ог бы Но как-то не
думал об этом. Может быть, просто не  чувствовал  нужды  Мысли  -  может
быть, безотчетно порой - выливались в картину, отстаивавшуюся,  отстояв-
шуюся: длинная, пустая и какаято сомнительная стойка; неподвижная, хлад-
ноликая, буйноволосая женщина будто сторожит ее с краю; с другого - муж-
чины с притягивающимися головами, в шляпах набекрень, дымят и дымят, за-
куривая и бросая сигарету за сигаретой; и официантка, женщина с  ребенка
ростом, снует между кухней и залом с ношей посуды, каждый раз  становясь
досягаемой для мужчин, которые наклоняются к ней, что-то говорят  сквозь
табачный дым, шепчут, как бы потешаясь или торжествуя победу, и лицо  ее
задумчиво, скромно, потуплено, словно она не слышит. "Не знаю даже,  что
они ей говорят", - думал он, с мыслью Не знаю, может, то, что они  гово-
рят ей, годилось бы и для ушей проходящего мимо ребенка и верилось Я  не
знаю еще, что в миг сна веки замыкают в темнице глаз ее лицо,  скромное,
задумчивое; трагическое, печальное и молодое; ждущее,  осиянное  смутной
туманной волшебной зарей молодого желания. Что есть уже для любви  пища:
что во сне я знаю теперь, почему отверг и ударил ту негритянку три  года
назад, что и она должна это знать и гордиться, гордиться и ждать.
   Так что он не рассчитывал снова ее увидеть, ибо любовь  молодых  сыта
такою же крохой надежды, как и желания.  Он,  по  всей  вероятности,  не
меньше был удивлен своим поступком и тем, что в  этом  поступке  обнажи-
лось, чем был бы удивлен Макихерн. Это произошло в субботу, уже  весной.
Ему недавно исполнилось восемнадцать.  Макихерн  опять  поехал  повидать
юриста. Но на этот раз он подготовился. "Я пробуду здесь час,  -  сказал
он. - Можешь погулять, посмотреть город". Как и тогда, он глядел на  Джо
пристально, оценивающе, как и тогда - с легким раздражением справедливо-
го человека, вынужденного  смирять  свою  справедливость  ради  здравого
смысла. "На, - сказал он. Он открыл кошелек и вынул монету. Десятиценто-
вую. - И постарайся не дарить  первому  же,  кто  согласится  их  взять.
Странное дело, - с раздражением сказал он, глядя на Джо, - ну  прямо  не
может человек научиться ценить деньги, пока швырять их не научится.  Бу-
дешь здесь через час".
   Он взял монету и отправился прямо в ресторан. Даже  в  карман  ее  не
спрятал. Он поступил так без всякого обдуманного плана, почти  невольно,
словно его действиями управляли ноги, а не голова. Горячую маленькую мо-
нету он сжимал в кулаке, как ребенок. Он открыл затянутую сеткой дверь и
вошел неловко, споткнувшись о порог. Блондинка (она словно не  шевельну-
лась за эти полгода, пряди не сдвинула в жесткой, яркой,  волнистолатун-
ной прическе, не переменила даже платья) наблюдала за ним из-за  витрины
с сигарами. Мужчины - все такие же, в шляпах набекрень, с  сигаретами  в
зубах, пропахшие парикмахерской - наблюдали за ним, сидя у дальнего края
стойки. Среди них находился хозяин. Джо увидел, заметил его впервые. Как
и другие мужчины, хозяин был в шляпе и курил. Он был невысокий, не  нам-
ного выше Джо, и сигарета у него торчала в углу рта -  словно  заткнутая
туда, чтобы не мешать разговору. У этого человека, невозмутимо прищурив-
шегося за курчавым дымком сигареты, которая  курилась  беспризорно,  без
приложения рук, а догорев, выплевывалась и растаптывалась каблуком,  Джо
переймет одну из своих повадок. Но не теперь. Это произойдет позже, ког-
да жизнь завертится с такой быстротой, что приятие подменит собой и поз-
нание и убеждения. Теперь же он  только  смотрел  на  человека,  который
прислонился к стойке с другой стороны, - человека в грязном фартуке, на-
цепленном так, как разбойник с большой дороги нацепил бы накладную боро-
ду. Приятие пришло позже, вместе со всею суммой надругательств  над  до-
верчивостью: эти двое - как муж и жена; их заведение -  как  место,  где
едят, с чередой привозных официанток, неумело разносящих тарелки с едой,
самой дешевой и незамысловатой, только бы название ресторана  оправдать;
и он принимал и потреблял все без разбору во время недолгой  бурной  гу-
лянки - с наивным восторженным изумлением, как молодой жеребчик  на  ук-
ромном пастбище усталых профессиональных кобылиц - обобранный безымянны-
ми, несчитанными мужчинами.
   Но это было впереди. Джо подошел к стойке, сжимая в кулаке монету. Он
был уверен, что мужчины умолкли, наблюдают за ним - ибо не слышал  ниче-
го, кроме яростного шипения сковород за кухонной дверью, - и  думал  Она
там. Вот почему я ее не вижу Он потихоньку влез на табурет. Он был  уве-
рен, что все наблюдают за ним. Что смотрит блондинка из-за витрины с си-
гарами, что смотрит хозяин, перед лицом которого  совсем,  должно  быть,
застыла ленивая струйка дыма. Потом хозяин произнес одно короткое слово.
Джо знал, что он не пошевелился и не дотронулся до своей сигареты. "Боб-
би", - сказал он.
   Мужское имя. Это не было мыслью. Возникло мгновенно, целиком Ее  нет.
Вместо нее взяли мужчину. Выкинул деньги - правильно он сказал Ему каза-
лось, что теперь нельзя уйти; если он поднимется, блондинка его  остано-
вит. Ему казалось, что мужчины у края стойки понимают это и смеются  над
ним. И он неподвижно сидел на табурете, опустив глаза, сжав в кулаке мо-
нету. Он не видел официантку, пока на стойке перед его глазами не появи-
лись две большие руки. Он увидел узор на ее платье, нагрудник и две мос-
ластые руки, лежавшие на краю стойки так неподвижно, как будто они  тоже
были предметами, принесенными ею с кухни. "Кофе с  пирожным",  -  сказал
он.
   Ее голос прозвучал понуро, пусто. "Лимонное какао шоколадное".
   Судя по тому, с какой высоты раздавался голос,  эти  руки  просто  не
могли принадлежать ей. "Да", - сказал Джо.
   Руки не шевельнулись. В голосе ничего не шевельнулось. "Лимонное  ка-
као шоколадное. Какое". Со стороны они, должно быть, выглядели  странно.
Друг против друга, разделенные темным, заляпанным, сальным, до гладкости
вытертым прилавком, они были немного похожи на молящихся: юноша с  дере-
венским лицом, чисто, поспартански одетый, в чьем облике от  скованности
появилось что-то немирское, невинное, и женщина перед ним, понурая, зас-
тывшая в ожидании, настолько маленькая, что и ей как будто сообщился тот
же отпечаток - мира не плотского. Лицо у нее было худое,  заострившееся,
скулы - обтянутые, под глазами темные круги. Глаза, полуприкрытые  века-
ми, казалось, лишены глубины и даже не отражают  света.  Нижняя  челюсть
выглядела слишком узкой, чтобы вместить подкову зубов.
   "С какао", - сказал Джо. Сказал его язык, потому что ему тут же захо-
телось отказаться от этих слов. У него было всего десять центов.  Но  он
так крепко держал монету, что забыл, что их всего десять.  Ладонь,  сжи-
мавшая монету, потела, мокла Он был уверен, что мужчины опять  наблюдают
за ним и смеются. Он их не слышал и не смотрел на них. Но был  уверен  в
этом. Руки исчезли со стола. Потом вернулись, поставив перед ним тарелку
и чашку. Теперь он посмотрел на нее - на лицо. "Почем пирожное?" -  ска-
зал он.
   "Пирожное десять центов". Она просто стояла перед ним за стойкой,  ее
большие руки опять лежали на темном дереве, и фигура ее по-прежнему  вы-
ражала только усталость и ожидание. Она ни разу не взглянула на него. Он
сказал слабым, отчаянным голосом: "Я, кажется, не хочу кофе".
   Она не шевелилась. Потом большая рука оторвалась от  стойки  и  взяла
чашку с кофе; рука и чашка исчезли. Он сидел неподвижно, тоже  потупясь;
ждал. И наконец услышал. Не хозяина. Женщину за витриной с сигарами.
   - В чем дело? - сказала она.
   - Он не хочет кофе, - сказала официантка. Ее голос,  речь  удалялись,
как будто вопрос настиг ее на ходу. Голос был глухой,  тихий.  Блондинка
тоже говорила тихо.
   - Он что, не заказывал кофе? - спросила она.
   - Нет, - сказала официантка тем же ровным голосом, удалявшимся,  ухо-
дившим. - Я не поняла.
   Когда он вышел, когда душа скорчилась от унижения и горя и  нестерпи-
мого желания незаметно прошмыгнуть мимо холодного лица женщины за табач-
ной витриной, он был уверен, что больше не захочет и  не  сможет  видеть
официантку. Он не мог поверить, что найдет в себе силы снова увидеть  ее
или хотя бы снова кинуть взгляд на эту улицу, на грязную дверь, даже из-
дали; но не думал еще Это ужасно - быть молодым.  Ужасно.  Ужасно  Когда
подходила суббота, он выискивал, придумывал причину не ехать в город,  и
Макихерн присматривался к нему - пока еще без  особого  подозрения.  Джо
убивал дни усердной работой, слишком усердной; Макихерн наблюдал за  ра-
ботой с подозрением. Но ничего не мог отсюда понять, заключить. Работать
не возбранялось. Это позволяло Джо сладить и с ночами - ибо  он  слишком
уставал, чтобы не спать А со временем даже отчаяние, горе и стыд  приту-
пились. Он не перестал вспоминать и вновь переживать случившееся. Но те-
перь оно поистерлось, как сиплая, заигранная пластинка, сжевывающая  го-
лоса и узнаваемая лишь по рисунку мелодии. И, наконец, даже Макихерн вы-
нужден был смириться. Он сказал:
   "Я наблюдал за тобой последнее время. И прямо не знаю - либо мне гла-
зам своим не верить, либо ты и вправду признал наконец то,  что  Господь
благоволил отпустить на твою долю. Но я не дам тебе  возгордиться  после
моего хорошего отзыва. У тебя будет время и случай (и желание  тоже,  не
сомневаюсь) заставить меня пожалеть о своих словах. Снова  погрязнуть  в
лени и праздности. Однако награда положена человеку свыше, равно  как  и
наказание. Видишь телку? С этого дня  она  твоя  собственность.  Смотри,
чтоб мне не пришлось об этом пожалеть".
   Джо поблагодарил его. Теперь он мог посмотреть  на  телку  и  сказать
вслух: "Это принадлежит мне". Он посмотрел на нее и - опять не  подумал,
а возникло мгновенно, целиком Это не подарок. Это  даже  не  обещаниеэто
угроза и подумал: "Я его не просил. Он сам дал. Я его не просил", - зная
Видит Бог, я ее заработал месяц спустя. В субботу утром:
   - Я думал, тебе разонравилось ездить в город, - сказал Макихерн.
   - Еще разок съездить - не велика беда, - сказал Джо. В кармане у него
было полдоллара. Ему их дала миссис Макихерн. Он попросил  пять  центов.
Она заставила его взять полдоллара. Он взял, положил на ладонь, с холод-
ным презрением.
   - Ну что ж, - сказал Макихерн. - И работал ты старательно. Но,  город
- дурная привычка для того, кому еще надо выбиться в люди.
   Ему не пришлось убегать, хотя он не остановился бы и перед этим - да-
же если бы пришлось применить силу. Но Макихерн облегчил ему задачу. Джо
отправился в ресторан, быстро. Теперь он вошел, не  споткнувшись  Офици-
антки не было. Возможно, он заметил, обратил внимание, что  ее  нет.  Он
остановился у витрины с сигарами, за которой сидела блондинка, и положил
на витрину полдоллара. "Я должен пять центов. За чашку  кофе.  Я  сказал
кофе с пирожным, а не знал, что оно - десять центов. Я должен  вам  пять
центов". Он не смотрел в глубину зала. Там сидели мужчины в  шляпах  на-
бекрень, с сигаретами. Там стоял хозяин - в грязном фартуке; Джо наконец
услышал его слова, пропущенные мимо сигареты.
   - Чего там? Чего ему надо?
   - Он говорит, что должен Бобби пять центов, - ответила женщина. - Хо-
чет отдать Бобби пять центов. - Она говорила тихо. Хозяин говорил тихо.
   - Господи спаси, - сказал он. Джо казалось, что все в зале обратились
в слух. Он слышал, не слыша; видел, не глядя. Он уже шел к двери.  Полу-
долларовая монета лежала на стеклянной витрине. Хозяин, хоть и был дале-
ко, заметил ее - он сказал:
   - А это за что?
   - Он говорит, что должен за чашку кофе, - объяснила женщина.
   Джо уже подходил к двери.
   - Слушай, малый, - окликнул его хозяин, Джо не остановился.
   - Верни ему деньги, - сказал хозяин ровным голосом, все еще не двига-
ясь. Дым сигареты, должно быть, поднимался ровно  перед  его  лицом,  не
потревоженный ни малейшим движением. - Отдай обратно, - сказал он. -  Не
знаю я, какая у него игра. Только с  нами  это  не  пройдет.  Верни  ему
деньги. Шел бы ты к себе на ферму, селянин. Может, там уговоришь девочку
за пять центов.
   И вот он уже на улице, и полудолларовая монета купается в поту, поте-
ет в руке, большая, как тележное колесо. Смех гнал  его.  Джо  вышел  за
дверь под смех мужчин - преследуемый смехом. Смех подхватил его и  понес
по улице; потом улетел дальше, замирая, оставив его на земле, на тротуа-
ре. Перед ним стояла официантка. Она была в темном платье и в шляпе, шла
быстро, потупясь, и увидела его не сразу. И снова, как в тот раз,  когда
она поставила перед ним кофе с пирожным, она на него даже не смотрела  -
раз взглянув, все поняла.  Она  сказала:  "А-а.  Вы  пришли  отдать  мне
деньги. При них. И они над вами посмеялись. Надо же".
   - Я думал, вам самой пришлось заплатить... Я думал...
   - Надо же. Может, хватит об этом? Хватит?
   Стоя лицом к лицу, они не смотрели друг на друга. Их можно было  при-
нять за двух монахов, встретившихся в саду в часы созерцания.
   - Я просто подумал, что...
   - Где вы живете? - сказала она. - В деревне? Надо же. Как вас зовут?
   - Не Макихерн, - сказал он. - Кристмас.
   - Кристмас? Это ваша фамилия? Кристмас! Надо же.
   В отрочестве и позже он и еще четверо или пятеро ребят ходили по суб-
ботам на охоту или на рыбалку. Девушек он  видел  только  в  церкви,  по
воскресеньям. Девушки ассоциировались с воскресеньем и церковью. Поэтому
он не мог их замечать: это было бы - даже для него - отречением от нена-
висти к религии. Но между собой они говорили  о  девушках.  Может  быть,
кое-кто из них (например, тот, который договорился тогда с  негритянкой)
знал. "Они все хотят, - сказал он остальным. - Но иногда не могут".  Ос-
тальные этого не знали. Они не знали, что все девушки хотят, а  тем  бо-
лее, что бывает время, когда они не могут. Они  представляли  себе  дело
иначе. Но, признавшись, что им неизвестно последнее, они тем самым приз-
нались бы, что не имели случая убедиться в первом. Поэтому они  слушали,
что говорил тот. "Это у них бывает раз в месяц". Он описал,  как  предс-
тавляет себе физическую сторону события. Возможно, он  знал.  Во  всяком
случае, рассказ был достаточно живописным, достаточно убедительным. Если
бы он стал описывать это как душевное состояние, о котором можно  только
гадать, они бы его не слушали. Но он развернул картину физическую,  фак-
тическую, доступную обонянию и даже глазу. Это тронуло их:  временная  и
жалкая беспомощность того, что дразнило  неисполнимые  желания;  гладкий
прекрасный сосуд, обитель хотения, обреченного с  неотвратимой  регуляр-
ностью становиться жертвой периодической грязи. Так он  излагал  это,  и
остальные пятеро молча слушали, поглядывая друг на друга вопросительно и
заговорщицки. В следующую субботу Джо не пошел с ними  охотиться.  Маки-
херн думал, что он отправился на охоту, потому что ружья дома не было. А
Джо прятался в хлеву. Он просидел там весь день. В следующую субботу  он
опять ушел с ружьем, но один, рано, до того, как за ним забежали ребята.
Он не охотился. В конце дня, меньше чем в трех милях от  дома,  он  убил
овцу. Он наткнулся на стадо в укромной лощине, подкрался и застрелил  ее
из ружья. Потом, с пересохшим ртом, дрожа и озираясь, стал на  колени  и
окунул руки в теплую кровь издыхающего животного. Так он преодолел это в
себе, превозмог. Он не забыл того, что рассказывал приятель. Просто при-
мирился с этим. Обнаружил, что может с этим жить.  Словно  сказал  себе,
отбросив логику, со спокойствием отчаяния Ладно. Пусть это  так.  Но  не
для меня. Не в моей жизни, не в моей любви И вот прошло три  или  четыре
года, и это было забыто, как забывается факт, уступив однажды  настойчи-
вости ума, отказывающегося признать его и истинным и ложным.
   Он встретился с официанткой в понедельник ночью -  через  день  после
той субботы, когда пытался отдать деньги за чашку кофе. Веревки  у  него
еще не было. Он вылез в окно, спрыгнул с трехметровой высоты на землю  и
прошел пять миль до города. Он совсем не думал о том, как будет  возвра-
щаться к себе в комнату.
   Он пришел в город и встал на перекрестке, где она просила его  ждать.
Перекресток был тихий; он явился слишком рано и думал  Надо  помнить  об
этом. Надо, чтобы сама мне показывала, что делать, как  и  когда.  Надо,
чтоб она не догадалась, что я не знаю и должен узнать от нее.
   Он ждал ее больше часа. Так рано он явился. Она пришла пешком. Подош-
ла и стала перед ним, по-прежнему терпеливо и выжидательно,  по-прежнему
не поднимая глаз, с видом человека, вырвавшегося из тьмы.
   - Вы уже тут, - сказала она.
   - Раньше никак не мог. Пришлось ждать, пока они  лягут.  Боялся,  что
опоздаю.
   - Вы давно тут? Долго ждали?
   - Не знаю. Бежал почти всю дорогу. Боялся, что опоздаю.
   - Бежали? Все три мили?
   - Пять миль. Не три.
   - Надо же. - Они умолкли. Стояли, как две тени, лицом к лицу.  Спустя
год с лишним, вспомнив эту ночь, он вдруг понял и сказал себе Будто жда-
ла, что я ее ударю. - Да-а, - сказала она.
   Он начал потихоньку дрожать. Он ощущал ее запах, запах ожидания, спо-
койного, мудрого, чуть усталого - думал Она ждет, чтобы я начал, а я  не
знаю - как Даже ему самому его голос показался дурацким:
   - Наверно, поздно уже.
   - Поздно?
   - Я подумал - может, вас ждут. Не ложатся, пока вы...
   - Ждут... Ждут... - Голос ее утих, замер. Они стояли, как  две  тени;
она сказала, не шевелясь: - Я живу с Мейм и Максом.  Вы  их  знаете.  По
ресторану. Вы должны были их запомнить - когда пришли отдавать пять цен-
тов... - Она засмеялась. В ее смехе не было веселья, не было  ничего.  -
Подумать только. Представляю, как вы пришли туда, с пятью центами. - Она
перестала смеяться. Но и это не означало, что секунду назад ей было  ве-
село. Вновь послышался тихий, жалкий, понурый голос: - Я  сегодня  ошиб-
лась. Я что-то забыла. - Может быть, она ждала от него вопроса - что? Но
он не спросил. Он просто стоял, и тихий, падающий голос  не  проникал  в
сознание. Он забыл об убитой овце. Он слишком долго прожил  с  тем,  что
рассказал ему опытный приятель. Слишком давно очистился убийством  овцы,
чтобы память об атом сохранилась живой. Поэтому он сначала не понял, что
она пытается сказать. Они стояли на углу. Это было на краю  города,  где
улица переходила в дорогу, от правильных, отмеренных лужаек убегавшую  к
голым полям и разбросанным домишкам-маленьким, дешевым домишкам, из  ко-
торых складываются предместья таких городов. Она сказала: - Слушайте.  Я
сегодня нездорова. - Он не понял. Ничего не ответил. Возможно, ему и  не
надо было понимать. Возможно, он и так ожидал  какой-нибудь  каверзы  от
судьбы, думая: "Больно уж все хорошо - не может такого быть"; и обгоняло
мысль Сейчас она исчезнет. Ее не станет. А я лежу  в  кровати,  дома,  и
вовсе не выходил оттуда Ее голос продолжал: - Я забыла, какой  это  день
месяца, когда сказала вам "в понедельник вечером". Может, - от неожидан-
ности, что вас встретила. Тогда, на улице в субботу.  В  общем,  забыла,
какой это день. А вспомнила только, когда вы ушли.
   Он говорил так же тихо, как она.
   - Очень нездоровы? А дома у вас нечего принять, лекарства  какого-ни-
будь?
   - Принять... - Голос ее замер. Она сказала: - Надо же. - И вдруг ска-
зала: - Уже поздно. А вам еще четыре мили идти.
   - Я уже прошел. Я уже здесь. - Голос его был тих,  спокоен,  безнаде-
жен. - Наверно, времени много, - сказал он. Затем что-то  произошло.  Не
глядя на него, она почувствовала перемену раньше,  чем  услышала  в  его
погрубевшем голосе: - Что у вас за болезнь?
   Она молчала, не двигалась. Потом сказала, глядя в землю:
   - У вас никогда не было девушки. Ручаюсь, что не было. - Он не  отве-
чал. - Не было? - Он не отвечал. Она шагнула к нему. Дотронулась до него
- впервые. Взяла его за руку, легонько,  обеими  руками.  Глядя  на  нее
сверху, он видел силуэт головы - опущенной, как будто от рождения непра-
вильно