мадам Руссо вторично выйдет замуж?
   - Я бы настоятельно посоветовал моей клиентке не делать этого, - сказал
Жибер и строго посмотрел на Терезу. - В  этом  случае  выплата  английских
пенсий, безусловно, прекратится, а что касается издателей, то будут ли они
тогда по-прежнему делать отчисления - это более чем сомнительно.
   Николас перешел в атаку.
   - Неужели во Франции нет более ни права, ни законов? - вознегодовал он.
   -  Именно  потому,  что  во  Франции   право   и   законы   процветают,
многоуважаемый, - назидательно  и  важно  произнес  нотариус,  -  я  столь
настойчиво рекомендую моей клиентке воздержаться  от  второго  брака.  Тем
более что притязания мадам Руссо на право наследования  весьма  уязвимы  и
оспариваются племянником покойного. В связи с  этим  нельзя  не  коснуться
некоего щекотливого обстоятельства: ведь господин Руссо,  по  личному  его
свидетельству, сочетался с мадам браком только "перед  лицом  природы".  А
влечет ли за собой такой брачный контракт соответствующие права -  это  по
меньшей мере спорно. До сих пор только слово и веский авторитет  мосье  де
Жирардена удерживали суды от объявления брака мадам Руссо незаконным.
   Николас вспомнил некоторые места из книги Жан-Жака  и  со  свойственной
ему  сметливостью  мгновенно  представил  себе,  какими   далеко   идущими
последствиями чревата блажная "Исповедь" блажного господина философа.
   Тереза, едва сдерживая торжество, воскликнула:
   - Вот видишь, Кола, я же тебе это сразу сказала!
   Николас бросил на нее бешеный взгляд, холодно поблагодарил нотариуса за
совет, и они удалились.
   Размышления и планы не давали ему в эту ночь уснуть. "Значит,  -  думал
он, - старуха, эта гнусная ведьма, сходя  в  могилу,  еще  раз  стала  мне
поперек пути.  Но  она  просчиталась.  Если  ей  удалось  найти  зубастого
адвоката, то я выкопаю себе еще позубастее". Николас густо сплюнул.
   С рекомендацией от принца де Конде он поехал в Париж к адвокату принца,
мэтру Лабурэ. Тот нашел выход. Пусть Николас договорится с Терезой о  том,
что она назначает его своим homme d'affaires или homme  de  confiance,  то
есть доверенным лицом.  А  тогда  одну  или  другую  пенсию  можно  будет,
пожалуй, пустить в оборот или уж, во всяком случае, получить закладную.
   Нельзя сказать, чтобы Николас был недоволен этим советом. Он  разъяснил
Терезе, что мэтр Жибер, к  сожалению,  оказался  прав:  ей  в  самом  деле
необходимо оставаться в Эрменонвиле и в  качестве  почтенной  вдовы  Руссо
охранять  гробницу  Жан-Жака.  С  чудесной  мечтой  о   свадьбе   придется
расстаться. Но если и не законным мужем, то homme de confiance ее  он  все
же может стать; это ведь тоже связывает их тесными узами.  Тереза  слушала
его  с  удовольствием.  Значит,  она  и  своего  дорогого   покойника   не
прогневает, и в то же время сохранит себе на радость Кола - хотя и  втайне
от света.
   - Значит, все остается по-старому, - подытожила она.
   - Не вполне, мой ангел, - сказал Николас. - Ты ведь и сама не захочешь,
чтобы твой супруг, - а ведь я и есть твой супруг, хотя бы мэтр Жибер и  не
желал этого признавать, - махнул рукой на скаковые  конюшни,  сулящие  нам
обоим роскошную жизнь. Но чтобы поставить это дело как следует,  мне  надо
жить в Париже.
   - А меня ты не можешь взять с собой? - робко спросила Тереза.
   - С тобой разговаривать и впрямь, что об стенку  горох  бить,  -  грубо
оборвал ее Николас. -  Ведь  все  время  я  тебе  толкую,  что  ты  должна
оставаться здесь.
   Но, увидев, как сразу потускнело ее лицо, он поспешил ее утешить:
   - Да ты не принимай этого так близко к сердцу, ангел мой!  Я,  конечно,
буду наезжать, и мы вдоволь натешимся здесь нашей любовью.
   Еще через некоторое время Николас сказал:
   - Впрочем, для начала нам придется разочек вместе съездить в Париж. Там
мы  выправим  всякие  документы,  и  это  будет  так  же  торжественно   и
великолепно, как на настоящей свадьбе.
   На следующей же неделе  они  и  впрямь  отправились  в  Париж,  правда,
втайне. Даже жить Терезе пришлось не там, где остановился Николас; поселил
он ее у  некой  мадам  Беккари,  в  переулке  Людовика  в  приходе  Святой
Магдалины.
   Назавтра они вместе пошли к  мэтру  Лабурэ,  и  там  было  подписано  и
скреплено печатью много документов.
   Какая это была утомительная  и  торжественная  церемония!  Тереза  ясно
вспомнила, как в свое время ей и матери пришлось у  мэтра  Жибера  ставить
много подписей. На этот раз все  было  даже  гораздо  торжественнее:  мэтр
Лабурэ облачился в тогу -  старинное  одеяние,  делавшее  его  похожим  на
архиепископа. Все чувства, на какие  Тереза  была  способна,  беспорядочно
теснились в ее душе. Она благодарила господа за  то,  что  и  материнского
запрета не ослушалась, и Кола своего все же удержала. Она была в  восторге
от своего дружка, сумевшего так хитро обернуть дело, что он вроде как бы и
муж ее был, а в то же время она осталась вдовой  Руссо.  Но,  несмотря  на
обуревавшие ее чувства счастья и гордости, где-то  притаился  страх  перед
матерью, и сквозь  потрескивание  фитилей  в  таявшем  воске  ей  слышался
сиплый, беззвучный, въедливый материнский голос.
   Затем она начала подписывать. На этот раз ей пришлось проставить  много
своих подписей, но еще со времени, церемонии у мэтра Жибера она знала, как
это делается, и поэтому раз за разом храбро  выводила:  "Тереза  Левассер,
вдова Руссо".
   Отправив ее назад, в швейцарский домик, Николас ретиво и любовно взялся
за дело. Ему удалось выгодно  приобрести  хороших  лошадей,  а  аттестация
принца Конде принесла обширную  клиентуру.  Время  благоприятствовало  его
начинанию - в Париже царила мода на все английское. Хорошее  знание  дела,
задорный тон и почтительные манеры  Николаса  пришлись  по  вкусу  знатным
господам. Все складывалось как нельзя лучше.
   Однажды к нему заявился совершенно  неожиданный  посетитель  -  сержант
Франсуа Репу. Он зычно и бурно приветствовал Николаса,  обнял  его,  долго
восторгался конюшнями и манежем. Николас  подозрительно  присматривался  к
гостю.  Вскоре  сержант  начал  делать  какие-то  туманные  намеки  насчет
внезапного взлета мосье Николаса.
   - Мне подсказывает мсти мизинчик, - игриво проворковал Франсуа,  -  что
здесь основательно попахивает деньжонками семьи Левассер Как глава  семьи,
я, думается, вправе поинтересоваться: из каких таких капиталов выросли эти
восхитительные лошадки?
   У Николаса не было ни  малейшего  желания  позволить  пройдохе  Франсуа
шантажировать его, но ссора  с  братцем  Терезы  могла  повлечь  за  собой
пренеприятные последствия. Владелец скаковых конюшен Монтрету нашел выход:
он принял  этого  представительного  мужчину  к  себе  на  службу  Франсуа
оказался, бездельником, под всякими предлогами отлынивал от работы, но все
же кой-какой прок от него был: его хвастливая  трескотня  многим  клиентам
нравилась. Впрочем, жалованье Франсуа получал у своего шурина мизерное.
   Николас не был мелочен, но ему приходилось экономить.  Текущие  расходы
были огромны, доходы числились главным образом на бумаге. Лучшая часть его
клиентуры - молодежь из аристократических семей - не спешила,  когда  дело
касалось уплаты долгов, а стоило Николасу  несколько  настойчивее  заявить
претензию, как и сами клиенты, и их могущественные покровители гневались и
отворачивались от него.
   Он понимал,  насколько  благополучие  его  зависит  от  пенсий  Терезы,
которые, оказывается, нельзя  ни  заложить,  ни  получить  под  них  заем.
Поэтому он время от времени наезжал в Эрменонвиль. Обычно он появлялся там
глубокой ночью, крадучись  и  без  предупреждения,  и  неизменно  заставал
всегда ждущую и радостно вспыхивавшую при виде его Терезу.
   Он был уверен, что его поездки в Эрменонвиль остаются в тайне. Но о них
пронюхали. Судья доложил Жирардену, что конюх Монтрету  время  от  времени
проводит ночи у вдовы Руссо в швейцарском домике.
   Маркиз рассудил, что было бы нецелесообразно открыто  принимать  теперь
какие-либо  меры  против  этого  проходимца.  Зато  он   получил   наконец
долгожданный предлог развязаться с отвратительной ему Терезой. Он  написал
ей короткое сухое письмо. Во имя памяти своего друга Жан-Жака,  писал  он,
он почитает долгом воспрепятствовать тому, чтобы  по  соседству  с  местом
вечного успокоения великого философа  творилось  непотребство,  участницей
коего является вдова Жан-Жака. Поэтому он  вынужден  просить  ее  поискать
себе жилье за пределами Эрменонвиля.
   Тереза заметалась в панике.  Мать  завещала  ей  непременно  оставаться
вблизи могилы Жан-Жака. Таково  же  было  и  желание  Николаса.  Если  она
переселится куда-нибудь, она нанесет кровную обиду своим покойникам; а  уж
что скажет Николас, - об этом она и  думать  не  могла.  Она,  конечно,  и
деньги свои потеряет теперь, все эти непонятные и таинственные доходы, а с
деньгами, как и предсказывала мать, утратит любовь  своего  Кола.  Как  же
тогда жить?
   Лучше всего обо всем  рассказать  Николасу,  и  немедленно.  С  письмом
маркиза в кармане Тереза помчалась  в  Париж.  Ей  пришлось  расспрашивать
встречных, как пройти в заведение Николаса, она ведь никогда не  бывала  в
этом его тэтерсолле. И кто же первым  встретил  ее  там?  Братец  Франсуа!
Увидя на лице Терезы растерянность,  Франсуа  шумно  и  покровительственно
приветствовал ее.
   - Не говорил я тебе, что наступит день, когда  ты  прибежишь  к  своему
брату в лохмотьях, вся разнесчастная? Не предсказал я тебе это?
   Николас при виде Терезы не стал скрывать  своего  гневного  возмущения.
Что вдруг понадобилось этой  толстой  старой  бабе,  этому  пугалу  в  его
элегантном заведении? Она разгонит его клиентов. Он оттеснил Терезу в угол
и, раньше чем она открыла рот, грубо приказал ей держать язык за зубами  и
не сметь тут докучать ему. Пусть отправляется к мадам Беккари  в  переулок
Людовика, вечером он туда приедет, и там они  поговорят.  А  теперь  пусть
катится, и немедля. Его суровость напомнила Терезе покойную мать, и она уж
почувствовала себя наполовину успокоенной.
   Вечером, когда Тереза рассказала ему, что произошло,  и  дала  прочесть
письмо маркиза, он впал в  мрачную  задумчивость.  Обстоятельно  разъяснил
Терезе, что в Париже он не может  ее  поселить.  Она  должна  жить  вблизи
могилы Жан-Жака, ибо пока они еще не могут позволить  себе  отказаться  от
ее, Терезы, доходов. А когда Тереза жалобно спросила, куда же ей деваться,
Николас ответил, что подыщет для нее домик в деревне Плесси.  Эта  деревня
находится  по  соседству  с  Эрменонвилем  и   принадлежит   к   владениям
покровителя Николаса принца Конде.
   - Плесси, - обронила Тереза растерянно, - Плесси.
   - Оттуда, - объяснил ей Николас, - ты без труда сможешь раз или  два  в
неделю ходить на могилу. А с могилы господин маркиз  уж  не  посмеет  тебя
прогнать, - злобно сказал он.
   - Плесси, - повторила Тереза, - туда ты еще реже  будешь  приезжать  ко
мне.
   Но Николасом уже овладела, видимо, обрадовавшая  его  новая  мысль,  он
повеселел и милостиво стал утешать Терезу:
   - Не горюй, подружка. Через годик, а  может,  даже  через  полгода  мои
лошадки принесут такие  барыши,  что  по  сравнению  с  ними  твои  доходы
покажутся песчинкой. Вот тогда я  вытащу  тебя  в  Париж,  и  мы  роскошно
заживем; мы плюнем на жалкие крохи со стола аристократов, сыграем  свадьбу
и больше не будем прятать от людей нашу любовь.
   Надежда, больше того - уверенность, что он все же заполучит в свои руки
писания, которые у него из-под носа утащила  эта  старая  кляча,  Терезина
мамаша, - вот что было причиной внезапной перемены его настроения. Грозное
письмо Жирардена  служило  прекрасным  предлогом,  чтобы  вырвать  у  него
рукописи.
   Прежде всего, - подытожил Николас, - мы достойно ответим этому вельможе
на его наглое письмо, я сам  продиктую  тебе  ответ.  Рукописи  покойного,
бесспорно, принадлежат тебе, и пусть он незамедлительно  вернет  их,  этот
знатный вор. Не вздумай шага сделать из Эрменонвиля раньше, чем маркиз  не
вернет тебе твою собственность.
   Николас не писал по-французски. Знал он, что и Тереза пишет  только  по
слуху и что написанное ею неудобочитаемо.  Но  именно  это  и  придаст  ее
письму особый смак, оно покажется маркизу  архиобидным  и  кольнет  его  в
самое  сердце:  шутка  ли,  драгоценные  рукописи  отдать  в  руки  этакой
малограмотной писаки.
   На следующий день ему  нужно  было  рано  быть  в  конюшне.  Но  он  не
торопился и с  расстановкой  диктовал  Терезе  письмо.  Со  сладострастной
мстительностью подбирал он слова, а Тереза выводила их своим малограмотным
почерком, - тщательно, усердно.
   "Я никак не ожидала, - писала она, - что мосье де  Жирарден  будет  так
чернить вдову Жан-Жака. Я веду себя недостойно, клевещете вы  на  меня,  а
болтаете о вашей дружбе к моему мужу.  Вы  всегда  любили  его  только  на
словах, я же храню его в моем сердце. Я заявляю, что это  вы  ведете  себя
недостойно. Вы у меня захватили  все  писания.  Так  извольте  же,  будьте
любезны, вернуть мне все: и писания, и все ноты, и,  конечно,  "Исповедь",
это все не ваше. Ладно, я уйду прочь из вашего дома и я вашего  ничего  не
возьму с собой, мне его не надо, но я не двинусь с места, пока  не  получу
свое. Сколько бы вы ни наговаривали на меня, мосье, я  была  и  остаюсь  с
совершенным почтением к вам и преданная вам по гроб жизни вдова Жан-Жака".
   Пока Николас диктовал, а Тереза писала, и он и она готовы были  прыгать
от удовольствия. Такое письмецо небось собьет спесь со спесивого  маркиза.
Пусть почитает.
   Николас  еще  раз  строго  наказал  Терезе,  чтобы  она  ни  при  каких
обстоятельствах  не  покидала  Эрменонвиля  без  рукописей.  Затем  Тереза
поехала домой, отдала свое послание в замок, уселась в швейцарском  домике
и стала ждать.
   Получив грязную писульку, подписанную Терезой, маркиз пришел в  ярость.
Рукописи-то, правда, были отпечатаны и тщательнейшим образом  скопированы,
но он, конечно, страстно дорожил автографами. Однако что делать?  Навязать
себе на шею длительный и скандальный процесс?  Нет,  этого  он  не  хочет.
Надо, видно, расстаться с рукописями. Маркиз в последний раз  разложил  их
перед собой, растроганно полистал, нежно погладил, перевязал, попрощался с
ними и отправил бесстыжей.
   Тереза подозрительно Осмотрела толстые рулоны исписанной бумаги, как бы
проверяя, действительно ли здесь все. Потом, готовясь к переезду на  новое
место, завернула "Исповедь" в одну нижнюю юбку, "Диалоги" - в другую, а  в
третью - "Утешения" - песни, которые Жан-Жак написал и положил на музыку в
последние дни своей жизни. Теперь предлогов  оставаться  здесь  больше  не
было.
   Николас снял для нее в Плесси дом у  своего  знакомого,  некоего  сьера
Бесса. Деревня Плесси не отличалась никакими достопримечательностями,  дом
был под соломенной крышей, и все в нем было до крайности  просто.  Это  не
беспокоило Терезу. Важно, что отсюда до могилы Жан-Жака всего часок  ходу,
не больше. Да и арендная плата невысокая: каких-нибудь восемьдесят  ливров
в год, включая плату за износ.
   Папаша Морис и сьер Бесса помогли Терезе при переезде. За свои  хлопоты
Морис попросил несколько  пустячков,  представлявших  собой,  однако,  для
него, да и для других,  ценнейшие  сувениры.  Но  большая  часть  домашней
обстановки - простые деревянные стулья с плетеными соломенными  сиденьями,
спинет с вечно застревающим "си", кровати с  бело-голубыми  покрывалами  -
все это находилось теперь в Плесси, в доме Бесса по Кладбищенской улице. И
гравюры на стенах висели все  те  же:  "Лес  Монморанси"  и  "Дети  кормят
парализованного нищего". Не забыта была и клетка с канарейками. И рукописи
снова лежали в своем ларе.
   Приехал Николас. Осмотрелся. Все  та  же  знакомая  обстановка,  только
здесь она, пожалуй, кажется чуточку потрепаннее. Зато в этом доме они сами
себе хозяева, и никакой маркиз не смеет совать сюда свой нос.  Да  и  ларь
здесь, и уже не пустой, как  раньше.  С  чувством  удовлетворения  Николас
открыл его, пощупал бумаги и положил их на  место.  Ни  старая  кляча,  ни
маркиз не стоят больше между ним и этой писаниной. Бумаги все-таки у  него
в руках, наперекор всему. Сливки, правда, с них, с этих бумаг, уже  сняты.
Частично  они  уже  обращены  в  лошадок,   в   замечательных   английских
чистокровок. Но у него  твердая  уверенность,  что,  в  случае  какой-либо
грозы, рукописи послужат ему с Терезой надежным прикрытием.
   У него достаточно оснований  для  таких  размышлений.  Его  предприятие
может лопнуть в одну ночь. Молодые родовитые шалопаи, его должники,  сулят
ему золотые горы... но лишь после смерти своих отцов, а  судиться  с  ними
вряд ли имеет смысл. Что касается  пенсий,  которые  все  еще  не  удалось
заложить или обратить в чистоган, то под них, видно, ни су не получишь,  а
его покровитель  принц  Конде  помогает  ему  чем  угодно,  но  только  не
деньгами.
   Николас,  был  человеком  неожиданных   идей,   неиссякаемой   энергии,
безоглядной жестокости и такого изобретательного себялюбия,  какое  обычно
увенчивается большими барышами. Но ему не везло. И  сейчас  сударыня  Беда
нанесла  ему  такой  удар,  который  окончательно  сразил   его.   Жеребец
Счастливчик сбросил его столь  несчастливо,  что  Николас  переломил  себе
тазобедренную  кость.  Этим  завершилась  его  карьера  лучшего  берейтора
Парижа.
   Некоторое время сержант Франсуа пытался вести дело, выступая в качестве
доверенного лица Николаса. Но кредиторы наседали на Франсуа, теперь уже не
приходили на выручку ни мэтр Лабурэ, ни принц Конде. Кроме  того,  сержант
дал вовлечь себя в драку с одним  из  молодых  должников  аристократов,  в
газетах появилась злостная  заметка,  и  Николасу  пришлось  закрыть  свои
скаковые конюшни.
   Он удалился в Плесси, к своей душеньке Терезе. Забившись в эту дыру, он
любовался на свой единственный капитал - на ларь с рукописями.
   Отныне он жил с Терезой в Плесси, в доме сьера  Бесса,  среди  домашних
вещей Жан-Жака, по соседству с его могилой. Искалеченный, озлобленный,  он
непрестанно бахвалился - даже на чужом языке.
   А у Терезы - снова  муж,  требующий  постоянного  ухода.  Она  отдается
заботам о нем с беспредельной самоотверженностью.  Она  восхищается  своим
Кола. В нем все грандиозно, даже - его несчастье.



6. ОТЕЦ И СЫН

   В скупых словах Фернан известил маркиза, что недели через три  прибудет
в Эрменонвиль, если только батюшке угодно будет принять его.
   Жирарден держал письмо в дрожащих руках.  Фернан  уже  в  Англии,  быть
может, даже во Франции. Через три недели он будет  здесь.  Мосье  Жирарден
сразу почувствовал себя старым, и слабым, и счастливым,  и  несчастным,  и
как-то совершенно неподготовленным ни к огромной  радости,  ни  к  сложным
решениям, которые предстояло теперь принять.
   Семь лет, две тысячи пятьсот  дней  и  ночей  напролет  ждал  он  этого
письма. После заключения мира с Англией он думал: Фернан вот-вот  приедет.
Долгие месяцы затем он возлагал надежды на влечение Фернана  к  Жильберте;
думал, что оно вернет Фернана домой. А на свадьбе Жильберты  ему,  глубоко
страдающему, вопреки здравому  смыслу,  казалось,  что  все  же  память  о
Жан-Жаке, тоска по Эрменонвилю, а быть может, и  капелька  любви  к  нему,
родному отцу, потянут Фернана к родным пенатам. Но позднее  маркиз  узнал,
что Фернан приобрел земли в Вест-Индии, в Сан-Доминго, что  большую  часть
наследства, доставшегося ему от матери, он вложил в приобретение заморских
земель и что, кроме того, ему приглянулась некая мадемуазель  Траверсей  -
хотя  и  знатного  происхождения,  но  уроженка   Вест-Индских   островов,
следовательно, креолка. Наперекор  всему  маркиз  не  мог  заставить  свое
глупое сердце отказаться от надежды, что сын вернется.
   И вот наконец он держит в руках это письмо, и он  впивается  глазами  в
короткие с