой граф в самом деле отправится в Америку, что ты на
это скажешь?
   - Он хочет, чтобы мы до  его  отъезда  поженились,  -  скучно  ответила
Жильберта и потом вдруг беспомощно  и  бурно  воскликнула:  -  Посоветуйте
что-нибудь, помогите мне, дедушка, прошу вас!
   Мосье Робинэ сидел перед ней  крепкий,  коренастый,  надежный.  На  его
красном четырехугольном лице  было  даже  нечто  вроде  улыбки.  Жильберта
рассказала ему  о  столкновении  Фернана  с  отцом,  и  Робинэ  втихомолку
позлорадствовал: вот  Жирарден  и  пожинает  плоды  увлечения  крайностями
своего философа.  Маркизу,  этому  апостолу  свободы,  понадобится  теперь
множество  всяких  логических  выкрутасов,  чтобы  отбить  у  сына   охоту
завоевывать эту самую свободу. Но Робинэ был уверен, что маркиз  пустит  в
ход эти выкрутасы и сделает все, чтобы  удержать  юношу  от  безрассудного
шага.
   - Думаю, дочка, что мы образумим твоего молодого графа.
   Фернан получил приглашение приехать на следующий день к обеду.
   - Раньше, чем я отправлюсь вздремнуть, мой дорогой граф, - сказал после
обеда Робинэ,  -  мне  хотелось  бы  просить  вас  ответить  на  несколько
вопросов. Я слышал, вы намерены нас покинуть? Собираетесь ехать в Америку,
к повстанцам? Чего вы ждете от этой поездки?
   Холодная вежливость старика взорвала Фернана. Он сдержался и ответил:
   - Я хочу внести свою  лепту  в  дело  осуществления  великих  принципов
Жан-Жака.
   - Сам Жан-Жак  бежал  от  своих  мнимых  преследователей  не  в  страну
свободы, а к вашему уважаемому батюшке, в Эрменонвиль, - сказал Робинэ.
   - Ему не было надобности проповедовать свои идеи  американцам:  те  уже
усвоили их, - мгновенно  отпарировал  Фернан.  -  Его  миссия  состояла  в
провозглашении свободы, наша задача - претворять ее в жизнь.
   - Вы превосходно  полемизируете,  мосье,  -  признал  Робинэ.  -  Но  о
положении в Америке вы осведомлены плохо.  С  Вест-Индией  меня  связывают
деловые интересы, а в Филадельфии у меня есть толковый  агент;  из  вполне
достоверных донесений мне известно, в чем нуждается Америка. Нуждается она
не в добровольцах, а в деньгах. Вы гораздо существеннее поможете Америке и
свободе, уважаемый граф,  если  вместо  того,  чтобы  самому  ехать  туда,
переведете повстанцам несколько тысяч ливров.
   Фернан вспомнил, что рассказывал ему сержант Франсуа, шумный сын  мадам
Левассер; к сожалению, в словах Робинэ была доля правды. Робинэ, чувствуя,
что попадает в цель, продолжал:
   - Вы возразите, что самый  факт  присоединения  к  повстанцам  человека
вашего круга, наследника Эрменонвиля, произведет впечатление.  Вы  укажете
мне на выигрыш в  престиже,  подобный  тому,  какой  доставил  американцам
отважный подвиг мосье де Лафайета. Однако если в ту пору мужество мосье де
Лафайета имело свой  смысл,  то  теперь  оно  было  бы  излишним;  ведь  в
недалеком  будущем  король  волей-неволей  пошлет  в  помощь   американцам
вышколенную, отлично вооруженную армию. Подождите, по крайней  мере,  пока
это  совершится,  и  тогда  вступите  в  армию.  Одно  можно   сказать   с
уверенностью,  граф:  вы  очень  мало  поможете   свободе,   если   сейчас
отправитесь в первобытные леса  Америки.  Вы  лишь  доставите  этим  нашей
Жильберте сердечные муки.
   Фернан слушал его с замкнутым лицом. Все рассуждения мосье Робинэ  были
голосом холодного, сухого разума - разума Гримма и Дидро, врагов Жан-Жака;
ему, Фернану, нечего противопоставить этому разуму, кроме веления  сердца.
Но важно именно оно,  веление  сердца,  ничего  больше,  и  Жильберта  это
поймет.
   - Состязаться с вами в логике, мосье,  я  не  берусь,  -  смело  сказал
Фернан. - Но я прошу меня понять. События в  Эрменонвиле,  ужасная  смерть
Жан-Жака и вся возня вокруг  нее,  а  напоследок  еще  посещение  королевы
ввергли меня в глубокое смятение. Я знаю, что все,  что  произошло  и  еще
произойдет, - до ужаса лживо. Нигде нет правды.  Вся  страна  погрязла  во
лжи. Одно мне ясно, более ясно, чем что бы то ни было: философия  Жан-Жака
- не праздное развлечение, и я должен попытаться  жить  по  ее  принципам.
Бороться доводами разума против чувства, которое движет мною,  бесполезно.
Я должен что-то предпринять. Ради себя  самого  я  должен  отправиться  за
океан. Я не могу более  довольствоваться  одними  ироническими  речами  об
извращенности нашего общества. Я погибну, если буду продолжать  жить  так,
как живу. Я должен действовать.  Должен  бороться.  _Должен_,  поймите  вы
меня, - просил он почти в отчаянии. Он обращался к Робинэ, но имел в  виду
Жильберту.
   Она чувствовала, как ему  мучительно  трудно,  и  думала:  "Он  говорит
только о себе. А я? А что будет со мной?"
   Мосье Робинэ сделал все, что мог. Он видел, что ребяческие речи Фернана
ничем не перешибешь. Деловито спросил он:
   - Когда вы намерены покинуть Францию, мосье?
   - Как только все улажу, - ответил Фернан. - Самое позднее, через месяц.
   - А как вы полагаете поступить с нашей Жильбертой,  уважаемый  граф?  -
спросил Робинэ. - В ваших отношениях с моей внучкой я  видел  своего  рода
помолвку. Как же все это сложится в дальнейшем, если вы на  неопределенное
время уедете за пределы страны?
   - Я полагал, что до моего отъезда мы с Жильбертой поженимся, -  ответил
Фернан.
   - Вы скачете на курьерских, уважаемый граф, - сказал Робинэ. - А что же
дальше? Допустим, что брак будет оформлен, полагаете ли вы воспользоваться
этим обстоятельством до того, как отправитесь завоевывать свободу?
   Жильберта покраснела от слишком откровенного вопроса  дедушки.  Но  она
была благодарна ему: он дал понять Фернану, что  ставится  на  карту.  Она
любила Фернана, она принадлежала ему.  И  Фернан  принадлежал  ей.  Ей  он
принадлежал.
   - С человеком, который отправляется на войну, все может случиться, ведь
это только человек, - сказал Робинэ. - Подумали ли  вы,  граф,  что  тогда
Жильберта останется одна, вдовой в девятнадцать - двадцать лет.
   Уж одно то, что этот неотесанный мужлан так нескромно  вызвал  в  своем
собственном и в их  воображении  картину,  как  он,  Фернан,  и  Жильберта
ложатся вместе в постель, заставило Фернана задохнуться от гнева и  стыда.
Теперь его прорвало.
   - Невежливо, мосье, хоронить меня раньше, чем я умер.
   Мосье Робинэ невозмутимо ответил:
   - Я был бы Жильберте плохим опекуном, если бы из  вежливости  пренебрег
ее благом. - Он выпрямился и деловито подытожил: - Говоря коротко и  ясно,
граф, я дал согласие моей внучке на брак с  вами  и  от  своего  слова  не
отрекаюсь. Но при условии,  что  наследница  моих  владений,  всего  моего
состояния  выйдет  замуж  за  будущего  сеньора  Эрменонвиля.   Брак   без
соизволения короля исключается. Я не хочу,  чтобы  вы  могли  когда-нибудь
бросить  моей  Жильберте  упрек  в  том,  что  ради  нее   отказались   от
Эрменонвиля.
   Фернан поразмыслил.  На  получение  согласия  короля  в  лучшем  случае
потребуется три-четыре месяца.
   - Раз вы так ставите вопрос, мосье Робинэ, - раздраженно ответил он,  -
значит, нам придется отложить свадьбу до моего возвращения.
   Робинэ жестом отмахнулся от слов Фернана.
   - Уверен, граф, что по зрелом размышлении вы  этого  не  потребуете  от
Жильберты. Я подвожу итог. Если  вы  женитесь  на  Жильберте  теперь  и  с
соизволения короля, я даю согласие на ваш брак. Если же вы  отправитесь  в
Америку, не женившись на Жильберте, ваша помолвка с ней расторгается.
   Фернан судорожно проглотил слюну. Он был очень бледен. Он понял: Робинэ
принуждал его сделать выбор между Америкой и Жильбертой.
   - Обдумайте, пожалуйста, все, что я вам сказал, и  в  течение,  скажем,
трех дней сообщите нам о своем решении,  -  все  так  же  учтиво  заключил
Робинэ.
   Была бледна и Жильберта. Фернан посмотрел ей в лицо, славное и открытое
лицо. С трудом, охрипшим голосом произнес:
   - Мосье Робинэ сказал: "Сообщите нам о своем  решении".  Говорит  мосье
Робинэ и от твоего имени, Жильберта?
   "Теперь он должен решать, - подумала она с горечью,  с  триумфом  и  со
страхом. - Или же я должна решать? Нет! Он, он, он, -  дедушка  прав.  То,
что он задумал, - безумие и блажь".
   - Да, Фернан, дедушка говорит и от моего имени, - сказала она.
   Фернан повернулся к Робинэ.
   - Я позволю себе сообщить вам мое решение немедленно,  -  сказал  он  и
поклонился. - Я не могу последовать вашему совету. Не могу. -  Он  говорил
раздраженно, беспомощно,  гневно,  слова  срывались  с  его  губ  твердые,
оторванные одно от другого. - Прощай, Жильберта!  -  сказал  он  и,  круто
повернувшись, выбежал из комнаты.
   Три дня спустя он  выехал  в  Париж.  Сколотил,  преодолевая  множество
трудностей,  нужную  ему  сумму  денег.   Добыл,   преодолевая   множество
трудностей,  нужные  документы.  Погрузился  на  судно,  отправлявшееся  в
Америку.




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЖАН-ЖАК И НАСЛЕДНИКИ

                                            Корнями своими все переплетено
                                         с политикой.
                                                             Жан-Жак Руссо

                                            Да что вы толкуете: судьба!
                                            Политика - вот она, судьба.
                                                                  Наполеон


1. ПАЛОМНИЧЕСТВО К МОГИЛЕ

   Стараясь преодолеть в себе горечь и негодование, вызванные вероломством
Фернана, мосье Жирарден с головой ушел в культ Жан-Жака.
   Взамен временного надгробья он  заказал  в  Париже  скульптору  Лесюэру
памятник по эскизу художника Гюбера Робера. Весь свой Эрменонвильский парк
Жирарден  принялся  перекраивать  так,  чтобы  он  служил  одновременно  и
обрамлением и фоном для гробницы. Искусственно  возведенные  возвышенности
кое-где наново сравнивались с землей, а в других местах наново  насыпались
небольшие холмы; повсюду валили деревья, расчищали,  пересаживали.  Цитаты
из Вольтера соскабливались и на их место  наносились  изречения  Жан-Жака.
Любимые уголки учителя безошибочно угадывались по многим неприметным, едва
уловимым штрихам. И все вело к святилищу, к гробнице Жан-Жака  на  Острове
высоких тополей.
   Но больше, чем новое оформление парка, Жирардена  беспокоил  вопрос  об
издании  рукописей  Жан-Жака.  Ведь  именно  он  в   совершенстве   изучил
Жан-Жаково  наследие,  он  является  единственным   хранителем   подлинных
толкований учителя ко всем  темным  и  внешне  противоречивым  местам  его
произведений; он чувствовал себя  призванным  сказать  здесь  свое  веское
слово. Правда, господа женевские издатели отнюдь не  всегда  склонны  были
соглашаться с его точкой зрения; особенно  несговорчивым  оказался  пастор
Мульту. Помочь делу могла только  личная  встреча;  и  пастор  пообещал  в
ближайшее время приехать в Эрменонвиль.
   Несмотря на свою занятость, Жирардену не всегда удавалось избавиться от
гнетущего чувства одиночества; с горечью ощущал он,  как  не  хватает  ему
непокорного Фернана. Был бы хоть мосье Робинэ здесь, с которым можно бы  и
повздорить, и поговорить по душам. Но  Робинэ  со  своей  внучкой  надолго
уехал за границу. Должно быть, мадемуазель де Латур нелегко далась разлука
с Фернаном.
   Мысленно маркиз не раз гневно спорил  с  Фернаном  и  слово  за  словом
повторял про себя их последний решающий разговор. Он был тысячу раз  прав.
Что ж, унизиться следовало перед этим безусым мальчишкой, что ли? Но  было
обидно и больно, что только мысленно можно объясняться с  Фернаном,  и  он
обратился с просьбой к министру иностранных дел графу Вержену,  чтобы  тот
дал указание французскому послу в  Филадельфии  не  выпускать  Фернана  из
виду.
   Был лишь один человек, с которым маркиз мог делиться своими  тревогами,
- мосье Гербер. Гербер сам предложил удивленному Жирардену: он останется в
Эрменонвиле  и  поможет  в  редактировании   рукописей   Жан-Жака.   Этому
даровитому  молодому  человеку  ничего  не  стоило   получить   блестящую,
интересную должность, а он предпочел разделить со стареющим Жирарденом его
сельское уединение. Он ничего лучшего не желает сказал он,  как  посвятить
остаток своей жизни культу Жан-Жака и изучению его творений. Где же  можно
найти для этого более подходящее и достойное место? Жан-Жак раз и навсегда
показал ему, каким должен быть мир; ни к  чему  поэтому  тратить  силы  на
дальнейшее познание действительности. Жирарден охотно  принял  предложение
Гербера.
   За стол они садились вместе. Они обменивались воспоминаниями о Фернане,
маркиз советовался с Гербером  насчет  предполагаемых  новшеств  в  парке,
обсуждал с  ним  подробности  редактирования  полного  собрания  сочинений
Жан-Жака. К его удивлению, мосье Гербер, несмотря на  свою  застенчивость,
высказывал  безапелляционные  суждения.  И   у   него   было   собственное
представление о Жан-Жаке.  И  он  тоже  не  раз  слышал  из  уст  Жан-Жака
толкования темных мест в его произведениях. И частенько  autos  epha  свое
собственное противопоставлял autos epha маркиза. В таких случаях  Жирарден
делал строгое лицо или отвечал обиженно и иронически.
   Однажды Жирарден выразил предположение, что тон мосье Гербера  едва  ли
приличен по отношению к человеку, за столом которого он сидит. В ответ  на
это  мосье  Гербер  не  появился  ни  за  очередной,  ни  за  последующими
трапезами. На третий день маркиз от