ьно, необходимо  обеспечить  за  собой  Терезу,
наложить на нее свое тавро.
   Как только наступила ночь, он отправился в швейцарский  домик.  Женщины
собирались уже запереть все двери и лечь  спать.  Мадам  Левассер,  увидев
Николаса, оцепенела - ее охватил панический страх: домик стоял  в  глубине
парка, на отлете, далеко от замка;  здесь  никто  не  услышит  призыва  на
помощь - хоть разорвись от крика.
   - Добрый вечер, мадам, - вежливо сказал Николас. -  Добрый  вечер,  мой
ангел, - обратился он к Терезе. - Мне нужно с тобой поговорить.
   Тереза тоже испугалась. Случилось, наверное, что-то очень важное, иначе
мосье Николас не пришел бы сюда, да еще так  поздно;  в  то  же  время  ее
самолюбию польстила отвага, проявленная им ради нее. Ведь ему  так  опасно
показываться на территории Эрменонвиля.
   - Мне нужно поговорить с тобой с глазу на глаз, - пояснил он.
   Но старуха уже владела собой.
   - Убирайся вон, шелудивый пес,  -  сказала  она  спокойно,  не  повышая
голоса.
   - Видишь, дорогая Тереза, даже твоя матушка хочет, чтобы  наш  разговор
происходил без ее участия. Это-то я тебе и предлагаю. Пойдем же.
   Тереза при всей своей любви смертельно боялась Николаса.  Он  наверняка
хотел от нее чего-то нехорошего. Она  готова  все  для  него  сделать,  но
все-таки счастье, что мать рядом.
   - Ты никуда не пойдешь, - тихо сказала  старуха,  -  а  вы  убирайтесь,
мерзавец этакий.
   Николас шагнул к Терезе. Но она придвинулась к матери и, когда та взяла
ее за руку, крепко обхватила материнскую руку.
   Николас пожал плечами.
   - Мадам капризна, - сказал он. - То она хочет, чтобы  мы  поговорили  в
парке, то -  здесь,  в  доме.  Я  светский  человек,  я  уважаю  старость.
Останемся здесь. Конечно, нынче ночью я  особенно  хотел  побыть  с  тобой
наедине, Тереза, сокровище мое. Дело в том, что мы с тобой некоторое время
не сможем видеться. Я пришел с прощальным визитом.
   - Ты хочешь уехать? - спросила Тереза.
   Сердце ее забилось так, что у нее перехватило дыхание.  Никогда  раньше
она с таким страхом и с таким чувством глубокого счастья не сознавала, как
сильно она любит этого человека;  если  это  не  та  настоящая  любовь,  о
которой поется в песнях, значит, вообще никакой  любви  нет.  Ей  когда-то
казалось, что она любит Робера, молодого приказчика из мясной лавки, но то
чувство ничто по сравнению с теперешним. Тридцать восемь  лет  исполнилось
ей, свои лучшие годы она убила, ухаживая за Жан-Жаком и обслуживая его,  и
вот наконец пришла настоящая любовь, и она может отдаться ей, никто ей  не
мешает, и даже деньги у нее есть, а он хочет уехать.
   - "Ты хочешь уехать?" - передразнил ее  Николас.  -  Я  вовсе  не  хочу
уехать, я должен уехать, а все ты виновата. Твой миленький любовник,  этот
фруктец,  аристократишка,  нам  все  подстроил.  -  И  вдруг   его   долго
сдерживаемое бешенство прорвалось наружу. - И все оттого, что ты  путалась
с этим молокососом. Он ревнует и прячется  за  полицию,  вельможный  трус,
заячья душонка!
   Мадам Левассер мысленно пела осанну и аллилуйю. Она,  значит,  все-таки
добилась своего: негодяя выпроваживают отсюда, а она остается. Она  крепче
сжала руку дочери, она мысленно заклинала Терезу сохранить еще только одну
капельку благоразумия, всего на несколько минут, и тогда обе они  спасены,
и их деньги тоже, и тогда Терезе  больше  ничего  не  угрожает.  Она,  эта
старуха, вся напряглась, она вела немой разговор  с  Терезой,  молила  ее,
ругала ее, убеждала, все это вкладывая в свою руку, сжимавшую руку Терезы.
И она чувствовала: Тереза, несмотря на всю свою похотливость, боятся этого
молодца и доверяет ей, матери. Она не пойдет, негодяю  ничего  не  удастся
сделать.
   Слегка охрипшим голосом Тереза спросила:
   - Когда ты должен ехать? И когда ты вернешься?
   - Я уезжаю завтра, - сказал он, - а когда вернусь, не знаю.
   - Я буду ждать тебя, - обещала она, - а может, поеду  вслед  за  тобой.
Когда-нибудь я буду свободна.
   Он до конца насладился смыслом этих  слов,  выражавших  ее  сокровенную
мечту. Она крепко ухватилась за руку матери, а в душе желала ей смерти. Он
чувствовал: эта женщина от неге не ускользнет. Она будет ждать его.
   - Конечно, было бы славно, если бы мы  отпраздновали  наше  расставание
где-нибудь на лужайке, - соблазнял он.
   Она тянулась к нему всей своей плотью, она  подалась  вперед,  но  рука
старухи вселяла в нее благоразумие, и она  крепко  держала  эту  руку.  Он
пожал плечами.
   - Война скоро кончится, - сказал  он.  -  И  тогда  я  вернусь.  Смотри
только, чтобы мамаша не порастрясла все  деньги  на  своего  птенчика,  на
нашего американского  сержанта.  А  сколько  их,  денег-то,  интересно?  -
властно спросил он.
   - Тебе, видно, очень хочется знать, - издевалась старуха. - Но придется
тебе унести ноги, так и не дознавшись, стоит ли возвращаться. Сколько  там
денег - об этом твоя Тереза не имеет ни малейшего представления. Но  много
ли, мало ли, а они так надежно положены, что ни  один  ворюга  до  них  не
доберется.
   - Вы недооцениваете силу моей любви, мадам,  -  ответил  Николас.  -  Я
вернусь. Так и быть, рискну. Много ли, мало ли денег, мы  с  моей  Терезой
одно тело и одна душа.
   - А к молодому графу вам незачем ревновать, мосье Николас,  -  заверила
его Тереза. - Было время, когда он мне нравился, что правда, то правда. Но
с тех пор, как вы... - она искала слово, - сделали это самое ради меня,  я
знаю, кому принадлежит мое сердце, и я ни на  кого  больше  и  глядеть  не
хочу.
   - Умница, - похвалил Николас.
   О, как он издевается над ее бедной Терезой, думала старуха.
   - Ну что ж, если наше прощание наедине не  вышло,  то  я  лучше  пойду.
Адрес свой я тебе сообщу.
   - Да, пиши мне, - слезно попросила Тереза, - пиши чаще.
   - Я по-французски отчаянно пишу, - ответил он. - А  если  бы  и  хорошо
писал, так ты же все равно не сумеешь прочесть.
   - Как-нибудь уж разберусь, - покорно сказала Тереза.
   - Вот уж сомневаюсь, - ответил он. - Если мне так писать, чтобы  третий
не понял нас, то тут надо чертовски хитро завернуть, а у  тебя  умишко,  к
сожалению, совсем крохотный, ненаглядное мое сокровище.
   - Тебя-то я пойму, мой Кола, - заверила его Тереза.
   - Я не граф и не богач, - сказал он, - но  я  кое-что  принес  тебе  на
прощание. - Он вплотную подошел к Терезе.
   - Дай руку, - потребовал он.
   - Нет! - запретила мать.
   - Дай руку, - приказал он вторично.
   И теперь Тереза жаждала только одного:  исполнить  его  волю,  хотя  бы
ценой своей бедной души. Она высвободила руку и протянула ее Николасу.
   - Я ничего ел не  сделаю,  -  сказал  он  с  издевкой,  повернувшись  к
старухе. - Вот, - милостиво обратился он к Терезе  и  надел  ей  на  палец
кольцо. - Наше обручение, понимаешь? Наше венчание. Теперь я твой законный
муж, по крайней мере, такой же законный, как твой покойный Жан-Жак. Теперь
ты моя, и я, можно сказать, твой.
   - Да, мой Кола, мой дорогой Кола, - послушно откликнулась Тереза.
   Всем телом дрожала она от счастья, от гордости,  от  страха.  Это  была
величайшая минута ее жизни.



9. КОРОЛЕВСКАЯ КОМЕДИЯ

   Король, шестнадцатый по счету  Людовик,  сидел  в  своей  библиотеке  в
Версале   и   читал   тайные   донесения   министра    полиции    Ленуара.
Двадцатичетырехлетний  монарх  читал  охотно  и   много,   в   особенности
официальные документы.
   Он наткнулся на заметку: некий  Джон  Болли,  именуемый  также  Николае
Монтрету, конюх принца де Конде, ранее конюх маркиза де Жирардена,  выслан
за пределы страны; Болли находился в преступной  связи  с  вдовой  недавно
скончавшегося  писателя  Жан-Жака  Руссо,   помимо   всего   прочего,   он
англичанин.
   Молодой король обладал блестящей памятью. Отчетливо  помнил  он  тайные
донесения, в которых сообщалось о  смерти  Руссо.  Подвергалось  сомнению,
действительно ли этот человек умер от кровоизлияния в  мозг:  речь  шла  о
каких-то темных слухах, и уже  тогда  упоминалось  имя  этого  английского
конюха.
   Толстый, в некрасивой позе сидел Людовик у  своего  письменного  стола.
Опустив  на  руки  большую  жирную  голову  с  покатым  лбом,  он  смотрел
близорукими, несколько выпуклыми глазами на украшавшие его письменный стол
фарфоровые бюсты великих умерших  поэтов  -  Лафонтена,  Буало,  Расина  и
Лабрюйера. Изящные фарфоровые бюсты были  изготовлены  по  личному  заказу
короля, в его севрской мануфактуре.  Это  все  писатели,  которые  ему  по
сердцу. Они творили с верой в бога и  в  установленный  богом  порядок  на
земле. Теперь таких писателей нет. Ему, Людовику,  приходится  то  и  дело
отбиваться от атеистов и бунтарей, от таких, как Вольтер, как Руссо.
   Он думал о злых семенах,  посеянных  этими  философами,  и  о  ядовитых
обильных всходах, которые эти семена принесли. Цинизм и богоотступничество
завладели его двором и его столицей. Мятежи, вспыхивающие то там,  то  тут
во всем мире, служат для его вельмож  только  развлечением,  они  беспечно
подпиливают сук, на  котором  сидят.  Поддавшись  уговорам  министров,  он
заключил  союз,  направленный  против  своего  же  кузена  на   английском
престоле, союз с взбунтовавшимися английскими провинциями в  Америке.  Это
путь в пропасть, и на этот путь его заставили вступить; он  слишком  слаб,
он не может противостоять всеобщей воле, - кажется, он мысленно  употребил
оборот, сочиненный Руссо? Больше того,  он  знал,  что  ему  еще  придется
послать  войска  на  помощь  мятежным   американцам,   восставшим   против
богоданного короля. Он видел, только он один и видел, что все это рано или
поздно обернется против него самого.
   Всевышний показал ему свою милость, послав столь позорную смерть  обоим
бунтарям-философам,  одному  вслед  за  другим.  Тело   Вольтера   вынесли
втихомолку ночной порой и с неподобающей поспешностью втихомолку же где-то
похоронили. В таких похоронах было что-то непристойное, и это, к  счастью,
умалило величие памяти и имени Вольтера. А теперь и  второй  богоотступник
кончил бесславной смертью, убитый любовником своей жены.
   Вскоре после кончины Руссо ему как-то пришла в голову  мысль  назначить
расследование дела.  Но  премьер-министр  выразил  сомненье:  весь  мир-де
высоко ценит этого философа, его слава  -  слава  Франции.  И  вот  теперь
предполагаемого убийцу даже выслали, чтобы сохранить незапятнанной  память
бунтаря. Неужели же он, король, глядя на все это, по-прежнему будет сидеть
сложа руки? Не обязан  ли  он,  всехристианнейший  монарх,  распространить
версию  о  сомнительной  кончине  богоотступника  и  тем   самым   умалить
воздействие его книг?
   На ближайшем докладе министра полиции Ленуара король сказал:
   - Я вижу, дорогой  Ленуар,  вы  тут  выслали  некоего  конюха,  который
находился в связи с вдовой пресловутого Руссо. Не слишком ли  поспешно  вы
действовали? Не затруднит ли его высылка расследование  слухов  по  поводу
смерти этого несносного философа?
   - Экспертиза безупречна, - ответил Ленуар, - протокол подписан  видными
врачами и представителями властей,  из  него  явствует,  что  мосье  Руссо
скончался от кровоизлияния в мозг.
   - А вы дознались, какой смертью  он  на  самом  деле  умер?  -  спросил
Людовик и жестом как бы сбросил со счетов экспертизу. - Что  там  такое  с
этим конюхом, который будто бы убил его,  потому  что  состоял  в  грязной
связи с его женой? Неопровержимо ли доказано, что он невиновен?
   -  Получить  неопровержимые  доказательства  едва  ли  удалось  бы,   -
осторожно  сказал  Ленуар.  -   И   многие   истинные   патриоты   Франции
рассматривают   отсутствие   таких   доказательств    как    благоприятное
обстоятельство для королевства.
   - Justitia fundamentum regnorum  [на  справедливости  зиждутся  царства
(лат.)], - сказал Людовик. - А архиепископ Парижа, вероятно,  не  видит  в
этом благоприятного обстоятельства  для  Франции.  Я  не  помню,  чтобы  я
повелел воздержаться от судопроизводства.
   - Если это приказ, ваше величество, - помолчав, сказал министр, - тогда
я пошлю секретные протоколы господину генеральному  прокурору  с  просьбой
изучить и затем доложить вашему величеству о возможности возбуждения дела.
   - Благодарю вас, Ленуар, - сказал Людовик.
   Спустя несколько дней в Эрменонвиль прискакал доктор Лебег.  Он  был  в
необычайном волнении. Едва  поздоровавшись,  он  сообщил,  что  затеваются
дела, касающиеся их обоих, и когда Жирарден встревоженно вскинул  на  него
глаза, пояснил:
   -  Пусть  вас  не  удивит,  дорогой  маркиз,  если  в  Эрменонвиль   по
специальному заданию генерального прокурора явится следственная  комиссия.
Король считает желательным досконально выяснить все обстоятельства  смерти
Жан-Жака. Мне рассказал об этом доктор Лассон, лейб-медик короля.
   - Но ведь все выяснено, - испуганно воскликнул Жирарден.  -  Ведь  есть
протокол, вашей рукой подписанный протокол.
   Лебег пожал плечами.
   - Regis voluntas - suprema lex [воля властителя - высший закон (лат.)].
   - Неужели этому злополучному делу так никогда и конца не будет?  Нельзя
же возбуждать судебное  преследование  на  основании  пустой  болтовни,  -
сетовал Жирарден.
   Лебег едва ли не благодушно ответил:
   - В таких случаях прибегают к эксгумации трупа.
   Жирарден впал в отчаяние. Он представил себе, как  чиновники  уголовной
полиции  переезжают  по  озеру  на  Остров  высоких   тополей,   как   там
равнодушными руками  сдвигают  с  места  надгробный  памятник,  перерывают
священную землю и вытаскивают из гроба труп, чтобы его заново кромсать.
   - Что же делать? - растерянно спросил он.
   - Король медлителен, - ответил Лебег, - пройдет какое-то время,  раньше
чем  он  решится  отдать  приказ  о  доследовании.  Это  время  необходимо
использовать. Надо, чтобы кто-нибудь из приближенных короля постарался  на
него воздействовать. Жан-Жак в моде, а круг королевы не отстает  от  моды.
Вы как будто в родстве с маркизом де Водрейлем? Королева делает  все,  что
захочет Водрейль.
   Маркиз скроил кислую мину. Он и кузен Водрейль не  любили  друг  друга.
Сверхизысканный  щеголь  и  ветреник,  Водрейль  с  головы  до   пят   был
царедворцем. Жирарден расценивал его интерес к философии и литературе  как
чистейшее  позерство.   В   свою   очередь,   Водрейль   посмеивался   над
интеллектуальной кичливостью своего деревенского кузена.
   - Не представляю себе, - сказал Жирарден с досадой,  -  как  бы  я  мог
убедить  Водрейля  вмешаться  в   уголовное   расследование"   в   котором
заинтересован король.
   - Это можно было бы сделать обходным путем, - сказал Лебег. -  Водрейль
и вся Сиреневая лига бредят "Новой Элоизой".  Места,  где  Жан-Жак  провел
последние месяцы своей жизни, и  его  могила  таят,  несомненно,  прелесть
сенсации и моды для этих чувствительных кавалеров и дам. Водрейль вряд  ли
ответит отказом, если  вы  пригласите  его  приехать  в  Эрменонвиль...  с
королевой.
   Жирарден понял, куда клонит Лебег. Водрейль был у  королевы  в  большом
фаворе, она  безоговорочно  принимала  все  его  предложения.  И  если  уж
королева посетит могилу Жан-Жака,  то  осквернить  ее  после  этого  шумом
уголовного дела будет невозможно. И  тогда  Жан-Жака  навсегда  оставят  в
покое. А вместе с Жан-Жаком и его, Жирардена.
   Он поехал в Версаль. Водрейль держал себя  точно  так,  как  ждал  того
Жирарден, - иронически и покровительственно. Было горько просить  у  этого
вылощенного вельможи об  одолжении.  Жирарден  сделал  над  собой  усилие,
унизился, попросил. Как известно уважаемому кузену,  сказал  он,  показать
королеве, создательнице Трианона, Эрменонвиль  -  его  давнишнее  заветное
желание; а теперь, когда в земле Эрменонвиля погребен величайший мыслитель
Франции, быть может, и королеве самой захочется  посетить  Эрменонвильские
сады.
   Водрейль с удовольствием наблюдал, каких усилий стоит его  деревенскому
кузену поддерживать придворный тон.  Он  насквозь  видел  подоплеку  всего
этого дела. Водрейль находил безвкусной идею толстяка Людовика поднять шум
вокруг мертвого Жан-Жака, и его подмывало подстроить королю каверзу.
   Если  Водрейль  вместе  со  смешливой,   элегантной   королевой,   этим
избалованным ребенком, приедет на могилу Жан-Жака, это  создаст  пикантную
ситуацию и будет понято как весьма иронический символ. Вельможа уже сейчас
мысленно улыбался, представляя себе, как  вся  Европа  заговорит  об  этом
паломничестве. Даже в хрестоматиях далеких потомков еще можно будет  найти
поучительные рассказы о том,  как  юная  королева  Мария-Антуанетта  и  ее
первый камергер украшали полевыми цветами могилу философа-бунтаря.
   - Вы правы, уважаемый кузен. Наши подданные исполнятся благодарностью к
своей монархине, если она воздаст  должное  памяти  любимого  философа.  Я
передам Madame приглашение, - милостиво пообещал он, - и от души посоветую
его принять. Более  чем  уверен,  что  Madame  согласится.  Рассчитывайте,
любезный кузен, в самое ближайшее время увидеть нас в Эрменонвиле.  Madame
посетит могилу Жан-Жака и выразит свое соболезнование его вдове.
   Да, это дополнение Водрейль тут же  мгновенно  придумал.  Он  приперчит
удовольствие, это будет высочайшая комедия  -  королевская  комедия,  если
королева  Франции  выразит  соболезнование   особе,   являющейся   главной
виновницей темного конца этого наивного философа.
   Все в Жирардене возмутилось. Он с наслаждением огрел бы  своего  кузена
по гладкой, красивой, самодовольной физиономии.  Но  картина  королевского
посещения,   нарисованная   Водрейлем,   отвечала   духу   и   требованиям
благопристойности. Жирарден не видел пути, как отклонить его  предложение.
Кроме того, своей дьявольской идеей, так внезапно его осенившей,  Водрейль
невольно оказывал ему еще  одну  услугу.  После  того  как  ее  величество
милостиво поговорит с главной  виновницей  убийства,  та  перестанет  быть
главной виновницей убийства, а значит, не было и убийства.
   - Весьма благодарен, мосье, за вашу любезность, -  сказал  Жирарден.  -
Почтительно  и  взволнованно  жду  дальнейших  сообщений   касательно   ее
величества.
   Спустя несколько  дней  к  главным  воротам  Эрменонвиля  действительно
подъехала королева с немногочисленной свитой.
   После завтрака Мария-Антуанетта совершила прогулку по  парку.  В  Башне
Габриели Жирарден устроил для нее маленький концерт: были исполнены  песни
Жан-Жака,  главным  образом  неопубликованные.   Стройной,   очень   юной,
светловолосой даме понравились простые песенки, она сама спела одну из них
с листа; у нее был красивый голос.
   Затем направились к озеру, и  маркиз,  собственноручно  гребя,  перевез
Марию-Антуанетту и Водрейля на остров. Полные  три  минуты  все  стояли  в
молчании  у  могилы.  Как  было  предусмотрено,  королева  Франции  убрала
скромное надгробье полевыми цветами.
   - Красиво, - сказала она. -  Красиво  здесь,  и  такой  глубокий  покой
вокруг; Тут ничто не тревожит его  вечный  сон.  Я  просила  почитать  мне
страницы из "Новой  Элоизы",  -  рассказывала  она  Жирардену.  -  Я  даже
написала об этом моей матери, императрице; она отнюдь не пришла в восторг.
Все же мне хотелось послушать еще несколько глав из "Новой Элоизы". Но  вы
знаете, дорогой маркиз, как я занята: я ничего не успеваю. Теперь, побывав
на могиле Жан-Жака, я непременно наверстаю  упущенное.  Напомните  мне  об
этом, милый Водрейль.
   Грациозно сидя под ивой на дерновой скамье  Жан-Жака,  Мария-Антуанетта
принимала почести, воздаваемые  ей  сельской  молодежью.  Она  привыкла  к
сценам такого рода; с дружелюбно-участливым выражением  лица  слушала  она
девушку в белом платье, читавшую оду королеве, и думала о другом.
   Но  вот  Водрейль  обратился  к  Жирардену.  Сказал,  что  скоро   надо
возвращаться, а ее величество желала бы еще выразить  свое  соболезнование
близким Жан-Жака.
   Губы королевы кривила легкая, озорная  улыбка.