ольше о  нем.
Фернан -  это  прошлое,  отжившее.  Он  продал  свою  душу  и  тело  этому
лжепророку, во имя него искалечил свою жизнь. Так  нечего  ему  еще  и  ее
жизнь калечить. Все кончено.
   Но увы, далеко не все кончено, и незачем себя обманывать. Путешествуя с
дедушкой по Швейцарии и Италии, она, любуясь горной вершиной, или  озером,
или городом, невольно думала: а что сказал бы Фернан, глядя на  них?  И  с
чего это ей вдруг взбрело в голову интересоваться Новым Светом? Чего  ради
она читает так много книг об Америке?
   Все-таки возмутительно, что Фернан совсем не  дает  о  себе  знать.  Уж
отцу-то он, во всяком случае, мог  бы  писать  почаще  и  пообстоятельнее.
Встречаясь с мосье де Жирарденом, дедушка всегда из вежливости справляется
о Фернане; но маркиз и сам почти ничего не  знает:  сын  пишет  ему  очень
редко. Когда французский экспедиционный корпус под командованием  генерала
Рошамбо высадился в Америке, все они надеялись, что Фернан вступит  в  эту
армию. Но упрямый мальчишка остался в армии генерала Вашингтона,  а  когда
маркиз за это упрекнул его в письме, Фернан и вовсе умолк.
   Напрасно все же она не поехала сегодня на бал к маркизе  де  Сен-Шамон.
На таких вечерах она всегда отлично веселится. Разве это  предосудительно?
Прав, что ли, Фернан, утверждая, что  только  пустым,  ветреным  созданиям
может доставлять удовольствие общество  любезных,  изысканных,  холеных  и
изящных людей.
   Конечно, Матье будет на балу и, конечно, ему  будет  очень  недоставать
ее. Ей следует быть с ним поласковее, не мучить его так.  Вот  уже  больше
года, как умер отец Матье, оставив  ему  в  наследство  все  свои  высокие
титулы и звания, два ветхих замка и долги. Матье  сразу  избавился  бы  от
забот и хлопот, согласись он  занять  один  из  тех  высоких  военных  или
дипломатических  постов,  которые  в   любую   минуту   были   к   услугам
высокочтимого и сиятельного сеньора, мессира Матье-Мари графа де  Курселя.
В том, что он уклоняется от назначения, повинна только  Жильберта.  Он  не
желал служить генералом в каком-нибудь провинциальном городе или  состоять
в качестве посла при иноземном дворе. Ему хотелось оставаться  в  Версале,
поближе к ней. Матье никогда не говорил ей о своих чувствах, не  навязывал
ей своей руки,  он  чертовски  горд,  но  она-то  знает:  он  ждет  только
благосклонного намека, и тогда он заговорил бы.
   Долго ли еще она будет его мучить? Он добивается ее отнюдь не для того,
чтобы подкормить свои захиревшие владения ее деньгами.  Он  отверг  многих
богатых наследниц - Жильберта знала об этом от мосье Робинэ.
   Но немножко ему придется еще подождать. Перемирие с Англией  подписано.
Фернану больше нечего делать в Америке. Его возвращение не может, конечно,
что-либо изменить, но на последний разговор по душам  он  все-таки  вправе
претендовать.
   Мосье  де  Жирарден,  приехав  с  очередным  визитом  в  замок   Латур,
рассказал, что, вопреки его  ожиданиям,  сын  не  вернется  с  французской
армией; больше того, Фернан отправился  в  Вест-Индию,  в  Сан-Доминго,  и
собирается  там  обосноваться.  Маркизу,  пожалуй,   вовсе   не   хотелось
рассказывать об этом, но сердце не стерпело, и слова вырвались сами собой.
   Жильберта стиснула зубы и промолчала.
   В эту ночь она в десятый раз старалась представить себе жизнь с  Матье.
Возможно, что ему все же захочется сделать служебную карьеру. У нее же нет
ни малейшего желания жить в провинции или в чужих краях. Несколько месяцев
в году можно, конечно, проводить в Париже и в Версале; в  эти  месяцы  она
даже готова, как этого, несомненно, желает  Матье,  подчиниться  чопорному
этикету двора; но большую часть года ей хотелось бы жить  в  деревне  -  в
Сен-Вигоре, или в Латуре, или в одном из ветхих замков Матье. Об этом  она
должна договориться с ним твердо и определенно.
   Жильберта  нахмурилась.  С  Фернаном  ей   не   пришлось   бы   заранее
договариваться о таких вещах.
   На следующий  день  она  поговорила  с  мосье  Робинэ.  Не  первый  год
принимает она ухаживания Матье де Курселя, сказала Жильберта. За это время
почти все ее ровесницы вышли замуж. Ей кажется, что она любит  де-Курселя,
и ей хотелось бы знать, посоветует ли ей дедушка выйти замуж за Матье.
   Робинэ  пришлось  сделать  над  собой   усилие,   чтобы   его   красное
четырехугольное лицо не дрогнуло и оставалось спокойным. Перед ним  стояла
та же задача, что и в тот раз,  когда  Жильберта  поведала  ему  о  планах
Фернана уехать в  Америку.  Мосье  Робинэ  ничего  не  имел  против  брака
Жильберты с Матье, но теперь еще  больше,  чем  прежде,  он  не  мог  себе
представить, как он будет без нее Жить.
   В своем обычном, слегка ироническом тоне он сказал:
   - Нелегко мне быть твоим советчиком в этом деле, доченька, мне очень не
хочется потерять тебя. Я, как видишь, заинтересованная сторона.
   - Но, дедушка, о том, чтобы мы жили с вами врозь, нечего  и  думать,  -
бурно возразила Жильберта. - Мы, разумеется, будем жить у  вас  или  вы  у
нас.
   Робинэ усмехнулся  про  себя.  Несмотря  на  взаимную  вежливость,  его
отношения  с  этим  высокоаристократическим  Матье  нельзя  было   назвать
сердечными. Он сказал:
   - Я очень сомневаюсь, чтобы владетельный граф Курсель пожелал  жить  со
мной под одной крышей.
   "Значит, есть  еще  одно  обстоятельство,  о  котором  я  должна  четко
договориться с Матье", - подумала Жильберта.
   - Если вы действительно не возражаете, дедушка, то  ваш  правнук  будет
именоваться "мосье де Курсель", - сказала она.
   На ее лице, однако, Робинэ увидел ту же едва заметную недобрую  улыбку,
что и на похоронах Жан-Жака.
   На одно мгновение мосье Робинэ заколебался, но затем сказал:
   - В таком случае твой сын будет именоваться еще и "мосье де Сен-Вигор",
доченька. Некогда Сен-Вигор принадлежал  Курселям,  и  если  это  поместье
попадет в руки одного из их потомков, то к нему перейдет и титул.
   Жильберта  покраснела  от  удовольствия  и  немножко  -  от   смущения;
Сен-Вигор представлял собой поместье, состоявшее  из  нескольких  селений.
Это был очень ценный свадебный подарок.
   - Благодарю вас, дедушка, - сказала Жильберта.
   При следующей встрече с Матье она задала ему вопрос:
   - Как вы относитесь к моему дедушке?
   Несколько сдержанно он ответил:
   - Мосье Робинэ очень умный и преуспевающий делец,  об  этом  знает  вся
Франция.
   -  Я  люблю  дедушку,  -  горячо,  с  необычной  страстностью   сказала
Жильберта, - и никогда не расстанусь с ним, ни за что на свете.  Понимаете
вы это, граф Курсель?
   На красивом удлиненном  лице  Матье  отразилось  недоумение,  раздумье,
огорчение.
   - Понимаю, - ответил он и низко поклонился.
   А Жильберта продолжала:
   - Кроме того, от своего мужа - кто бы он ни был - я потребую, чтобы  он
по меньшей мере полгода проводил в деревне. Вы не находите это  требование
чрезмерным, граф Курсель?
   - Это, конечно, серьезное требование, - ответил было Матье. Но,  уловив
выражение ее лица, поспешно добавил: - Впрочем, нет, не чрезмерное.
   - Вы вот,  например,  согласились  бы  с  таким  порядком?  -  спросила
Жильберта.
   Матье  опять  чуть  призадумался,  затем  торжественно   и   решительно
произнес:
   - Согласился бы.
   - Благодарю, - сказала Жильберта.
   Матье, еще не смея поверить своему счастью,  смотрел  на  Жильберту  со
слегка одурелым видом. Он глядел на ее лицо - такое милое, свежее, смелое,
умное, озаренное сейчас чуть застенчивой улыбкой. И вдруг он  встрепенулся
и с живостью, какой Жильберта никогда не предполагала в нем, стиснул ее  в
объятиях. Без конца целовал. А он умел целовать! Ее обдало горячей волной.
   Была ли она счастлива? Да, это настоящее счастье. На этот раз она  сама
сделала выбор, по доброй воле; не без участия рассудка,  но  и  сердце  не
молчало.
   Между генеральным  откупщиком  податей,  господином  Робинэ,  и  графом
Курселем состоялось деловое собеседование на тему  о  финансах  Жильберты.
Долгое и мучительное это  было  собеседование;  Матье  упорно  отказывался
принять от мосье Робинэ те средства, которые тот считал  необходимыми  для
беззаботного существования будущей четы.  Со  вздохом  Робинэ  рассказывал
внучке:
   - Этот твой Матье - аристократ чистейшей воды. Очень порядочный и,  как
полагается аристократу, ограниченный человек.
   Так как Матье принадлежал к потомственной  знати  и  мог  предъявить  в
своем генеалогическом древе тридцать шесть колен, а Жильберта принадлежала
к "незаконнорожденной знати", числившейся дворянами всего только в  первом
колене, то бракосочетание графа с внучкой откупщика нуждалось  в  согласии
королевской фамилии и министров, иначе  дети  от  этого  брака  утрачивали
отцовские привилегии. Надо было подать множество  челобитных  и  прошений,
чтобы граф Курсель и мадемуазель де Латур  могли  появиться  в  Версале  и
получить соответствующие подписи.
   Среди всех этих хлопот Жильберта часто вспоминала, как потешался Фернан
над подобными формальностями и в особенности над  заключительным  круговым
обходом Версаля. Он живет в эмпиреях, этот Фернан, и он чертовски не прав.
Если король и двор окажут Жильберте милость, то это будет вовсе не смешная
комедия, а подлинный триумф. Посещение Версаля вознесет на вечные  времена
ее и ее потомство над толпой безродных людей, обремененных обязанностями и
зависимостью, в круг свободной привилегированной  знати.  Никто  не  смеет
отравить ей этот день ироническим смехом, ни один человек - будь он здесь,
рядом, или за океаном. Она с радостью ждет этого дня, этого 18 марта.
   Мосье де Сегюр, военный министр, родственник Матье, взялся  представить
брачный контракт на подпись королю. Два смертельно  долгих  часа  пришлось
пробыть в приемной, среди многочисленных посетителей, в ожидании утреннего
туалета короля. И вот наконец  толстый  швейцарец  стукнул  об  пол  своей
алебардой и выкрикнул:
   - К подписи!
   Вот  он,  долгожданный  миг!   Матье,   Жильберта   и   мосье   Робинэ,
предводительствуемые  мосье  де  Сегюром,  получили   наконец   доступ   в
опочивальню всехристианнейшего величества.
   Жильберта украдкой метнула быстрый взгляд на Матье. Матье был красив  и
величествен, и уж он-то, конечно, не видел ничего смешного  в  церемониях,
через которые им предстояло пройти.
   Король сидел у туалетного стола в ленивой и  неловкой  позе,  подставив
голову парикмахеру. Роскошный покой был  полон  народу.  Мосье  де  Сегюр,
держа Жильберту за кончики пальцев, подвел ее  к  королю.  Матье  и  мосье
Робинэ следовали за ними.
   - Ваше величество, -  сказал  министр,  -  это  мадемуазель  де  Латур,
будущая  графиня  Курсель,  если  вашему  величеству   благоугодно   будет
поставить свою подпись на ее брачном контракте.
   Король не спеша рассматривал Жильберту сонными глазами навыкате.
   - Так это вы и есть мадемуазель де Латур?  -  произнес  он.  -  Что  ж,
прекрасно, отлично.
   Военный министр протянул ему контракт,  камергер  -  перо.  Выпрямляясь
после глубокого реверанса, Жильберта с жадностью следила за  белой  пухлой
рукой, выводившей подпись. "Ca y est" - пело в ней. Всю ее залила радость,
радость, неукротимая радость.
   Людовик подписал.
   - Что ж, прекрасно, отлично, - повторил он, с трудом подавляя зевок.  -
Отныне вы, значит, графиня Курсель. Поздравляю вас.
   Они отправились в покои королевы. Мария-Антуанетта опытным оком оценила
праздничный туалет невесты и сразу узнала руку мадемуазель  Бертин,  своей
придворной портнихи. Улыбаясь, она сказала:
   - Это вам, моя милая, влетело, должно быть, в кругленькую  сумму!  -  и
подписала.
   Через  многочисленные  залы,  по  многочисленным  лестницам  и  длинным
коридорам, мимо караульных швейцарцев и  величественных  камергеров,  мимо
светских и духовных вельмож они проследовали к братьям короля  -  к  графу
Прованскому и графу Артуа. А оттуда - к Mesdames, к  трем  теткам  короля.
Затем  к  герцогу  Ангулемскому.  Сей   принц   восседал   на   деревянном
коне-качалке, с саблей "на плечо". Ему было  четыре  года.  Подписывал  он
медленно, старательно, и мосье Робинэ сказал тихонько:
   - А ведь он единственный из  всей  королевской  фамилии,  чьи  каракули
можно разобрать.
   Покончив с обходом королевской семьи,  небольшой  торжественный  кортеж
проследовал к министру юстиции и хранителю королевской печати -  мосье  де
Миромеснилю. Последний скрепил документ  королевской  печатью  и  поставил
свою подпись.
   Так было установлено и узаконено на вечные времена, что графу Матье  де
Курселю предоставлено право сочетаться  браком  с  мадемуазель  де  Латур,
дворянкой в первом колене, не теряя при этом ни своего титула, ни званий и
привилегий. А Жильберта де Латур в результате означенного брака  приобрела
право называться дворянкой в третьем колене, и ее первый сын получал право
на наследование отцовских титулов, званий и привилегий.



5. ВОЗВРАЩЕНИЕ СУЖЕНОГО

   Глубокой ночью Тереза внезапно проснулась от резкого стука.  Подскочив,
она с уверенностью и радостным испугом подумала: это он!
   Это действительно был он. Ухмыляясь, стоял он перед Терезой.
   - Ну, вот и мы, сокровище мое, - проквакал Николас так, будто они вчера
только расстались.
   С теплым сиянием, разлитым по всему  лицу,  Тереза  жадно  разглядывала
его. Он немножко пополнел, но был все еще по-прежнему сухопар, и глаза его
над приплюснутым носом по-прежнему весело поблескивали.
   Он великодушно позволил ей обнять себя и сам милостиво похлопал  ее  по
ягодицам. Тереза  всем  существом  своим  ощущала  его  мускулистое  тело,
вдыхала его мужской запах; годы разлуки миновали.
   Она носилась по комнате босая, взбудораженная.
   - Не приготовить ли тебе чего-нибудь поесть? - спросила она, опять  уже
совсем прежняя, покладистая, глупая Тереза.
   - Позднее, может быть, - ответил он. - А вот если у тебя  найдется  что
выпить, я бы не прочь.
   Конечно, найдется,  сказала  она;  да  вот  хотя  бы  добрая  малиновая
настойка, которой ее почтил папаша Морис в обмен на Жан-Жаковы  письменные
принадлежности.
   Николас уселся в широкое кресло, любимое кресло покойного  Жан-Жака,  и
окинул взором хорошо знакомую обстановку.
   - Приятно вернуться сюда, -  произнес  он  и,  входя  в  роль  хозяина,
расположился поудобнее.
   Немалая осторожность понадобилась, чтобы попасть в  швейцарский  домик.
Во всех прочих отношениях возвращение его представляло не бог весть  какой
подвиг. После  заключения  мира  французское  и  английское  правительства
объявили амнистию, которая, очевидно, снимала запрет и с  его  возвращения
во Францию. Он решил, что пора заявиться к своей милке-невестушке.  Старая
кобыла окочурилась и уже не лягнет больше,  а  писания,  которые  она  так
ревностно оберегала, теперь в руках Терезы, иными  словами,  -  у  него  в
руках. И он, следовательно, переплыл через канал, а принц Конде без всяких
проволочек снова принял его на службу, живет он, значит, по  соседству,  и
вот он здесь.
   Ему  доставляло  удовольствие  сидеть,  развалившись  в  кресле  своего
предшественника. Он еще в Лондоне наслышался об "Исповеди"  и  прочел  эту
книгу в английском переводе. Ну и похохотал же он громко и от всего сердца
над юродивой мудростью господина философа. Чего-чего только  не  нагородил
тот об их общей Терезе! И все-таки он, Джон Болли, именуемый также Николас
Монтрету, сидит здесь; он не философ, зато он весел и жив, а философ лежит
в своей холодной могиле, прославленный, но мертвый.
   Николас видел восторг, с каким Тереза ухаживала за ним; его  отсутствие
только упрочило их связь. Он пил, ел и, ухмыляясь, думал, что  заткнет  за
пояс всех мудрецов мира. Простофиля-маркиз выстроил для господина философа
швейцарский домик, а хозяйничает  в  нем  кто?  Он,  Николас!  Торжествуя,
развалился он в кресле Жан-Жака и благосклонно позволяет  Терезе  ублажать
себя ласками.
   - Дела подождут, - говорит он, - сначала  давай  побалуемся.  -  И  они
легли в постель.
   Позднее он заставил ее отчитаться перед ним.  У  нее,  сказала  Тереза,
капитала нет, а только пенсии, которые ей выплачивает маркиз. Николасу это
показалось подозрительным. Как так, неужели она не  получила  за  рукописи
наличными? И какое отношение к этому имеет маркиз?
   - Ты ведь совершеннолетняя. Не нужны тебе опекуны, - изрек Николае. - А
если и понадобится какой, так на то я теперь здесь. Ну  что,  старушка?  -
благодушно продолжал он. - Поженимся, что ли? Хоть у тебя  и  нет  ничего,
кроме пенсий, я все же готов взять тебя.
   Ее вялое сердце запрыгало от радости и страха. Как долго ждала она этой
минуты!  Она  готова  отказаться  от  репутации  знатной  вдовы  Руссо   и
превратиться в обыкновенную мадам Монтрету, даже если ни одна королева  не
явится больше, чтобы утешить ее. Уж раз Николас так отчаянно рисковал ради
нее, не щадил своей драгоценной молодой жизни, то и она,  конечно,  должна
чем-нибудь поступиться ради него. Но Жан-Жак и мать незримо стоят  по  обе
стороны кровати, призрачные и  в  то  же  время  такие  ощутимые,  и  мать
предостерегает ее: "Смотри, если он слишком поздно  узнает,  что  денег  у
тебя нет, не сносить тебе головы!"
   Тереза наполовину приподнялась на постели.
   - Что до меня, так чем скорее мы поженимся, тем лучше.
   И так как лежали они в потемках,  то  он  не  мог  увидеть  ее  улыбки,
застенчивой и лукавой,  совсем  как  у  маленькой  девочки.  Он  выжидающе
насторожился.
   - Но, - продолжала она, на  всякий  случай  боязливо  отодвинувшись  от
него, - может статься, что вы вовсе не пожелаете жениться  на  мне,  мосье
Николас, когда все узнаете.
   - Какое такое "все"? Что это еще за вздор? - прикрикнул он  с  присущей
ему такой пугающей и такой любимой грубостью. -  Зажги  свечу,  -  сердито
буркнул он.
   Тереза повиновалась. Он свирепо взглянул на нее.
   - Изволь-ка говорить яснее, - прикупал он. - Я ничего не понимаю.
   - Да я и сама не очень понимаю, - прохныкала она. - В  том-то  и  дело.
Куда мне с моим слабым умишком. Вам, конечно, много виднее, что к чему. Но
если я выйду замуж, то я, значит, останусь без всяких денег. Сходить бы  к
господину Жиберу, он бы нам все досконально растолковал.
   - Видно,  опять  кто-то  отмочил  отчаяннейшую  глупость,  -  выругался
Николас.
   Он встал и оделся.
   - Не сердись. Кола, - смиренно молила Тереза, - я сделаю все  так,  как
ты хочешь.
   Они поехали к мэтру Жиберу. Нотариус  не  скрывал  своего  недоверия  и
неприязни к Николасу.
   - Вы в самом деле желаете, мадам, чтобы я осведомил  мосье  Монтрету  о
запутанном состоянии ваших денежных дел?
   Он спросил это так официально, что Терезу обуял страх. Она поняла,  что
ни Жан-Жак, ни ее покойная мать, ни всемилостивый бог  не  одобряют  того,
что она намерена совершит?. Но  она  собрала  все  свои  душевные  силы  и
выдавила из себя:
   - Да, мосье.
   Мэтр Жибер вспомнил о клятвенном обещании,  данном  тучной  старухе,  и
решил так затруднить все этой глупой  и  похотливой  бабенке,  как  только
возможно.
   - Мне нужен от вас письменный приказ,  который  освободил  бы  меня  от
сохранения профессиональной тайны, - сухо сказал он.
   Но и это не устрашило Терезу. Она  подписала  обстоятельное  заявление,
составленное нотариусом, и мосье Жиберу ничего другого не оставалось,  как
приступить к докладу.
   Он разъяснил, что английские покровители,  выплачивающие  пенсии  через
мосье  Жирардена,  поставили  обязательным   условием,   чтобы   последние
вручались только  вдове  Руссо.  Поступления  от  авторского  гонорара  за
произведения Жан-Жака, в свою очередь, выплачиваются ежегодно и передаются
на хранение мосье Жирардену.
   Переговоры тянулись долго и мучительно. Мэтр  Жибер  обильно  пересыпал
свою речь профессиональными терминами, а Николас не отставал от него, пока
не проник во все мелочи. Под конец он спросил нагло и без обиняков:
   - А что, если