сидевшей на шее. Она объяснила ему - запинаясь,  нескладно,  теми
единственными словами, какие ей были известны. Но он уже это слышал.  Он
уже бежал назад, мимо убитой овцы, очистительной  жертвы:  к  тому  дню,
когда он сидел на берегу ручья - не столько  удивленный  или  обиженный,
сколько возмущенный. Рука, которую она держала, освободилась рывком. Она
не верила, что он хотел ее ударить;  она  предполагала  другое.  Но  ре-
зультат не стал от этого другим. Провожая взглядом фигуру, тень, раство-
рявшуюся в темноте, она думала, что он бежит. Она еще слышала его  шаги,
когда он пропал из виду. Она не сразу пошла назад. Стояла в той же позе,
неподвижно, потупясь, словно ожидая удара - который уже был нанесен.
   Он не бежал. Но шел быстро - и не к дому, стоявшему в пяти милях  от-
сюда, а прочь от него, по-прежнему не задумываясь о том, как  проникнуть
обратно в комнату, из которой он вылез через окно. Он быстро шел по  до-
роге, потом свернул в сторону и прыгнул  через  изгородь  на  вспаханную
землю. На поле что-то росло. Дальше был лес, деревья. Он дошел до леса и
углубился в чащу твердых стволов, ветвями крытую глушь, давящую тишиной,
давящую запахом, непроглядную. В беспросветности тяжкого знания,  как  в
пещере, он словно видел уходящий вдаль ряд мягкоконтурных ваз,  выбелен-
ных лунным светом. И ни одна не была целой. Каждая была с трещиной, и из
каждой трещины сочилось что-то жидкое, зловонное, мертвенного цвета.  Он
прикоснулся к дереву. Он уперся в ствол руками, видя перед собой верени-
цу освещенных луной ваз. Его вырвало.
   К вечеру следующего понедельника он успел запастись веревкой. Он ждал
на том же углу; он опять явился рано. Наконец увидел ее. Она  подошла  к
нему.
   - Я думала вы не придете.
   - Да? - Он взял ее за руку и потащил по дороге.
   - Куда мы идем? - спросила она. Он молча продолжал ее тащить. Ей при-
ходилось бежать рысцой, чтобы поспеть за ним. Она трусила неуклюже:  жи-
вотное, которому мешало то,  что  отличало  его  от  животных:  каблуки,
Платье, миниатюрность. Он потащил ее прочь от дороги - к изгороди, кото-
рую перепрыгнул неделю назад. - Подождите... - сказала она. Слова выска-
кивали отрывисто: - Забор... Я не могу... - Когда она  нагнулась,  чтобы
подлезть под проволоку, которую он  перешагнул,  платье  зацепилось.  Он
наклонился и рванул его с треском.
   - Новое куплю, - сказал он. Она не ответила.  Она  покорилась  рукам,
которые не то тащили, не то несли ее между каких-то растений, по  бороз-
дам, к лесу, в чащу.
   Аккуратно свернутую веревку он держал у себя на чердаке,  за  той  же
отставшей доской, за которой миссис  Макихерн  держала  свою  мелочь,  -
только веревка была засунута поглубже, куда миссис Макихерн не могла до-
тянуться. Идею он позаимствовал у нее. Порой, когда  старики  храпели  у
себя внизу, он размышлял над этим парадоксом. Даже хотел  открыться  ей,
показать, как он прячет орудие греха, научившись у нее, воспользовавшись
ее же идеей и хранилищем. Но он знал, что единственным ее желанием будет
желание помочь ему - чтобы он продолжал грешить, а она помогала ему хра-
нить это в секрете; что в конце  концов,  при  помощи  многозначительных
сигналов и шепота, она разведет такую таинственность, что Макихерн поне-
воле заподозрит неладное.
   Так он начал красть-таскать деньги из тайника. Очень возможно, что не
она толкнула его на это, что о деньгах она с ним не  говорила.  Возможно
даже, он не понимал, что платит деньгами за удовольствие. Просто он мно-
го лет наблюдал, как миссис Макихерн прячет деньги в определенном месте.
Потом у него самого появилось, что прятать. Он прятал в самое безопасное
место, какое знал. И каждый раз, когда он засовывал или вынимал веревку,
на глаза ему попадалась жестянка с деньгами.
   В первый раз он взял пятьдесят центов. Он немного поколебался,  взять
ему пятьдесят или двадцать пять. Взял все же пятьдесят  -  ему  как  раз
столько было нужно. На эти деньги он купил  лежалую,  засиженную  мухами
коробку конфет - у человека, которому она досталась за десять  центов  в
магазинной лотерее. Конфеты подарил официантке. Это был его первый пода-
рок Он дал ей коробку так, будто никому до него в  голову  не  приходило
что-нибудь ей дать. Когда она взяла  большими  руками  эту  обшарпанную,
пестро размалеванную коробку, на лице ее было  странное  выражение.  Она
сидела на кровати - дело происходило в ее спальне, в домике, где она жи-
ла с мужчиной по имени Макс и женщиной по имени  Мейм.  Как-то  вечером,
примерно за неделю до этого, Макс к ней зашел. Она раздевалась - сидя на
кровати, снимала чулки. Он вошел с сигаретой в зубах и прислонился к ко-
моду.
   - Богатый фермер, - сказал он. - Джон Джейкоб Астор с сеновала.
   Она чем-то прикрылась и продолжала сидеть, неподвижно, потупясь.
   - Он мне платит.
   - Чем? Он что - не промотал еще свои пять центов? - Макс посмотрел на
нее. - Обслуживаем землепашцев. Для этого я тебя вез из Мемфиса.  Теперь
остается только жратву раздавать бесплатно.
   - Я это - в свободное время.
   - Еще бы. Запретить я не могу. Мне просто смотреть на  это  противно.
Пацан, долларовой бумажки в глаза не видел. А в городе навалом  денежных
ребят, - я понимаю, эти бы хоть ухаживали как люди.
   - А может, он мне нравится. Об этом ты не подумал?
   Макс разглядывал ее - макушку неподвижной,  опущенной  головы,  руки,
лежавшие на голенях. Он курил, прислонясь к комоду.
   - Мейм! - сказал он. И, подождав немного, повторил: - Мейм! Поди  сю-
да. - Стены были тонкие. Немного погодя в передней послышались  нетороп-
ливые шаги блондинки. Она вошла. - Слыхала? - сказал мужчина. - Говорит:
может, он мне нравится больше всех. Ромео и Джульетта. Мать моя!
   Блондинка посмотрела на темную макушку:
   - Ну и что?
   - Ничего. Прелесть. Макс Конфрей представит  вам  мисс  Бобби  Аллен,
подружку малолетнего.
   - Выйди, - сказала женщина.
   - Сей момент. Я просто занес ей сдачу с пяти центов. - Он вышел. Офи-
циантка не шевелилась. Блондинка подошла к комоду и прислонилась к нему,
глядя на ее опущенную голову.
   - Он тебе платит хоть? - спросила она.
   Официантка не шевелилась.
   - Да. Платит.
   Блондинка смотрела на нее, прислоняясь к комоду, как перед этим Макс.
   - Ехать сюда из самого Мемфиса. Тащиться в такую даль,  чтобы  давать
бесплатно.
   Официантка не шевелилась.
   - Максу же это не мешает.
   Блондинка смотрела на опущенную голову. Потом повернулась и отошла  к
двери.
   - Да уж, постарайся, чтоб не мешало, - сказала она. - Это дело недол-
говечное. Маленькие городишки долго такого не терпят. Я-то знаю. Сама  в
похожем выросла.
   С пестрой, дешевой коробкой в руках она сидела на  кровати  -  сидела
так же, как во время разговора с блондинкой. Только не блондинка, а  Джо
теперь смотрел на нее, прислонясь к комоду. Она  засмеялась.  Она  смея-
лась, держа в мосластых руках размалеванную  коробку.  Джо  наблюдал  за
ней. Наблюдал за тем, как она встает и, потупясь,  проходит  мимо  него.
Она вышла за дверь и позвала Макса по имени. Джо видел  Макса  только  в
ресторане - в шляпе и грязном фартуке. К тому же он вошел сейчас без си-
гареты. Он сунул Джо руку.
   - Как живешь, Ромео? Джо пожал ему руку, еще не совсем  понимая,  кто
это.
   - Меня зовут Джо Макихерн, - сказал он. Блондинка тоже пришла. Ее  он
тоже впервые видел вне ресторана. Он видел, как  она  вошла  в  комнату,
наблюдал за ней, наблюдал за тем, как официантка открывает коробку.  Она
протянула ее вошедшим.
   - Джо подарил, - сказала она.
   Блондинка скользнула по коробке взглядом. Она даже не шевельнула  ру-
кой.
   - Спасибо, - сказала она. Мужчина тоже взглянул на коробку, не  поше-
велив рукой.
   - Так, так, так, - сказал он. - Смотри, как рождество иногда  затяги-
вается. А, Ромео? - Джо отодвинулся от комода. Он впервые попал  в  этот
дом. Он смотрел на мужчину чуть озадаченно и примирительно, но без  тре-
воги, - наблюдал за его непроницаемым монашеским  лицом.  Но  ничего  не
сказал. Сказала официантка:
   - Если не нравится, можешь не есть. - Он следил за Максом, следил  за
его лицом, слушая голос официантки - понурый голос: - Ни тебе...  никому
это не мешает... В свободное время... - Он не смотрел ни на нее,  ни  на
блондинку. Он следил за Максом - по-прежнему мирно и с  недоумением,  но
без испуга. Теперь говорила блондинка; казалось, они говорят о нем и при
нем, но на своем языке, зная, что ему не понять.
   - Пойдем, - сказала блондинка.
   - Мать моя, - сказал Макс. - Только я хотел поднести Ромео...
   - А он хочет? - спросила блондинка. Даже когда она обратилась к  Джо,
можно было подумать, что она еще разговаривает с Максом.  -  Хотите  вы-
пить?
   - Не мучай его неизвестностью - помнишь, что было в тот  раз?  Скажи,
что бесплатно.
   - Не знаю, - сказал Джо. - Никогда не пробовал.
   - Мать моя, - сказал Макс. - Ничего не пробовал бесплатно.  -  Он  ни
разу не посмотрел на Джо после того, как поздоровался. Опять они говори-
ли о нем и отпускали замечания на его счет так, как будто  их  язык  был
ему непонятен.
   - Пошли, - сказала блондинка. - Пошли же.
   Они ушли. Блондинка вообще ни разу не взглянула на него, а  Макс,  не
глядя, ни разу не выпустил его из поля зрения. Потом их  не  стало.  Джо
стоял у комода. Посреди комнаты стояла официантка - потупясь, с открытой
коробкой в руке. Комната была тесная, затхлая, пропахшая духами. Джо по-
пал сюда впервые. Он не верил, что когда-нибудь  окажется  здесь.  Шторы
были задернуты. На проводе висела голая лампочка;  вместо  абажура  была
пришпилена страница из журнала, побуревшая от жара.
   - Ничего, - оказал он. - Ладно. - Она молчала и не шевелилась. Он ду-
мал о темноте снаружи, о ночи, где они раньше оставались вдвоем. -  Пой-
дем, - сказал он.
   - Пойдем? - переспросила она. Тогда он посмотрел на нее. - Куда?  За-
чем? - Он все еще не понимал. Он смотрел, как она подходит  к  комоду  и
ставит на него коробку. У него на глазах она начала раздеватьсясрывать с
себя одежду, швырять на пол.
   Он сказал:
   - Здесь? Прямо здесь? - Он впервые видел голую женщину,  хотя  жил  с
ней уже месяц. Но до сих пор он даже не знал, что не знает, какое зрели-
ще может ему открыться.
   В ту ночь они разговаривали. Лежали на кровати и разговаривали в тем-
ноте. Вернее, разговаривал он. И все время думал: "Господи. Господи. Так
вот это что". Он тоже лежал голый, рядом с ней, трогал ее  и  говорил  о
ней. Не о том, где она родилась и чем занималась, а о ее теле  -  словно
никто еще такого не делал, ни с ней и ни с кем другим.  Словно,  говоря,
разузнавал о женском теле с любопытством ребенка. Она рассказала  ему  о
болезни первой ночи. Теперь его это не потрясло. Подобно наготе и телес-
ной форме, это было чем-то не существовавшим, не виданным до него.  Поэ-
тому и он рассказал ей то, что знал. Рассказал о том, что было с  негри-
тянской девушкой на лесопилке три года назад. Он рассказывал тихо и уми-
ротворенно, лежа с ней рядом, трогая ее. Наверное, он даже  не  понимал,
слушает она или нет. Потом он сказал: "Ты заметила, какая у  меня  кожа,
волосы?" - и ждал ее ответа, медленно водя рукой.
   Она ответила тоже шепотом.
   - Да. Я думала, может, ты иностранец. И уж точно, не из наших краев.
   - И даже не так. Не просто иностранец. Тебе не догадаться.
   - А кто? Как это - не просто?
   - Угадай.
   Они говорили тихо. Было тихо, глухо, ночь уже изведана, желание, том-
ление - позади.
   - Не могу. Кто ты?
   Рука его двигалась тихо и спокойно по ее невидимому боку. Он  ответил
не сразу. Не то чтобы он разжигал ее любопытство. Просто он как  бы  еще
не надумал говорить дальше. Она снова спросила. Тогда он сказал:
   - Во мне есть негритянская кровь.
   Потом она лежала совершенно неподвижно; но это была другая  неподвиж-
ность. Он же как будто не замечал этого. Он тоже лежал спокойно, и  рука
его медленно двигалась вверх-вниз по ее боку.
   - Что? - сказала она.
   - Наверное, во мне есть негритянская кровь. - Глаза его были закрыты,
рука двигалась медленно и без устали. - Не знаю. Но думаю-есть.
   Она не пошевелилась. Но сказала тотчас же:
   - Врешь.
   - Вру, так вру, - сказал он, не шевелясь; но рука продолжала гладить.
   - Не верю, - сказал в темноте ее голос.
   - Не веришь - не верь, - сказал он; рука продолжала гладить.
   В следующее воскресенье он взял еще полдоллара из тайника миссис  Ма-
кихерн и отдал официантке. Через День или два у него появились основания
думать, что миссис Макихерн заметила пропажу и подозревает  его.  Потому
что она подстерегала его, покуда не уверилась, - и  он  эту  уверенность
почувствовал, - что Макихерн им не помешает. Тогда она  сказала:  "Джо".
Он остановился и посмотрел на нее, зная, что она на него смотреть не бу-
дет. Не глядя на него, она сказала, ровным и вялым голосом: "Я знаю, мо-
лодому человеку... когда взрослеет, нужны деньги. Больше, чем па...  чем
мистер Макихерн тебе дает..." Он смотрел на нее, пока ее голос не затих,
не замер. Видимо, ждал, когда он затихнет. И тогда ответил:
   - Деньги? На что мне деньги.
   В следующую субботу он заработал два доллара, переколов соседу дрова.
Он наврал Макихерну, куда он собирается, где он  был  и  чем  занимался.
Деньги отдал официантке. Макихерн узнал про дрова. Возможно,  он  решил,
что Джо припрятал деньги. Может быть, так ему сказала миссис Макихерн.
   Ночи две в неделю Джо проводил с официанткой  в  ее  комнате.  Первое
время он не представлял себе, чтобы это было доступно  еще  кому-нибудь,
кроме него. Возможно, он верил до самой последней минуты, что только для
него и ради него сделано такое исключение. И, по  всей  вероятности,  до
последней минуты думал, будто Макса и Мейм надо задабривать - не потому,
что у него какието отношения с официанткой, а потому,  что  он  ходит  в
дом. В доме, однако, он их больше не видел, хотя знал,  что  они  здесь.
Полной же уверенности, что им известно о его пребывании здесь - или  по-
явлениях после того случая с конфетами, - у него не было.
   Обычно они встречались на улице и, не торопясь, шли  к  ней  или  ку-
да-нибудь в другое место. Возможно, он до последней  минуты  думал,  что
этот порядок заведен им. И вот однажды вечером она не  пришла  на  место
встречи. Он ждал, пока часы на башне суда не пробили  двенадцать.  Тогда
он отправился к ней. Раньше он так не делал, хотя и не  мог  бы  припом-
нить, чтобы она запрещала ему приходить туда без нее. Все же в эту  ночь
он отправился к ней, ожидая, что дом будет погружен в темноту и сон. Дом
был погружен в темноту - но не спал. Он знал это - знал, что за  темными
шторами в ее комнате не спят и что она там не одна. Откуда знал - он сам
не мог бы сказать. И никогда не признался бы в  этой  уверенности.  "Это
просто Макс", - думал он. "Это просто Макс". Но не верил в это. Он знал,
что в комнате с ней - мужчина. Две недели он с ней не  встречался,  хотя
знал, что она его ждет. Затем пришел вечером на угол; появилась  и  она.
Ни слова не говоря, он ударил ее кулаком, чувствуя, по чему ударил.  Те-
перь он знал то, во что до сих пор не мог поверить. Она  вскрикнула.  Он
ударил еще раз. Она прошептала: "Не здесь. Не здесь". Затем  он  увидел,
что она плачет. Он никогда не плакал, сколько помнил  себя.  Он  плакал,
ругал ее и бил. Потом она обняла его. Тогда даже причины бить ее не ста-
ло. "Ну что ты, что ты, - приговаривала она. - Что ты, что ты".
   В ту ночь они так и остались на перекрестке: не ушли с  дороги  и  не
пошли гулять. Они сидели на поросшем травой откосе и  разговаривали.  На
этот раз говорила она - рассказывала. На долгий  рассказ  не  набралось.
Теперь ему стало понятно то, что он знал, оказывается, с самого  начала:
ресторан, бездельники с сигаретами, которые начинали подпрыгивать, когда
гости заговаривали с официанткой, и сама она - беспрерывно снует  взадв-
перед, понурая, жалкая. Он слушал ее голос, а в нос ему, заглушая запахи
земли, бил запах безымянных мужчин. Голова ее  во  время  рассказа  была
опущена, руки неподвижны на коленях. Он, конечно, не видел этого. Ему  и
не нужно было видеть.
   - Я думала, ты знал, - сказала она.
   - Нет, - сказал он. - Не знал, наверно.
   - Я думала, знал.
   - Нет, - сказал он. - Не знал, наверно.
   Через две недели он начал курить, щуря глаза от дыма, и пить -  тоже.
Пил вечерами с Максом и Мейм, иногда в компании еще трех-четырех  мужчин
и обычно одной или двух женщин - случалось, и городских,  но  чаще  тех,
которые приезжали из Мемфиса и в качестве  официанток  проводили  неделю
или месяц за стойкой, где целый день праздно сидели мужчины. Он не всег-
да знал, как зовут собутыльников, но научился заламывать шляпу  не  хуже
их: вечерами за спущенными шторами в комнате у Макса он сдвигал  ее  на-
бекрень и говорил с другими об  официантке,  даже  при  ней,  -  громким
пьяным отчаянным юношеским голосом, называя ее своей  курвой.  Время  от
времени на машине Макса он возил ее за город на танцы, всегда с  предос-
торожностями - чтобы это не Дошло до Макихерна. "Не знаю, из-за чего  он
больше взбесится, - говорил он ей, - из-за тебя или из-за  танцев".  Од-
нажды им пришлось уложить его в постель мертвецки пьяного - в доме, куда
он прежде и попасть не мечтал. Утром официантка отвезла его домой  -  до
рассвета, чтобы не заметили. А днем Макихерн наблюдал за ним с  угрюмым,
ворчливым одобрением.
   - Впрочем, у тебя еще будет случай заставить меня  пожалеть  об  этой
телке, - сказал Макихерн.
   Макихерн лежал в кровати. В комнате было темно, но он не спал. Он ле-
жал рядом с миссис Макихерн, полагая, что она спит,  и  думал  быстро  и
напряженно - думал: "Надевал костюм. Но когда. Не днем, потому что он  у
меня на глазах, кроме субботних дней после обеда. Однако в любую субботу
после обеда он может зайти в хлев, снять и спрятать  подобающую  одежду,
которую ему велено носить, и напялить то, что пригодно и потребно только
для греховодничанья". И теперь он как будто знал, как будто ему сказали.
Это означало, что костюм носили тайком, то есть, надо полагать, - ночью.
А если так, то какая еще могла быть цель у парня, кроме разврата? Сам он
никогда в жизни не развратничал, и не было случая, чтобы  он  согласился
слушать человека, рассказывающего о разврате. Тем не менее после получа-
са напряженных размышлений он знал о проделках парня почти  столько  же,
сколько мог бы рассказать сам Джо, - за исключением имен и мест.  Весьма
возможно, что, даже услышав о них из уст самого Джо, он не поверил бы, -
ибо у этой породы людей бывают такие же твердо установившиеся  представ-
ления о механике, драматургии зла, как и о механике добра. Так что фана-
тизм и прозорливость сошлись в одно, только фанатизм  чуть  припаздывал:
когда Джо, спускаясь по веревке, тенью  мелькнул  мимо  облитого  лунным
светом окна, Макихерн не сразу узнал его, - а  может  быть,  не  поверил
своим глазам, - хотя веревка висела у него прямо перед глазами.  А  пока
он подошел к окну, Джо успел отвести и закрепить веревку и уже направил-
ся к хлеву. Наблюдая за ним из окна, Макихерн испытывал чистое,  правед-
ное возмущение - вроде того, что должен испытывать судья, видя, как под-
судимый, которому грозит высшая мера, наклоняется и плюет на рукав прис-
таву.
   Притаившись в тени деревьев на полдороге между домом и шоссе, он  ви-
дел Джо на перекрестке. Он тоже услышал машину, увидел, как она подъеха-
ла, остановилась и как Джо сел в нее. Возможно, его и  не  интересовало,
кто еще сидел в машине. Возможно, он уже знал и хотел только увидеть,  в
каком направлении они поедут. Возможно, он верил, что и это знает,  пос-
кольку машина могла поехать куда угодно,  подходящих  мест  вокруг  было
сколько угодно, и к любому вела дорога. Ибо, попрежнему  кипя  чистым  и
праведным негодованием, он уже повернул назад и  быстро  шел  к  дому  -
словно верил, что еще более великое и чистое