ких
волос. - Только что поймали этого Нигера Кристмаса,  который  женщину  в
Джефферсоне убил на прошлой неделе, - пояснил мужчина. - Ну и  дядя  Док
немного переволновался.
   Миссис Хайнс уже отворачивалась, словно собираясь открыть дверь. И, -
как сказал потом мужчина своему спутнику, - вдруг замерла, будто  в  нее
попали камушком.
   - Кого поймали? - сказала она.
   - Кристмаса, - сказал мужчина. - Нигера этого, убийцу. Кристмаса.
   Она стояла на краю крыльца, обернув к ним серое, застывшее лицо. "Как
будто заранее знала, что я ей скажу, - говорил мужчина своему  товарищу,
когда они возвращались к машине. - Как будто хотела, чтобы это  оказался
он и в то же время - не он".
   - Какой он из себя? - спросила она.
   - Да я и не разглядел толком, - сказал мужчина. - Его малость раскро-
вянили, пока ловили. Молодой парень. А на Нигера не больше моего  похож.
- Женщина смотрела на них, смотрела сверху. Хайнс, поддерживаемый с двух
сторон, уже сам стоял на ногах и тихо бормотал, словно  пробуждаясь  ото
сна. - Что прикажете делать с дядей Доком? - спросил мужчина.
   На это она просто не ответила.
   - Как будто мужа своего не признала, - сказал  потом  мужчина  своему
товарищу.
   - Что они с ним сделают? - спросила она.
   - С ним? - повторил мужчина. - А-а. С Нигером. Это в Джефферсоне  ре-
шат. Он - тамошний, ихний.
   Серая, застывшая, она смотрела на них откуда-то издалека.
   - Они подождут до Джефферсона?
   - Они? - переспросил мужчина. - А-а, - сказал он. - Ну, если Джеффер-
сон не будет особенно тянуть. - Он перехватил руку старика поудобнее.  -
Куда нам его положить? - Тут  женщина  зашевелилась.  Она  спустилась  с
крыльца и подошла к ним. - Мы вам втащим его в дом, - сказал мужчина.
   - Я сама втащу, - ответила она. Они с Хайнсом были одного  роста,  но
она - плотнее. Она подхватила его под мышки. - Юфьюс, - сказала она нег-
ромко. - Юфьюс. - И мужчинам, спокойно: - Пустите. Я держу.
   Они отпустили его. Старик уже мог  кое-как  идти.  Они  смотрели  ему
вслед, пока старуха не ввела его на крыльцо и в дом. Она не оглянулась.
   - Даже спасибо не сказала, - заявил второй мужчина. -  Назад  бы  его
увезти да в тюрьму посадить вместе с Нигером - а то больно хорошо он его
знает...
   - Юфьюс, - сказал первый. - Юфьюс. Пятнадцать лет мне  невдомек,  как
его звать-то по-настоящему. Юфьюс.
   - Пойдем. Поехали обратно. Не пропустить бы чего.
   Первый продолжал смотреть на дом, на закрытую дверь, за  которой  ис-
чезла пара.
   - Она его тоже знает.
   - Кого знает?
   - Да Нигера. Кристмаса.
   - Пошли. - Они вернулись к машине. - И с чего этот  черт  приперся  к
нам в город, за двадцать миль от места, где убил,  и  по  главной  улице
стал шататься, чтоб его узнали. Жалко, не я его узнал. Мне бы эта тысяча
во как пригодилась. Всегда мне не везет.
   Машина тронулась. Первый асе еще оглядывался на слепую дверь, за  ко-
торой скрылись супруги.
   А они стояли в прихожей маленького домика, темной, тесной  и  зловон-
ной, как пещера. Обессилевший старик все еще пребывал  в  полуобморочном
состоянии, и то, что жена подвела его к креслу  и  усадила,  легко  было
объяснить заботой и целесообразностью. Но возвращаться к двери  и  запи-
рать ее, как она сделала, - в этом никакой нужды не было. Она подошла  и
встала над ним. На первый взгляд могло показаться, что она просто  смот-
рит на него, заботливо и участливо. Но потом посторонний наблюдатель за-
метил бы, что ее трясет и что она усадила старика в кресло либо для  то-
го, чтобы не уронить его на пол, либо для того, чтобы держать его  плен-
ником, покуда к ней не вернется дар речи. Она нагнулась к нему: грузная,
приземистая, землистого цвета, с лицом утопленницы. Когда она  заговори-
ла, ее голос дрожал, дрожала и она, силясь  овладеть  им;  вцепившись  в
ручки кресла, где полулежал ее муж, она говорила сдержанным дрожащим го-
лосом: "Юфьюс. Слушай меня. Ты меня послушай. Я к тебе раньше не приста-
вала. Тридцать лет к тебе не приставала. Но теперь ты скажешь. Я  должна
это знать, и ты мне скажешь. Что ты сделал с ребенком Милли?"
   Весь этот долгий день они гудели на площади и перед тюрьмой - продав-
цы, бездельники, деревенские в комбинезонах; толки. Они ползли по  горо-
ду, замирая и рождаясь снова, как ветер или пожар, покуда среди удлинив-
шихся теней деревенские не начали разъезжаться на повозках и пыльных ма-
шинах, а городские не разбрелись ужинать. Потом толки оживились,  разго-
релись с новой силой - в семейном кругу за столом, при  участии  жен,  в
комнатах, освещенных электричеством, и в отдаленных домиках  среди  хол-
мов, под керосиновой лампой. А  назавтра,  славным,  тягучим  воскресным
днем, сидя на корточках в чистых рубашках и  нарядных  подтяжках,  мирно
попыхивая трубками перед деревенскими церквами или в тенистых палисадни-
ках, возле которых стояли и ждали гостей упряжки и машины, покуда женщи-
ны собирали на кухне обед, очевидцы рассказывали все сначала: "Он  похож
на нигера не больше моего. Но, видно, сказалась-таки негритянская кровь.
Можно подумать, прямо наладился, чтобы его поймали, как жениться налажи-
ваются. Ведь он еще неделю назад от них утек. Не подожги он дом, они бы,
пожалуй, и через месяц не узнали про убийство. Да и теперь бы на него не
подумали, если бы не этот Браун, через которого нигер виски продавал,  -
а сам белым прикидывался - и виски и убийство, все на Брауна хотел  сва-
лить, а Браун сказал, как было.
   А утром вчера явился в Мотстаун, средь бела  дня,  в  субботу,  когда
кругом полно народу. Зашел в белую парикмахерскую, все равно как  белый,
и они ничего не подумали, потому что похож на белого. И даже, когда чис-
тильщик заметил, что на нем башмаки чужие, велики ему, все равно  ничего
не подумали. Постригся, побрился, уплатил и пошел - и прямо  в  магазин,
купил там рубашку новую, галстук, шляпу соломенную - и все  на  краденые
деньги, той женщины, которую убил. А потом стал  по  улицам  разгуливать
средь бела дня, прямо как хозяин - разгуливает взад-вперед, а люди  идут
себе и ничего не знают; тут-то Холидей его и увидел, подбежал, цоп его и
говорит: "Не Кристмасом ли тебя звать?" - а нигер говорит - да.  И  даже
не думал отпираться. Вообще ничего не делал. Вообще себя вел ни как  ни-
гер, ни как белый. Вот что главное-то. Почему они так  взбесились.  Нате
вам - убийца, а сам вырядился и разгуливает  по  городу,  -  попробуйте,
мол, троньте, - когда ему бы  прятаться,  в  ласу  хорониться,  драпать,
грязному да чумазому. А он, будто и знать не знает, что он  убийца,  тем
паче - нигер.
   И вот, значит. Холидей (а разволновался - как-никак тысячей пахнет, и
пару раз уже по морде съездил нигеру, и тут нигер первый раз себя  Ниге-
ром показал - стерпел и не сказал ни слова: по нем кровь,  а  он  стоит,
смурной, тихий) - Холидей держит его и орет,  как  вдруг  вылезает  этот
старикан, Хайнс, дядей Доком его кличут, и давай  нигера  палкой  лупце-
вать, покуда двое его не утихомирили и домой на машине не увезли. И ник-
то так и не понял, правда знает он этого нигера или нет. Приковылял туда
и визжит: "Его зовут Кристмас? Вы сказали, Кристмас? - протолкался, гля-
нул на нигера и давай его палкой охаживать. И вид у него такой, будто он
не в себе. Пришлось его оттаскивать, а он глаза  закатил,  слюнявится  и
садит палкой по чем попало, а потом вдруг раз - и сомлел. Ну,  двое  там
отвезли его домой на машине, жена вышла, отвела его в дом,  а  эти  двое
вернулись в город. Они не поняли, чего это на него нашло,  чего  он  так
разволновался, когда нигера поймали, - но, думали, дома он  отойдет.  И,
надо же, полчаса не прошло, а он опять тут как тут. И уже совсем  сумас-
шедший: стоит на углу и орет на каждого прохожего, трусами обзывает, по-
тому что не вытащат черного из тюрьмы и не повесят на месте, без  всяких
Джефферсонов. А лицо нехорошее, как будто из сумасшедшего дома сбежал  и
знает, что долго погулять ему не дадут -  опять  схватят.  Говорят,  еще
проповедником был.
   Он кричал, что имеет право убить нигера.  Почемуне  сказал,  до  того
распалился и ополоумел, что говорить не мог толком, а остановить его  да
спросить не так-то просто. Вокруг него уж целая толпа  собралась,  а  он
кричит, что это его право - решать, жить Нигеру или нет. И люди уже  на-
чали подумывать, что, может, место ему - в тюрьме, с Нигером, но тут же-
на пришла.
   Есть такие, кто тридцать лет в Мотстауне живет и ни разу ее не видел.
Никто и не признал ее, покуда она с ним не заговорила, - потому что если
кто ее и видел раньше, то всегда возле домика, в  Негритянской  слободе,
где они живут, в хламиде какой-нибудь да шляпе, что за ним донашивала. А
тут она приоделась. Платье малиновое шелковое, шляпа  с  пером,  в  руке
зонтик - подошла к толпе, где он вопил и разорялся, и говорит:  "Юфьюс".
Тут он кончил орать, взглянул на нее - а палка еще поднята, дрожит в ру-
ке - и рот разинул, слюни пускает. Она его под руку. Многие боялись  по-
дойти к нему из-за палки: он кого хочешь в любую минуту может огреть - и
не нарочно даже, сам не заметит. А она зашла прямо под палку, взяла  его
за руку и отвела, где стул стоял перед магазином, посадила на стул и го-
ворит; "Сиди тут, пока я не  вернусь.  Чтоб  ни  с  места.  И  перестань
орать".
   И перестал. Как миленький. Сидит, где посадили, а она даже не огляну-
лась. Это все заметили. Наверно - потому что ее никогда нигде не видели,
кроме как дома или возле дома. А он - такой бешеный старикашка, что свя-
зываться с ним - вперед лишний раз подумаешь. Одним словом,  все  удиви-
лись. Никто не думал, что им командовать можно.  Похоже  было,  что  она
что-то такое про него знает, и ему надо ее  опасаться.  Сел  он  это  на
стулья, она велела, куда только крик и важность подевались, голову пове-
сил, руки на палке большой трясутся, и слюни потихоньку изо рта пускает,
на рубашку.
   Она прямо в тюрьму пошла. А там уже  большая  толпа,  потому  что  из
Джефферсона дали знать, что за нигером  выехали.  Прошла,  прямо  сквозь
них, в тюрьму и говорит Меткафу:
   - Я хочу видеть человека, которого поймали.
   - Зачем вам его видеть? - Меткаф спрашивает.
   - Я его не побеспокою, - говорит. - Я только хочу посмотреть на него.
   Меткаф ей говорит, что тут полно народу, которые хотят того же  само-
го, и он, мол, понимает, что она не собирается устраивать ему побег,  но
он всего-навсего надзиратель и не может никого  пускать  без  разрешения
шерифа. А она стоит перед ним в малиновом своем платье - и так тихо, что
даже перо не кивнет, не шелохнется.
   - Где, - говорит, - шериф?
   - Наверно, у себя, на месте, - Меткаф говорит. - Найдите его и  полу-
чите у него разрешение. Тогда сможете увидеть нигера.
   Думает, сказал - и дело с концом. Видит, повернулась она, вышла  вон,
прошла сквозь толпу перед тюрьмой и - обратно по улице, к  площади.  Те-
перь перо кивало. Он, наверно, видел, как оно кивало по-над  оградой.  А
потом он увидел, как она через площадь перешла к суду. Люди не знали, по
какому она делу, - Меткаф-то не успел им сказать, что было в  тюрьме,  -
ну, и просто смотрели, как она идет в суд, а потом  Рассел  рассказывал,
что он сидел у себя, поднял случайно голову, а в окошке, за  барьером  -
эта шляпа с пером. Он не знал, долго ли она там стояла и ждала, пока  он
голову поднимет. Он говорил, росту в ней как раз, чтобы заглянуть  через
барьер, так что вроде у нее и тела не было никакого Как будто  подкрался
кто-то и подвесил воздушный шарик с нарисованным лицом, а  сверху  шляпу
смешную надел - вроде как эти мальчишки в комиксах. Она говорит:
   - Мне нужно видеть шерифа.
   - Его тут нет, - Рассел говорит. - Я его помощник.
   Чем могу служить?
   А она стоит и не отвечает. Потом спрашивает:
   - Где его найти?
   - Он дома, наверно, - Рассел говорит. - Много работал эту  неделю.  И
ночами приходилось - помогал джефферсонокой полиции. Наверно, домой  по-
шел, вздремнуть. А я, случайно, не могу вам... - А ее,  говорит,  уже  и
след простыл. Он говорит, что выглянул в окно и видел, как  она  перешла
площадь и свернула за угол, туда, где шериф живет. И никак, говорит,  не
мог сообразить, откуда она, кто такая.
   Шерифа она так и не нашла. Да и все равно уже поздно  было.  Шериф-то
ведь был в тюрьме, только Меткаф ей этого  не  сказал,  а  едва  она  от
тюрьмы отошла, как приехали полицейские из Джефферсона на двух машинах и
вошли в тюрьму. Подъехали быстро и вошли быстро. Но уже  слух  разнесся,
что они там, и перед тюрьмой сотни две человек собралось - мужчны, ребят
и женщин - и вышли оба шерифа, и наш стал речь держать  -  просил  людей
уважать закон, а од, дескать и джефферсонокий шериф оба обещают, что над
Нигером учинят суд скорый и справедливый; а из толпы кто-то  и  говорит:
"На хрен вашу справедливость. Он с белой женщиной справедливо обошелся?"
И тут они закричали и сгрудились, как будто не перед шерифами  стараются
друг друга перекричать, а перед покойницей. А шериф все так же  тихо  им
говорит, что он, мол, под присягой дал им обещание, когда они его выбра-
ли, и его как раз хочет сдержать. "Я - убийцам-нигерам, - говорит, - со-
чувствую не больше любого другого белого у нас в  городе.  Но  я  принес
присягу, и, клянусь Богом, я ее выполню. Мне неприятности не нужны, но я
от нее не отступлю. Так что вы это учтите". И Холидей там же с шерифами.
Он больше всех распинался за порядок и чтобы не поднимать бузы.  "Ага-а,
- кто-то кричит, - конечно, тебе не хочется, чтобы его линчевали. Но для
нас-то он тысячи долларов не стоит. Для нас он тысячи выеденных  яиц  не
стоит". А шериф тут быстренько говорит: "Ну и что ж, что Холидей не  хо-
чет убийства? А мы разве  хотим?  Наш  ведь  гражданин  получит  премию:
деньги ведь здесь разойдутся, в Мотстауне. А если бы кто из джеффероонс-
ких ее получил? Разве не так, друзья? Посудите сами". А у  самого  голос
тонкий, прямо кукольный: такой даже у большого мужчины бывает, когда  он
не просто перед народом говорит, а поперек того, что народ уже решил на-
половину.
   Однако это их как будто убедило, хотя знают, что ни Мотстаун, ни дру-
гой город этих денег не увидят, как своих ушей, если они Холидею  доста-
нутся. А все-таки поостыли. Народ - он чудной. Не может держаться  чего-
нибудь одного, ни в мыслях, ни в деле, если ему все время новых  резонов
не выставлять. А потом, хоть и выстави ему новый резон, он все равно пе-
редумает. Словом, они не то чтобы отступились; можно оказать,  до  этого
толпа вроде изнутри наружу перла, а теперь поперла снаружи внутрь. И ше-
рифы это поняли, но опять-таки поняли, что и это не  надолго,  -  потому
что быстренько шмыгнули в тюрьму и тут же обратно - непонятно даже, ког-
да они там повернуться успели, - и нигер уже между них,  а  позади  пять
или шесть помощников. Они, наверное, все время держали его за дверью на-
готове, потому что вышли сразу - нигер между них, насупившись,  наручни-
ками к джефферсонскому шерифу примкнут; и толпа в один голос: "Хааааааа-
аааааааах".
   Сделали такой как бы проход вдоль улицы, к первой машине джефферсонс-
кой - мотор уже работает, за рулем человек сидит - шерифы, даром времени
не тратя, повели его, а тут - опять  она,  старуха  эта,  миссис  Хаймс.
Сквозь толпу протолкалась. А сама такая маленькая, что людям только перо
видать - медленно так подпрыгивает, - кажется, если бы и не мешал  никто
на дороге, все равно не могла бы скоро идти, но и остановить - ничем  не
остановишь, как трактор. Протолкалась и - в проход, где  люди  расступи-
лись перед шерифами с Нигером; пришлось им остановиться, чтобы ее не за-
топтать. Лицо - как шмат замазки, шляпа набок  сбилась,  перо  на  глаза
свесилось - его откинуть надо, чтобы смотреть не мешало. А ей не до  то-
го. Стоит перед ними и смотрит на нигера, не дает пройти.  Ни  слова  не
сказала, как будто ей только одно было нужно, ради  этого  только  людей
беспокоила, для этого нарядилась и в город пришла: чтобы разок взглянуть
на нигера. Потом повернулась, обратно зарылась в толпу, а когда машины с
Нигером и с полицией джефферсонской уехали и люди оглянулись, ее уже  не
было. Потом все опять на площадь пошли, а дяди Дока на  стуле,  где  она
его усадила и велела ждать, тоже нету. Но на площадь не все ушли. Многие
на месте остались, на тюрьму смотрят, как будто нигера только тень отту-
да вышла.
   Думали, что она дядю Дока домой забрала. А было это  перед  магазином
Доллара, и Доллар говорит, что видел, как она вернулась сюда еще до тол-
пы. Говорит, дядя Док с места не двинулся, так и сидел на стуле, как она
его посадила, покуда она не пришла: тронула его за плечо,  он  встал,  и
они вместе ушли, Доллар сам это видел. Он говорит, вид у дяди  Дока  был
такой, что ему только дома и сидеть.
   А она его вовсе не домой увела. Немного позже люди видели,  что  его,
оказывается, и вести не нужно было. Как будто они с ней хотели одного  и
того же. Одного и того же - но по разным причинам, и каждый знал, что  у
другого причина другая, и что, если один повернет  дело  по-своему,  для
другого это опасно. Как будто оба понимали это без слов и  следили  друг
за другом, и еще - как будто оба понимали, что ей  виднее,  как  к  делу
приступить.
   Пошли они прямо в гараж, где Салмон держит свою прокатную машину. До-
говаривалась она. Сказала, что хотят съездить в Джефферсон. Ей, наверно,
и в голову не приходило, что Салмон может запросить боляще чем  по  чет-
верти доллара с носа, потому что, когда он сказал три доллара,  она  его
переспросила, словно ушам своим не поверяла. "Три доллара, - Салмон  го-
ворит. - Дешевле не могу". Стоят рядом, но дядя Док не вмешивается,  как
будто ему и дела нет, как будто знает, что ему бес -  покоиться  нечего:
она его все равно туда доставит.
   "Нет, - она говорит, - у меня таких денег".
   "А дешевле у вас никак не получится, - Салм: он говорит. - Разве  что
поездом. Там билет - пятьдесят два цента". А она уже прочь пошла, и дядя
Док за ней, как собака.
   Это было часа в четыре. До шести их видели на скамейке во дворе суда.
Они не разговаривали: как будто и забыли, что вдвоем. Сидят себе  рядыш-
ком, а схна, значит, - приодевшись, в парадном платье. И, может, ей про-
сто приятно, что приоделась и что в городе субботний вечер провела.  Мо-
жет, ей это все равно, что другому на денек в Мемфис съездить.
   Сидели, пока шесть не пробило. Тогда встала.  Люди,  которые  видели,
говорят, что она ему ни слова не сказала; просто поднялись разом, словно
две птички с ветки - и не поймешь, какая какой сигнал подала.  Дядя  Док
чуть позади шел. Перешли площадь и свернули на улицу, которая к  станции
ведет. Люди знали, что никаких поездов еще три часа не будет, и  думали:
неужели они и вправду на поезде куда-то собрались - но старики еще  пох-
леще отчудили. Зашли в маленькое кафе возле станции и поужинали - а ведь
за все время, что они в Джефферсоне живут, их не то что в кафе - на ули-
це ни разу не видели вместе. А она его вон куда повела - может, боялись,
что пропустят поезд, если в город пойдут есть. Пришли туда - еще полови-
ны седьмого не было - сели на табуреточки у стойки и едят, что она зака-
зала, с дядей Доком даже не посоветовавшись.  Она  у  хозяина  спросила,
когда поезд на Джефферсон, он ей сказал, что в два часа ночи. "Будет,  -
говорит, - сегодня в Джефферсоне суматохи. Вы можете взять машину в  го-
роде и будете в Джефферсоне через сорок пять  минут.  Зачем  вам  поезда
ждать до двух часов ночи". Подумал, что они приезжие; объяснил ей, как в
город пройти.
   А она ничего не оказала; доели, заплатила ему - пять центов и  десять
центов, по одной вынула из тряпицы а тряпицу - из зонтика,  а  дядя  Док
тут же сидит и ждет - лицо дурное, как у лунатика. Потом ушли, и  хозяин
думал, что послушали его и решили взять в городе машину, а потом  выгля-
нул и видит, идут они через запасные пути к станции. Хотел  было  оклик-
нуть, да н