ли отвернулась.
Он вытирается распоротым мешком.
   - Может, и найдет. Ежели он сбежать от нее думал - ох, и  спохватится
парень, что оплошал, когда не оставил промеж себя и ее  Миссисипи.  -  А
теперь он знает, что она глядит на него: седая, не толстая и  не  тощая,
закаленная, как мужчина, закаленная работой, в прочном сером платье, но-
симом без жалости и заботы, - руки уперты в бока, лицо - как  у  генера-
лов, разбитых в бою.
   - Эх, мужики.
   - Что с ней прикажешь делать? Прогнать? Или в сарае положить?
   - Мужики, - говорит она. - Мужики проклятые.
   Они входят на кухню, миссис Армстид - первой. Она идет прямо к плите.
Лина останавливается возле двери. Голова  ее  теперь  непокрыта,  волосы
гладко зачесаны. Даже синий балахон на ней как будто посвежел  и  отдох-
нул. Она смотрит на хозяйку - та гремит чугунными конфорками  и  ожесто-
ченно, с маху, по-мужски набивает дровами топку.
   - Можно, я помогу? - говорит Лина.
   Миссис Армстид не оборачивается. Она свирепо хлопает дверцей.
   - Сиди уж. Ногам дай отдых - глядишь, и спина отдохнет.
   - Я буду вам очень благодарна, если вы позволите помочь.
   - Сиди уж. Тридцать лет затапливаю по три раза на дню. Прошло то вре-
мя, когда мне помощь требовалась. - Она хлопочет у плиты, не оглядывает-
ся. - Армстид говорит, твоя фамилия Берч?
   - Да, - отвечает Лина. Тон у нее очень степенный, голос очень  тихий.
Она сидит, не шевелясь, руки на коленях неподвижны.  Миссис  Армстид  на
нее не оглядывается. Она еще занята у плиты. Внимание, которого  требует
печь, не вяжется с той ожесточенной решительностью, с которой ее  разжи-
гали. Внимание к ней такое, словно это дорогие часы, а не печь.
   - Стало быть, твоя фамилия уже Берч? - спрашивает миссис Армстид.
   Молодая отвечает не сразу. Миссис Армстид уже не гремит у печки, хотя
по-прежнему стоит спиной к Лине. Наконец она оборачивается.  Они  глядят
друг на друга без утайки, наблюдают друг друга: молодая - на стуле, при-
чесана гладко, руки на коленях неподвижны; старшая - тоже  замерла,  от-
вернувшись от плиты, седые волосы безжалостно скручены на затылке,  лицо
словно вытесано из песчаника. Наконец молодая говорит"
   - Я вам сказала неправду. Моя фамилия еще не Берч.  Меня  зовут  Лина
Гроув.
   Они глядят друг на друга. Голос хозяйки ни холоден, ни ласков. Он  не
выражает ничего.
   - Стало быть, хочешь догнать его, чтобы твоя фамилия  вовремя  сдела-
лась Берч. Так, что ли?
   Лина смотрит вниз, словно разглядывая свои руки на коленях. В ее  ти-
хом голосе - упорство. Но и безмятежность.
   - Мне ведь от Лукаса обещаний не нужно. Так уж вышло  нескладно,  что
ему пришлось уехать. А приехать за мной, как он задумал, - видно, не по-
лучилось. А слово друг Другу давать нам незачем. Той ночью, когда  узнал
он, что должен ехать, он...
   - Какой же это ночью он узнал? Когда ты ему про ребенка сказала?
   Молодая отвечает не сразу. Лицо у нее невозмутимо, как камень, но без
жесткости. В ее упорстве - чтото мягкое,  оно  освещено  изнутри  тихим,
бездумным покоем, отрешенностью. Миссис Армстид наблюдает за  ней.  Лина
начинает рассказывать, не глядя на хозяйку.
   - Он еще задолго до этого узнал,  что  ему,  наверно,  придется  уво-
литься. Только мне не говорил, потому что не хотел огорчать. А когда  он
в первый раз услыхал, что ему, наверно, придется  уволиться,  он  понял,
что лучше уехать, - может, на новом месте мастер не будет  к  нему  цеп-
ляться и ему будет легче продвинуться. Но все откладывал. А когда уж это
самое случилось, откладывать стало нельзя. А мастер к  Лукасу  цеплялся,
невзлюбил его, потому что Лукас молодой и никогда не унывает,  а  мастер
хотел устроить на его место своего родственника. А он от  меня  скрывал,
не хотел огорчать. А уж когда это самое случилось, нам больше нельзя бы-
ло ждать. Я ему сама велела ехать. Он сказал, я останусь, если  скажешь,
пускай его придирается. А я ему сказала - ехай. А он все равно не  хотел
ехать, даже" после этого. А я сказала - ехай.  Только  весточку  пришли,
когда сможешь меня принять. Да вот не получилось  у  него  вызвать  меня
вовремя, как он хотел. Ведь на новом месте устроиться, среди чужих - мо-
лодому время нужно. Он-то этого не знал, когда уезжал, не знал, что уст-
роиться - больше времени нужно, чем он думал. А в  особенности  -  парню
вроде Лукаса, если он такой живой и компанию любит,  и  повеселиться,  и
ему в компании тоже рады. Не знал, что у него больше времени уйдет,  чем
он думал, - и сам молодой, и люди льнут к нему, потому что охотник  пос-
меяться и побалагурить, от работы отвлекают, а ему невдомек,  ему  людей
обижать неохота. Да и я хотела, чтобы он погулял напоследок, - ведь  для
парня молодого, веселого женатая жизньне то, что для женщины: для  парня
молодого, веселого она ох как долго тянется. Неправильно я говорю?
   Миссис Армстид не отвечает. Она разглядывает сидящую на стуле  женщи-
ну, ее гладкую прическу, неподвижные руки на коленях, кроткое,  задумчи-
вое лицо.
   - Он уж, верно, послал мне весточку, только она по дороге потерялась.
Отсюда до Алабамы - и то путь неблизкий, а ведь до Джефферсона - еще ид-
ти. Я ему сказала, что письма от него не жду, - письма-то писать  он  не
мастер. "Ты мне устным словом, говорю, передай, когда принять меня  смо-
жешь. Я буду ждать". Сперва, конечно, - как он уехал, - я немного волно-
валась, что фамилия моя еще не Берч, а брат со своей семьей не так хоро-
шо знают Лукаса, как я. Откуда им знать? - На лице ее медленно появляет-
ся кроткое и радостное удивление - как будто в голову ей пришел ответ на
вопрос, о самом существовании которого она до сих пор не подозревала.  -
Ну, правда, откуда им было знать? А ему сперва надо было устроиться, вся
трудность-то на него легла - среди чужих жить, а у меня  забот  никаких-
только ждать, покуда он со всеми заботами и  трудностями  сладит.  А  уж
после - надо было о ребенке думать, а не о фамилии своей, да о том,  что
люди скажут. А слово друг другу давать нам с Лукасом  незачем.  Там  ка-
кая-то неожиданность случилась, или, может, он послал  мне  весточку,  а
она потерялась по дороге. Так что решила я двигаться и больше не ждать.
   - Откуда же ты знала, в какую сторону идти, когда в путь пустилась?
   Лина рассматривает свои руки. Теперь они  движутся  -  сосредоточенно
собирая подол в складки. Робости, смущения в этом нет. Кажется, что  это
- непроизвольное движение самой задумчивой руки.
   - А спрашивала. Лукас-парень молодой, веселый, с людьми сходится лег-
ко и скоро - я и думаю, где он побывал, там люди  его  запомнят.  Ну,  и
спрашивала. Люди очень хорошо относились. И  правда,  третьего  дня  мне
сказали на дороге, что он в Джефферсоне работает на строгательной фабри-
ке.
   Миссис Армстид разглядывает склоненное лицо. Она подбоченилась и наб-
людает за молодой бесстрастно, с холодным презрением.
   - Думаешь, он там будет, когда ты явишься? Это  если  он  вообще  там
был. Услышит, что ты с ним в одном городе, и до вечера там усидит?
   Потупленное лицо Лины спокойно, серьезно. Ее рука  остановилась.  Те-
перь она лежит на коленях спокойно, словно умерла там. Голос звучит ров-
но, невозмутимо, упрямо.
   - Я думаю, семья должна быть вместе, когда рождается ребенок. В  осо-
бенности - первый. Я думаю. Господь об этом позаботится.
   - Да уж, вижу, без Него не обойтись, - грубо,  в  сердцах  произносит
миссис Армстид. Армстид лежит в постели, подперев голову, и смотрит  по-
верх изножья, как она, еще одетая, склоняется под лампой к комоду и  ос-
тервенело роется в ящике. Она достает металлическую  шкатулку,  отпирает
висящим на груди ключом, вынимает оттуда полотняный  мешочек,  открывает
его и вытаскивает фарфорового петуха со щелью в спине. Когда она опроки-
дывает и яростно трясет его над крышкой комода, в нем брякают  монеты  и
редко, нехотя выскакивают по одной из щели. Армстид наблюдает за  ней  с
кровати.
   - Ты что это надумала делать с яичными деньгами на ночь глядя?
   - Мои деньги - что хочу, то и делаю. - Она наклоняется к свету,  лицо
у нее сердитое, злое. - Небось я их растила, мучалась. Ты и  пальцем  не
шевельнул, видит Бог.
   - Ну да, - говорит он. - Не сыщется в стране у  нас  человека,  чтобы
кур у тебя оспорил, - вот опоссум разве да змея. И банк твой  петушачий,
- добавляет он. Потому что, нагнувшись внезапно, она срывает с ноги туф-
лю и одним ударом разносит копилку вдребезги. С кровати,  рукой  подпер-
шись, наблюдает Армстид, как она выбирает из осколков последние  монеты,
кидает их с остальными в мешочек и с яростной решимостью завязывает  его
и перевязывает - узлом, тремя, четырьмя.
   - Ей отдашь, - говорит она. - Как солнце встанет, запрягай и вези  ее
отсюда. Вези хоть до самого Джефферсона, если не лень.
   - Пожалуй, от лавки Варнера ее и без меня подвезут, - отвечает он.
   Миссис Армстид поднялась до зари и приготовила завтрак. Когда Армстид
вернулся с дойки, стол был накрыт.
   - Поди скажи ей, чтобы есть шла, - велела миссис Армстид.
   Когда он привел Лину, хозяйки на кухне не было. Замявшись на  пороге,
- да почти и не замявшись, - Лина окинула взглядом кухню; лицо  ее  было
сложено для улыбки, для речи - заготовленной речи, понял Армстид. Но она
ничего не сказала; заминка даже не была заминкой.
   - Есть давай, да поехали, - сказал Армстид. - Тебе еще порядком доби-
раться. - Он наблюдал, как она ест, - прилежно, с  тем  же  чинным  спо-
койствием, что и вчера за ужином, хотя сегодня оно подпорчено  вежливой,
слегка нарочитой умеренностью. Потом он протянул ей мешочек. Она приняла
его с удовольствием, но без особого удивления.
   - Ой, я ей очень благодарна, - сказала она. - Только они мне не пона-
добятся. Я уж почти добралась.
   - Ты возьми все-таки. Заметила небось - если Марта что  задумала,  ей
лучше не перечить.
   - Я очень благодарна, - сказала Лина. Она спрятала деньги в свой узе-
лок и надела чепец. Повозка ждала их. Когда они поехали по дорожке,  она
оглянулась на дом. - Я вам всем очень благодарна.
   - Это она, - сказал Армстид. - Кажись, моих заслуг тут нету.
   - Все равно я очень благодарна. Вы уж попрощайтесь с ней за  меня.  Я
надеялась сама ее увидеть, да...
   - Ага, - сказал Армстид. - Она где-нибудь, наверно, по  хозяйству.  Я
ей передам.
   К лавке они подъехали рано утром, а там уже сидели на корточках  муж-
чины, плевали через обглоданное каблуками крыльцо и  смотрели,  как  она
медленно, осторожно слезает с сиденья повозки, держа узелок  и  веер.  И
опять Армстид не шевельнулся, чтобы ей помочь. Он сказал сверху:
   - Это, стало быть, мисс Берч. Ей надо в  Джефферсон.  Если  кто  туда
нынче едет и захватит ее, она будет очень благодарна.
   В тяжелых пыльных башмаках она встала на землю.
   Посмотрела на него снизу - спокойно, безмятежно.
   - Я вам очень благодарна.
   - Ну да, - сказал Армстид. - Теперь, надо думать, ты до города  добе-
решься. - Он смотрел на нее сверху. И, настороженно прислушиваясь к  то-
му, как язык с бесконечной нерасторопностью подбирает слова, молча и бы-
стро думал, едва успевая за мыслью. Мужик.  Всякий  мужик.  Сто  случаев
сделать добро упустит ради одного случая встрять, куда его встревать  не
просят. Прозевает какой угодно случай, проворонит  любую  возможность  -
богатства, почета, благого дела, а  то  и  злодейства  даже.  Но  случая
встрять не упустит Потом язык нащупал  слова,  и  он  услышал  их  с  не
меньшим, наверное, изумлением, чем Лина: "Только я бы не  очень  надеял-
ся... полагался на..." - думая Не слушает она. Если бы она  могла  услы-
шать такие слова, не вылезала бы она сейчас из  этой  повозки,  с  пузом
своим, да с узелком, да с веером, одна не тащилась бы, в город, которого
сроду не видела, не гналась бы за парнем, которого ей вовек не  увидеть,
которого и раз-то увидеть - оказалось больше, чем надо "... а если возв-
ращаться будешь этой дорогой, все равно когда - завтра ли,  нынче  вече-
ром..."
   - Теперь, я думаю, все наладится, - ответила она. - Мне сказали, он в
Джефферсоне.
   Он повернул повозку и поехал домой, - сутулый, с выцветшими  глазами;
он сидел на продавленном сиденье и думал: "Бесполезный  разговор.  Чужим
словам, своим ушам не поверит, как не верит тому, что люди думают вокруг
нее вот уже... Четыре недели, - она сказала. Как сейчас не чует и не ве-
рит. Сидит там на верхней ступеньке, руки на коленях, а  они  вокруг  на
корточках, и плюют мимо нее на дорогу. И не ждет ведь, пока ее  спросят,
сама рассказывает. По своей воле рассказывает про этого  чертова  парня,
словно ей и нечего особенно скрывать или рассказывать, - даже когда Джо-
ди Варнер или кто из них скажет, что этого парня на  деревообделочной  в
Джефферсоне зовут не Берч, а Банч. Это ее тоже не беспокоит. А ведь она,
пожалуй, еще больше Марты знает, - как она вчера Марте сказала?  -  Гос-
подь позаботится, чтобы все было по справедливости".
   Двух вопросов оказалось достаточно. И,  сидя  на  верхней  ступеньке,
узелок и веер держа на коленях, Лина снова рассказывает свою повесть,  с
дословными повторами упорной и прозрачной детской лжи, а мужчины в  ком-
бинезонах, сидя на корточках, тихо слушают ее.
   - Этого парня фамилия Банч, - говорит Варнер. - он уже лет семь рабо-
тает на фабрике. Почем ты знаешь, что и Берч твой там?
   Она смотрит на дорогу, туда, где Джефферсон. Смотрит спокойно,  выжи-
дательно, чуть отрешенно, но раздумья во взгляде нет.
   - Наверное, там. На строгальной  этой  фабрике.  Лукас  всегда  любил
развлечения. Тихая жизнь не по нем. Потому-то ему и не нравилось на Доу-
новой лесопилке. Потому он... мы и решили перебраться  -  ради  денег  и
развлечений.
   - Ради денег и развлечений, - говорит Варнер. Этот молодец не  первый
увильнул от дела, для которого родился на свет, и от тех, кто  положился
на него в этом деле, - ради денег и развлечений.
   Но она, очевидно, не слушает. Она тихо сидит на верхней  ступеньке  и
смотрит на пустую дорогу, за поворот, откуда  она  изволоком  убегает  к
Джефферсону. Мужчины сидят на корточках у стены, смотрят на ее покойное,
безмятежное лицо и думают, - как думал Армстид и продолжает думать  Вар-
нер, - что на уме у нее мерзавец, который бросил ее в  беде  и  которого
она, наверно, больше не увидит - разве что полы его пиджака, развевающи-
еся от бега. "А может, она про эту, как ее, Слоунову, Боунову  лесопилку
думает, - говорит себе Варнер. - Ведь и дурочке,  поди,  не  обязательно
забираться так далеко, в Миссисипи, чтобы понять, что новое место немно-
гим отличается и не намного лучше будет того места, откуда она  сбежала.
Даже если тут нет брата, которому не по нутру ее ночные гулянки", -  ду-
мает А я бы так же, как брат, поступил, и отец ее поступил  бы  так  же.
Матери у нее нет, потому что отцова кровь ненавидит  с  любовью  и  гор-
достью, а материнская - с ненавистью любит и сожительствует.
   А Лина об этом и не думает. Она думает о монетах, спрятанных в узелке
у нее под руками. Она вспоминает завтрак и думает, что хоть сейчас может
войти в лавку и купить сыру и печенья, а если пожелает  -  и  сардин.  У
Армстида она выпила только чашку  кофе  с  куском  кукурузного  хлеба  -
больше ничего, хотя Армстид ее угощал. "Вежливо кушала", -  думает  она,
держа  руки  на  узелке,  где  у  нее  спрятаны  монеты,  вспоминая  эту
единственную чашку кофе и деликатный ломтик диковинного хлеба; думает  с
горделивым спокойствием: "Как дама кушала. Как  дама-путешественница.  А
теперь и сардин могу купить, если пожелаю".
   И вот, хотя кажется, что она созерцает отлогий подъем дороги, а  муж-
чины, сидя на корточках, поплевывая и поглядывая на нее украдкой,  дума-
ют, что мысли ее заняты Лукасом и приближающимся событием, на самом деле
она тихо противится извечным предостережениям земли, чьим промыслом, ми-
лостью и бережливым уставом она живет. На этот раз она  не  подчиняется.
Она встает и, двигаясь осторожно, немного неуклюже, преодолевает  артил-
лерийский рубеж мужских глаз и входит в лавку; приказчик - за  нею  сле-
дом. "Возьму и куплю, - думает она,  уже  попросив  сыру  и  печенья,  -
возьму и куплю", - а вслух говорит: "... И коробку сардин. - Она называ-
ет их "сырдинами". - Коробку за десять центов".
   - За десять центов сардин не имеем, - отвечает приказчик.  -  Сардины
пятнадцать центов. - Он тоже именует их "сырдинами".
   Она раздумывает.
   - А какие у вас есть банки за десять центов?
   - С ваксой, больше никаких. Думается, такого вам не надо.  Для  пита-
ния, то есть.
   - Ну что ж, тогда за пятнадцать возьму. - Она  развязывает  узелок  и
мешочек. Распутать узлы удается не сразу. Но она  терпеливо  развязывает
их, один за другим, платит, снова завязывает мешочек и узелок и забирает
покупки. Когда она выходит на крыльцо, у ступенек стоит повозка.  В  ней
сидит человек.
   - Он едет в город, - говорят ей. - Он тебя подвезет.
   Лицо ее оживляется - безмятежно, медленно, благодарно.
   - Ой, спасибо вам большое, - говорит она.
   Повозка едет медленно, равномерно, словно здесь, среди безлюдных сол-
нечных просторов, не существует ни времени, ни спешки. От лавки  Варнера
до Джефферсона - двенадцать миль.
   - Приедем туда к обеду? - спрашивает она.
   Возница сплевывает.
   - Может, и приедем.
   Он как будто ни разу не взглянул на нее - даже когда  она  влезала  в
повозку. И она на него как будто не взглянула ни разу. Не смотрит и сей-
час.
   - Вы небось часто в Джефферсон ездите.
   Он говорит:
   - Случается.
   Скрипит повозка. Неотступно маячат где-то на полпути леса  и  поля  -
застывшие и вместе с тем текучие, изменчивые, как мираж. Однако  повозка
оставляет их позади.
   - Вы, верно, не знаете в Джефферсоне такого Лукаса Берча?
   - Берча?
   - Найти его там надеюсь. Он работает на строгальной фабрике.
   - Нет, - отвечает возница. - Не припомню, чтобы знал  такого.  Да  я,
пожалуй, много кого не знаю в Джефферсоне. Может, он и там.
   - Хорошо бы. А то путешествовать больно надоедает.
   Возница на нее не глядит.
   - Издалека ты приехала искать его?
   - Из Алабамы. Путь далекий.
   Он на нее не глядит. Спрашивает вскользь.
   - Как же это тебя отец с матерью отпустили в таком виде?
   - Нет у меня отца с матерью. Я с братом живу.
   Да так вот - решила идти, и все.
   - Понятно. Он тебе написал, чтобы приезжала в Джефферсон.
   Она не отвечает. Ему виден ее спокойный профиль под  чепцом.  Повозка
едет - медленно, бесконечно. Под мерный шаг мулов, под скрип и стук  ко-
лес тянутся рыжие мили. Солнце высоко над головой; тень чепца  лежит  на
ее коленях. Она смотрит на солнце.
   - Пора, пожалуй, покушать, - говорит она. Краем глаза  он  наблюдает,
как она разворачивает сыр и печенье, открывает сардины, протягивает ему.
   - Мне неохота, - говорит он.
   - Милости прошу, покушайте со мной.
   - Мне неохота. Ты давай кушай.
   Она начинает есть - не спеша, с усердием, медленно и увлеченно слизы-
вая с пальцев вкусное масло. Потом останавливается, не вдруг, но намерт-
во; челюсть перестает жевать, обкусанное печенье в руке, лицо чуть  опу-
щено, глаза пусты, словно она прислушивается к  чему-то  очень  далекому
или совсем близкому - у себя внутри. Кровь отлила от лица, густой здоро-
вый румянец исчез, и она сидит оцепенело,  слушая  и  ощущая  неумолимую
древнюю землю - но без тревоги и страха. "Двойня, не иначе",  -  говорит
она себе беззвучно, не шевеля губами. Потом схватка утихает.  Она  опять
ест. Повозка не остановилась; время не  остановилось.  Они  въезжают  на
последний холм и видят дым.
   - Джефферсон, - говорит возница.
   - Подумать только, - говорит она. - Мы уже почти на месте, да?
   На этот раз не слышит мужчина. Он смотрит вперед,  через  долину,  на
противоположную возвышенность, где стоит город. Следуя взглядом  за  его
кнутовищем, она видит два столба дыма: один - от горящего угля, плотный,
над высокой трубой, другой - высокий, ж