негодование поведет его,  и
даже сомневаться в своем чутье ему будет не нужно. В ковровых шлепанцах,
без шляпы, в ночной рубашке, заправленной в брюки, со спущенными подтяж-
ками, он направился прямо к стойлу, оседлал свою большую старую  сильную
белую лошадь и тяжелым галопом выехал на дорогу и поскакал к шоссе, хотя
миссис Макихерн окликала его из кухонной двери, когда он выезжал со дво-
ра. Тем же медленным, тяжеловесным галопом он устремился по шоссе, вмес-
те с животным напряженно клонясь  вперед,  подобно  грозному  воплощению
скорости, хотя сама скорость отсутствовала - словно при  этой  холодной,
непреклонной, несокрушимой убежденности в собственном всемогуществе и  в
собственном ясновидении, вселившейся в них обоих, ни скорость, ни знание
адреса не были нужны.
   С той же самой скоростью он прискакал прямо к месту, которое искал  и
нашел посреди целой ночи и чуть ли не целой половины  округа,  хотя  оно
было не так уж и далеко. Не проехав и четырех миль, он  услышал  впереди
музыку, а потом увидел у дороги освещенные  окна  однокомнатного  здания
школы. Он знал, где находится школа, но знать о том, что  там  состоятся
танцы, ему было неоткуда и незачем. И все же он прискакал прямо к ней  и
въехал в рощицу, запруженную тенями пустых  машин,  колясок,  оседланных
лошадей и мулов, и соскочил на землю чуть ли не раньше, чем остановилась
лошадь. Он даже не привязал ее. Соскочил и в ковровых шлепанцах, со спу-
щенными подтяжками, круглоголовый, выставив короткую, тупую, возмущенную
бороду, побежал к открытой двери и открытым окнам, где играла  музыка  и
при керосиновом свете в какой-то планомерной кутерьме мельтешили тени.
   Входя в комнату, он думал, наверно, - если только думал в этот момент
- что его направлял и подвигает теперь сам воинственный архангел Михаил.
По-видимому, зрение его не притупилось ни на миг от внезапного  света  и
суматохи, когда, протискиваясь между тел с повернутыми к нему головами и
оставляя за собой волну изумления и робкий еще шумок, он бежал к  парню,
которого усыновил по собственной доброй воле и старался  воспитать  так,
как считал правильным. Джо танцевал с официанткой и еще  не  видел  его.
Женщина видала его только раз, но, наверно, запомнила -  а  может  быть,
одного взгляда на его лицо теперь было достаточно. Она замерла, на  лице
ее появилось выражение, очень похожее на ужас, и Джо, увидев это,  обер-
нулся. Когда он обернулся, Макихерн уже был рядом. Макихерн и сам  видал
эту женщину только раз, да и в тот раз, наверное, не смотрел  на  нее  -
точно так же, как не желал слушать разговоры мужчин о блуде.  Однако  он
направился прямо к ней, не обращая пока внимания на Джо. "Прочь, распут-
ная! - сказал он. Голос его прогремел в изумленном молчании, среди изум-
ленных лиц, под керосиновыми лампами, в тишине  оборвавшейся  музыки,  в
мирной лунной ночи молодого лета. "Прочь, потаскуха!"
   Наверно, он не замечал того, что двигается быстро, что говорит  гром-
ко. Наверное, самому ему казалось, что он стоит - справедливый и  скало-
подобный, чуждый спешки и гнева, а вокруг него дрянь слабого человечест-
ва томится в долгом вздохе ужаса перед посланцем разгневанного карающего
Престола. И, наверно, даже не его рука ударила в лицо парня, которого он
держал под своим кровом, питал и одевал с младенческих лет,  -  и  когда
лицо нырком ушло от удара и снова вернулось на место, оно,  наверно,  не
было лицом того ребенка. Однако это его не удивило, ибо не детское  лицо
занимало его, но лицо Сатаны, которое также было ему знакомо.  И  когда,
вперясь в это лицо, он твердо шел к нему, занесши руку для удара,  очень
может быть, что шел он в исступленном, самозабвенном восторге  мученика,
уже сподобившегося отпущения, - навстречу стулу, который обрушил на  его
голову Джо, - в небытие. Наверно, небытие его удивило - но не  сильно  и
не надолго.
   Потом все унеслось от Джо, ревя, замирая, и он стоял посреди комнаты,
с разбитым стулом в руке, глядя на приемного  отца.  Макихерн  лежал  на
спине. Теперь он выглядел  вполне  умиротворенным.  Казалось,  он  спит:
круглоголовый, неукротимый даже в покое, и даже кровь на его  лбу  стыла
спокойно и мирно.
   Джо тяжело дышал. Слышал это - и что-то еще,  тонкое,  пронзительное,
далекое. Слушал долго, пока не узнал голос,  женский  голос.  Посмотрел,
увидел: двое мужчин держат ее, она извивается, бьется, волосы  свалились
на лоб, белое искаженное лицо уродливо, заляпано яркой  краской,  рваная
дырка рта, брызжущая криком. "Обозвал меня потаскухой!" - визжа, вырыва-
лась из рук мужчин. "Старая сволочь! Пустите! Пустите!"  Голос  перестал
выговаривать слова, снова сорвался в визг; извивалась, билась,  тянулась
укусить руки мужчин, державших ее.
   Держа разбитый стул, Джо пошел к ней. Сбившись кучками у стен, на не-
го глядели люди: девушки в разномастной топорщившейся одежде, в чулках и
туфлях, выписанных по почте; мужчины, молодые люди в стоявших колом кос-
тюмах, тоже почтовой подгонки, с заскорузлыми расплющенными руками и вы-
ражением глаз, уже выдававшим потомственных созерцателей бесконечной бо-
розды и ленивого мулячьего зада. Джо побежал, размахивая стулом. "Пусти-
те ее!" - сказал он. Она сразу перестала биться  и  всю  свою  визгливую
ярость обратила на него - словно только сейчас  его  увидела,  осознала,
что он тоже здесь.
   "А ты! Притащил меня сюда! Ублюдок, дубье деревенское! Ублюдок.  Сво-
лочи такие, что один, что другой. Напустил его на меня, а я сроду не ви-
дала..." Джо как будто и не нападал ни на кого в отдельности, и лицо его
под занесенным стулом было совершенно  спокойно.  Мужчины  отступили  от
официантки, отпустили ее, но она продолжала дергать руками,  словно  еще
не почувствовала этого.
   "Уходи отсюда! - закричал Джо. Он крутился, размахивая стулом, но ли-
цо его по-прежнему было совершенно спокойным. "Назад!" - сказал он, хотя
никто не сделал к нему ни шага. Все умолкли, оцепенели, как человек, ле-
жавший на полу. Джо размахивал стулом, пятясь к двери. "Ни с места!  Го-
ворил, что убью когда-нибудь! Говорил ему!" Он размахивал  стулом  и  со
спокойным лицом пятился к двери. "Никому не  двигаться",  -  сказал  он,
беспрерывно водя глазами по лицам, которые можно было принять за  маски.
Потом он швырнул стул, повернулся и выскочил за дверь, на землю, залитую
мягким и пятнистым лунным светом. Официантку он догнал, когда она  сади-
лась в машину. Он запыхался, но голос его тоже звучал спокойно: лицо бы-
ло, как у спящего, только дышал он так, что было слышно. "Езжай  обратно
в город, - сказал он. - Я буду там, как только..."  По-видимому,  он  не
отдавал себе отчета ни в том, что говорит, ни в том, что с ним  происхо-
дит: когда женщина вдруг повернулась в двери машины и стала бить его  по
лицу, он не шевельнулся, и голос его звучал по-прежнему:  "Ну  да.  Пра-
вильно. Буду, как только..." Потом он повернулся и побежал, а  она  про-
должала молотить по воздуху.
   Он не мог знать, где Макихерн оставил лошадь, да и здесь ли она вооб-
ще. И все же он прибежал прямо к ней, словно и  ему  передалась  крепкая
вера приемного отца в безотказность хода вещей. Он вскочил на  лошадь  и
повернул к шоссе. Машина уже выехала на дорогу. Он видел,  как  уменьша-
лись и пропали ее красные огни.
   Старая сильная рабочая лошадь возвращалась домой коротким ровным  га-
лопом. Юноша на ее спине сидел легко, балансировал легко, сильно клонясь
вперед, ликуя, наверно, как Фауст, - что отбросил раз и навсегда все за-
роки, что освободился наконец от чести и закона. В движении тек навстре-
чу приятный резкий запах конского пота - серный; обдувал  невидимый  ве-
тер. Он закричал громким голосом: "Сделал все-таки! Сделал всетаки!  Го-
ворил, что сделаю!"
   Он свернул с шоссе и под лунным светом, не сбавляя хода, прискакал  к
дому. Он думал, что в доме будет темно, но темно не было. Он не  мешкал;
секретная веревка стала теперь такой же частью изжитой жизни, как честь,
надежда, как надоедливая старуха, которая тринадцать лет была  одним  из
его врагов - и теперь не спала, дожидаясь его. Свет горел в ее  и  Маки-
херна спальне, а она стояла на пороге, в ночной рубашке, с шалью на пле-
чах.
   "Джо?" - сказала она. Он быстро шел по передней. Лицо у него было та-
кое, каким его увидел Макихерн из-под опускавшегося стула. Возможно, она
еще не могла его разглядеть. "Что случилось? - оказала она. - Папа уехал
на лошади. Я слышала..." Тут она разглядела его лицо. Но  отступить  уже
не успела. Он ее не ударил; его рука прикоснулась к ней не грубо. Просто
торопливо - спеша убрать ее с дороги от двери. Он откинул ее в  сторону,
как полог на двери.
   "Он на танцах, - сказал Джо. - Отойди, старуха". Она повернулась, од-
ной рукой сжимая шаль, другую приложив к двери, и  смотрела  ему  вслед,
пока он шел через комнату и взбегал по лестнице к себе на чердак. На хо-
ду он оглянулся. Тогда она увидела, как сверкнули в свете лампы его  зу-
бы. "На танцах, слышишь? Только не танцует". Он глядел назад, скалясь на
лампу: отвернулся, продолжая смеяться и бежать, исчезая на бегу, исчезая
наверху со смехом, - сперва голова, потом тело, - словно вбегал,  очертя
голову, во что-то, стиравшее его без следа, как с доски - рисунок мелом.
   Она шла за ним, карабкалась по лестнице; она двинулась за  ним  почти
сразу, едва он прошел мимо, - словно то же властное побуждение,  которое
увело ее мужа, вернулось в дом с приемным сыном и от него передалось ей.
Она тащилась вверх по тесной лесенке, цепляясь одной  рукой  за  перила,
другой - за шаль. Она ничего не говорила, не окликала его. Она была  как
дух, послушный приказу отсутствующего повелителя. Джо не зажег лампу. Но
комнату наполнял раздробленный свет луны, - хотя, пожалуй,  и  без  него
она бы разобрала, что делает Джо. Она держалась  на  ногах,  опираясь  о
стену, шарила по стене рукой и наконец, добравшись до  кровати,  опусти-
лась на нее, села. На все это ушло немало времени, так  что,  когда  она
посмотрела на свой тайник, Джо уже приближался к кровати, куда свет луны
падал прямо, и она увидела, как он опрокидывает над  кроватью  жестянку,
сгребает рукой маленькую кучку монет и бумажек и запихивает руку в  кар-
ман. Только тогда он посмотрел в ту сторону, где сидела она - чуть отва-
лившись назад, опираясь на руку, придерживая шаль другой. "Я их  у  тебя
не просил, - сказал он. - Запомни. Не просил - боялся, что  дашь.  Я  их
сам взял. Не забывай это". Он начал отворачиваться еще до того, как  за-
кончил фразу. Она смотрела, как он выходит  на  свет,  бьющий  снизу  по
лестнице, и спускается. Он скрылся из виду, но она еще слышала его.  По-
том услышала его быстрые шаги в передней, немного погодя опять  услышала
лошадь, пущенную вскачь, и немного погодя топот лошади замер.
   Когда часы пробили где-то час, Джо, погоняя старую изнуренную лошадь,
ехал по главной улице города. Лошадь давно уже тяжело дышала и  спотыка-
лась, но он заставлял ее бежать, мерно колотя по крупу  тяжелой  палкой.
Это был не хлыст: это был обрезок метловища, торчавший прежде  в  клумбе
миссис Макихерн подпоркой какому-то растению. Хотя лошадь еще бежала га-
лопом, перемещалась она немногим быстрей пешехода. Так же устало и (ужа-
сающе медленно поднималась и падала палка,  но  юноша  на  спине  лошади
по-прежнему клонился вперед, словно не знал, что лошадь  изнемогла,  или
будто подавал, посылал вперед обессилевшее животное, чьи медленные копы-
та стучали мерно и глухо в пустоте лунно-пегой улицы. Они  -  всадник  и
лошадь - представляли собой странное зрелище: словно лупой времени  рас-
тянут был этот упрямый, заторможенный бег по улице к  тому  перекрестку,
где он ждал когда-то - послушный побуждению, быть может, менее  властно-
му, но не менее нетерпеливый и более молодой.
   А лошадь уж и не бежала на негнущихся ногах,  она  дышала  глубоко  и
надсадно; каждый вздох - как стон. Палка взлетала и падала; по мере того
как замедлялся ход лошади, удары учащались в обратной пропорции. Но  ло-
шадь все замедляла ход, ее вело к обочине. Джо тянул повод, бил  ее,  но
она доплелась до обочины и стала, дрожа, в яблоках лунного света, свесив
голову, дыша так, что похоже было на человечий голос. А всадник все кло-
нился вперед, в стремительной позе, и бил лошадь палкой по  крупу.  Если
бы не мелькание палки и не стон животного, их можно было бы  принять  за
конную статую, сошедшую с пьедестала и застывшую в позе крайнего изнемо-
жения на тихой пустой улице, покрытой разводами и пятнами лунной тени.
   Джо спешился. Он зашел вперед лошади и начал дергать ее, словно наде-
ялся сдвинуть одной только силой, а затем вскочить в  седло.  Лошадь  не
двигалась. Он упорствовал; казалось, он склонился к лошади. И опять зас-
тыли изваяниями замученное животное и юноша, друг  против  друга,  почти
соприкасаясь головами - как будто молились, или прислушивались, или дер-
жали совет. Потом Джо поднял палку и принялся бить по неподвижной  лоша-
диной голове. Бил упорно, пока не сломалась палка. Продолжал бить облом-
ком чуть длиннее ладони. Но то ли понял, что не причиняет  боли,  то  ли
рука наконец устала, потому что вдруг бросил палку, повернулся рывком  и
быстро зашагал прочь. Он не оглядывался. Уменьшаясь, мелькая в белой ру-
башке между тенями, он расстался с лошадиной  жизнью  так  бесповоротно,
как будто ее никогда не существовало.
   Он миновал перекресток, куда приходил на свидания.
   Если он вообще заметил, подумал что-нибудь, то сказал, наверно Госпо-
ди как давно. Как давно это было Улица сворачивала на гравийную  дорогу.
Ему оставалось пройти почти милю, поэтому он побежал  -  не  быстро,  но
собранно, ровно, чуть опустив голову, словно разглядывая дорогу, которую
толок ногами, работая локтями, как тренированный бегун. Выбеленная луной
дорога петляла между новых, беспорядочно разбросанных ужасных домишек, в
каких селятся люди предместий, вчера приехавшие ниоткуда, завтра уезжаю-
щие невесть куда. Все дома были темны, кроме того, к которому он бежал.
   Он поравнялся с домом и свернул с дороги, бегом, топая гулко и  мерно
в ночной тиши. Может быть, ему уже виделась официантка, ожидающая его  в
темном дорожном платье, в шляпе, с собранным чемоданом (как  они  уедут,
на чем отправятся, он, наверное, ни разу не задумался), может быть, -  и
Мейм с Максом, скорее всего неодетые: он - без пиджака, а то и просто  в
нижней рубашке, она - в голубом кимоно; оба - хлопотливые, веселые, шум-
ные, как положено при проводах. По существу, он вообще ни о чем не думал
- ведь он даже не сказал официантке, чтобы она готовилась к отъезду. Мо-
жет быть, ему казалось, что он ей говорил или что она сама должна  дога-
даться, поскольку его прошлые действия и планы на будущее представлялись
ему простыми и понятными для всех. Может быть, ему казалось даже,  будто
он успел объяснить официантке, когда она садилась в машину, что едет до-
мой за деньгами.
   Он взбежал на крыльцо. До сих пор, даже в золотые его деньки  в  этом
доме, ему всегда хотелось как можно быстрее и незаметнее  прошмыгнуть  с
дороги под защиту крыльца и в самый дом, где его ждали.  Он  постучался.
Как он и предвидел, в ее комнате горел свет, в передней -  тоже;  сквозь
зашторенные окна доносились голоса, в которых он  уловил  скорее  беспо-
койство, чем веселье; но он и это предвидел, думая Наверно, думают,  что
я не приду. Чертова кляча. Чертова кляча Он  опять  постучал  -  громче,
взялся за ручку, подергал, прижавшись лицом к завешенному стеклу  двери.
Голоса смолкли. Из дома не доносилось ни звука. Два  света  -  озаренная
штора в ее окне и матовая занавеска на двери - горели ярко и ровно, буд-
то в доме все умерли, как только он тронул  ручку.  Он  опять  постучал,
почти без паузы; он еще стучал, когда дверь (ни тени не упало  на  зана-
веску, ни шага не послышалось за ней) внезапно и беззвучно  распахнулась
под его рукой. Он уже шагнул через порог, словно его  притянуло  дверью,
когда из-за нее возник Макс и преградил дорогу. Он был  полностью  одет,
даже в шляпе. "Кого я вижу", - сказал он. Голос его был негромок, и  все
получилось так, будто он втащил Джо в прихожую, захлопнул дверь и  запер
ее раньше, чем Джо успел осознать, что он в доме. Однако его голос опять
звучал как-то двусмысленно - сердечно будто бы и совершенно  пусто,  без
тени удовольствия или веселья - как нечто исключительно  внешнее,  вроде
личины, из-за которой он наблюдал за Джо, отчего и раньше Джо смотрел на
Макса со смешанным чувством недоумения и гнева. "А вот наконец и наш Ро-
мео, - сказал он. - Король Бил-стрит". Потом он заговорил чуть громче, а
"Ромео" произнес совсем громко. "Заходи, гостем будешь".
   Джо уже шел к знакомой двери, опять почти бежал - если этот бег вооб-
ще прерывался. Он не слушал Макса. Он никогда не слышал  о  Бил-стрит  -
этих трех-четырех кварталах Мемфиса, по сравнению с  которыми  Гарлем  -
кинодекорация. Он ничего не замечал. И вдруг увидел в  глубине  передней
блондинку. Он не понял, как она появилась в передней, - когда он входил,
ее не было. И вдруг оказалось, что она тут. Она была одета: в темной юб-
ке, а в руке держала шляпу. А рядом с ним, за открытой дверью, в  темной
комнате, был сложен багаж - несколько чемоданов. Может быть,  он  их  не
видел. А может, взглянув, увидел на миг, и мелькнуло быстрее мысли Я  не
думал, что у нее так много И, может быть, тогда он впервые подумал,  что
ехать-то им не на чем, подумал Как же я все это унесу Но не остановился,
уже поворачивал к знакомой двери. И  только  прикоснувшись  к  ней,  по-
чувствовал, что за нею мертвая тишина, тишина, создать которую - он  уже
знал это в свои восемнадцать лет - один человек не может. Но не  остано-
вился и, наверно, не почувствовал даже, что передняя снова опустела, что
блондинка снова исчезла, неслышно, незаметно для него.
   Он открыл дверь. Теперь он бежал - то есть так, как забегает  человек
далеко вперед себя и своего знания в тот миг, когда он остановится точно
вкопанный. Официантка сидела на кровати, - он не раз видел ее в этой по-
зе. Как он и ожидал, она была в темном платье и в шляпе. Она сидела, по-
тупясь, и даже не взглянула на открытую дверь, и в неподвижной руке  ее,
противоестественно огромной на темном платье, дымилась сигарета.  В  тот
же миг он увидел второго мужчину. Раньше он с ним не встречался. Но сей-
час он этого не сознавал. Это он вспомнил позднее - так же, как  свален-
ный в темной комнате багаж, на который он взглянул мельком, не  поспевая
зрением за мыслью.
   Незнакомец тоже сидел на кровати и курил. Шляпа у него была  нахлобу-
чена на лоб, так что даже рот находился в тени. Он был не старый,  но  и
не молодой. Они с Максом были точно братья - в том смысле, в каком любые
двое белых, забредших в африканскую деревню, могут  показаться  туземцам
братьями. Его лицо, - вернее, подбородок, на который падал свет, -  было
неподвижно. Смотрит на него незнакомец или нет, Джо не знал. И что  Макс
стоит у него прямо за спиной - тоже не знал. И слышал их голоса, не  по-
нимая, о чем они говорят, даже не прислушиваясь Спроси его.
   Почем он знает Возможно, он слышал эти слова. Но скорее - нет. Скорее
всего они пока что значили для него не больше, чем  шорох  насекомых  за
плотно завешенным окном или сложенные чемоданы - он посмотрел на них, но
пока еще их не видел. Бобби говорит, он сразу смылся.
   А может, он знает. Попробуем выяснить хотя бы, от чего мы бежим.
   Хотя Джо не пошевелился с тех пор, как вошел, он все еще бежал. Когда
Макс тронул его за плечо, он обернулся так, как будто его остановили  на
полном ходу. Он и не подозревал, что Макс в  комнате.  Он  посмотрел  на
Макса через плечо с досадой, чуть ли не с бешенством. "Давай  потолкуем,
паренек, - сказал Макс. - Ну, что там?"
   - Где - там? - сказал Джо.
   - Со стариканом. Как думаешь, - укокал его? Только начистоту.  Ты  же
не хочешь, чтоб Бобби влипла в историю?