елтый, над купой деревьев, должно
быть, на отшибе.
   - Дом горит, - говорит он. - Видишь?
   Теперь уже она как будто не слушает, не слышит.
   - Ну и ну, - говорит она, - всего четыре недели в дороге, а уже Джеф-
ферсон. Ну и ну. Носит же человека по свету.
   Байрон Банч знает вот что: это было в пятницу утром, года три  назад.
Работавшие в сарае у строгального станка подняли головы и увидели незна-
комца, который стоял и смотрел на них. Они не знали,  давно  ли  он  там
стоит. Похож он был на бродягу - и вместе с тем непохож. Ботинки у  него
были пыльные, брюки тоже в грязи. Но сшиты из приличной диагонали и оту-
тюжены, а рубашка его, хотя и грязная, была белой рубашкой; на  нем  был
галстук и соломенная шляпа, новая, с твердыми полями, заломленная  нагло
и зловеще над неподвижным лицом. Он не был похож на  босяка  в  босяцком
рубище, но бездомностью от него так и веяло, словно не было  у  него  ни
города, ни городка родного, ни улицы, ни камня, ни клочка земли. И  соз-
нание этого он нес, как знамя, с выражением независимым, жестоким,  чуть
ли не гордым. "Словно", - говорили потом люди, - попал в полосу  невезе-
ния, хоть не намерен в ней задерживаться, и плевать хотел на  то,  каким
способом из нее выберется". Он был молод. И Байрон видел, как он стоял и
наблюдал за рабочими в пропотевших комбинезонах -  с  сигаретой  в  углу
рта, с презрительным и мрачно-неподвижным лицом, чуть стянутым на сторо-
ну из-за сигареты. Потом он выплюнул сигарету, не  дотронувшись  до  нее
рукой, повернулся и пошел контору, а люди  в  выгоревшей,  перепачканной
рабочей одежде смотрели ему в спину с сердитым недоумением.
   - Через станок бы его пропустить, - сказал мастер. -  Глядишь,  сняло
бы с него эту мину.
   Они не знали, кто он. Никто его раньше не видел.
   - Между прочим, довольно опасно появляться с такой миной на людях,  -
сказал другой. - Ненароком сделает где-нибудь такую мину, а она кому-ни-
будь может не понравиться.
   И они забыли о нем, во всяком случае, перестали говорить. Они  разош-
лись по рабочим местам - среди жужжащих, скрипящих  шкивов  и  приводных
ремней. Но не
   Прошло и десяти минут, как управляющий привел незнакомца обратно.
   - Дайте ему работу, - сказал управляющий мастеру. - Он говорит, что с
лопатой, на худой конец, умеет обращаться. На опилки, что ли, поставьте.
   Хотя остальные не прервали работы, в сарае не было человека,  который
не следил бы за чужаком в грязной городской одежде, за его мрачной невы-
носимой физиономией, исполненной безмолвного холодного презрения. Мастер
посмотрел на него мельком, с такой же холодностью во взгляде.
   - Что же он, - так в этом наряде и будет?
   - Это его дело, - ответил управляющий. - Я не костюм его нанимаю.
   - Да мне все равно, в чем он ходит, - дело хозяйское, -  сказал  мас-
тер. - Значит, так, любезный. Ступай туда вон, возьми  лопату  и  помоги
ребятам опилки откинуть.
   Пришелец повернулся, не говоря ни слова. Остальные наблюдали, как  он
зашел за кучу опилок, появился оттуда с совковой лопатой и  принялся  за
работу. Управляющий с мастером разговаривали в дверях. Управляющий ушел,
мастер вернулся.
   - Его зовут Кристмас, - сказал он.
   - Как зовут? - переспросил один.
   - Кристмас.
   - Иностранец, что ли?
   - А ты слыхал когда, чтобы белого человека звали Кристмасом? -  спро-
сил мастер.
   - Я вообще не слыхал, чтоб человека так называли, - сказал другой.
   И вот тут, насколько помнит Байрон, ему впервые пришло в голову,  что
имя человека может быть не просто служебным звуком названия,  но  и  ка-
ким-то предвестием того, что человек совершит, - если,  конечно,  другие
сумеют вовремя разгадать его смысл. Ему казалось, что никто из них и  не
смотрел особенно на пришельца, покуда они не услышали его имя. Но  когда
услышали, впечатление было такое, словно  имя  намекает,  чего  от  него
ждать, словно он сам нес роковое предупреждение о себе - как цветок  не-
сет свой запах, как гремучая змея - гремушку. Только ни у кого из них не
хватило ума понять намек. Они просто решили, что он иностранец,  и  весь
остаток пятницы, наблюдая за тем, как он работает в  своем  галстуке,  в
своей соломенной шляпе и глаженых брюках, рассуждали  между  собой,  что
так, должно быть, работают у него на родине; некоторые, правда, сомнева-
лись и говорили: "Он переоденется. Завтра утром он не придет на работу в
этом воскресном наряде".
   Наступило субботнее утро. Последние, явившиеся к самому гудку, еще на
ходу спрашивали: "Ну что он?.. Где?.." Остальные  показывали.  Новенький
стоял один у кучи опилок. Рядом валялась его лопата, а он стоял во  всем
вчерашнем, в той же наглой шляпе, и курил сигарету. "Когда мы пришли, он
был тут, - объясняли первые. - Вот так вот стоял, и все. Словно и  спать
не ложился".
   Он ни с кем не заговаривал. И с ним никто не пытался  заговорить.  Но
все помнили о его присутствии, об уверенной его спине (он работал  очень
неплохо, с сумрачным и сдержанным усердием) и руках.  Наступил  полдень.
Все, кроме Байрона, пришли сегодня без обеда и начали собирать свои  ве-
щи, чтобы уйти уже до понедельника. Байрон один отправился  в  насосную,
где обычно ели, и сел. Вдруг что-то заставило его поднять глаза.  Невда-
леке, прислонясь к столбу, курил незнакомец. Байрон понял, что он пришел
раньше и не потрудился отойти. Или еще того хуже: вошел сюда нарочно, не
обращая на Байрона внимания, как на столб. "Что же, не пошабашил еще?" -
спросил Байрон.
   Тот выпустил дым. Потом посмотрел на Байрона. Лицо у него было худое,
ужасающе ровного пергаментного тона. Не  кожа  -  само  лицо,  насквозь,
словно голова была отформована с холодной, страшной правильностью и  по-
том обожжена в раскаленной печи. "Сколько здесь платят  сверхурочных?  -
спросил он. И тут Байрон понял. Понял, почему тот  работает  в  выходном
костюме, почему вчера и сегодня приходил без обеда, почему не  кончил  в
полдень, как все другие. Понял так же ясно, что вот уже два или три  дня
он, судя по всему, живет на одних сигаретах. И, не успев  подумать,  уже
протягивал свой котелок - движением таким же  непроизвольным,  как  сама
мысль. Ибо прежде, чем оно завершилось, тот, не изменив своего  ленивого
презрительного выражения, повернул голову и взглянул на предложенный ко-
телок сквозь стелющийся дым сигареты. "Не хочу. Убери свой корм".
   Наступило утро понедельника, и  догадка  Байрона  подтвердилась.  Тот
пришел в новом комбинезоне, с завтраком в пакете. Но в полдень он не  ел
с остальными, сидя на корточках в насосной, и на лице его было все то же
выражение. "Пускай его, - сказал мастер. - Симе не костюм его нанимал  -
но и не морду ведь".
   И язык его Симе не нанимал, - подумал Байрон. По крайней  мере,  так,
видимо, полагал Кристмас - так себя вел. Говорить ему было не с кем и не
о чем, даже после полугода работы. Никто не знал, чем он  занимается  от
смены до смены. Случалось, кто-нибудь из товарищей  по  работе  встречал
его после ужина на центральной площади, и Кристмас вел себя  так,  будто
видел его впервые. Тут он ходил в новой шляпе и глаженых брюках, с сига-
ретой в углу рта, и дым сигареты змеился возле его лица. Никто не  знал,
где он живет, где ночует, и только время от времени кто-нибудь видел его
на лесной тропинке у окраины города - как будто он жил в той стороне.
   Сейчас Байрон знает не только это. Это он знал тогда - слышал, наблю-
дал, узнавая постепенно. А тогда никто из них не знал, где живет  Крист-
мас, чем он на самом деле занимается - за ширмой, завесой  своей  черной
работы на фабрике. Может быть, никто бы так и не узнал, если бы  не  еще
один новенький, Браун. А когда Браун все рассказал, человек десять сразу
же признались, что третий год покупают у Кристмаса виски - встречаясь  с
ним ночью, один на один, за старым, колониальных  времен,  плантаторским
домом в двух милях от города, где жила в одиночестве старая дева по  фа-
милии Берден. Но и покупавшие виски не знали, что Кристмас живет в  нег-
ритянской развалюхе на участке мисс Берден, и живет уже больше двух лет.
   И вот однажды, с полгода назад, на фабрике появился еще один незнако-
мец, искавший работы, как некогда Кристмас. Он был тоже молодой, рослый,
пришел уже в комбинезоне, который, судя по всему, довольно давно не сни-
мал, и тоже имел вид путешествующего налегке. У него было  живое,  мило-
видно-безвольное лицо с белым шрамиком у рта, выглядевшего  так,  словно
на него подолгу любовались в зеркало и привычка вскидывать голову и  ко-
сить через плечо - как мул, когда его догоняет машина, думал Байрон.  Но
это была не просто оглядка, опаска; она еще, думалось Байрону,  отдавала
самонадеянностью, нахальством, словно он без конца показывал  и  доказы-
вал, что не боится никакой опасности, которая грозила, или могла бы гро-
зить, ему сзади. И когда мастер, Муни, увидел нового  работника,  Байрон
подумал, что мастеру пришла в голову та же мысль.
   - Н-да, - сказал Муни, - тут уж Симе надежно ничего не нанял -  когда
брал этого молодца. Путевой пары штанов - и то не нанял.
   - Вот-вот, - подхватил Байрон. - Он мне на ум приводит машину  -  она
по улице едет, а в ней радио. И чего там радио в машине лопочет - не по-
нять, и машина-то едет абы куда, а как поближе  посмотришь  -  так  она,
оказывается, еще и пустая.
   - Да, - сказал Муни - Мне он на ум приводит жеребца. Не  норовистого.
А как бы сказать никчемного. На выгоне он - лучше некуда, а только к во-
ротам с уздечкой подходишь - он уже еле на  ногах  стоит.  Бегает  вроде
резво, а как запрягать - обязательно у него копыто больное.
   - Однако кобылам он, видно, нравится, - заметил Байрон.
   - Ну да, - отозвался Муни. - Он и кобыле небось не может основательно
навредить.
   Новый работник приступил к уборке опилок с Кристмасом. С большим  шу-
мом приступил, рассказывая всем и каждому, кто он и откуда, самим  тоном
и манерой изобличая свою суть - такой от них разило лживостью и морокой.
Такой, что его рассказам о себе веришь не больше, чем имени, которым  он
назвался, думал Байрон. Не было никаких оснований сомневаться,  что  его
зовут Джо Браун. Но, глядя на него, человек понимал, что в какуюто мину-
ту жизни глупость у такого достигает предела и он решает сменить  имя  и
меняет его на Джо Браун, восторгаясь и ликуя так, словно он  первый  его
изобрел. Все дело в том, что имя ему вообще было ни к чему.  Никого  оно
не интересовало - точно так же, думал Байрон, как никого (по крайней ме-
ре, из тех, кто носит брюки) не интересовало, откуда он прибыл, куда  он
отбудет и надолго ли здесь задержится. Ибо откуда бы он ни  прибыл,  где
бы ни обретался раньше, всякому было ясно, что  живет  он  на  подножном
корму, как пешая саранча. И занимается этим, казалось,  так  давно,  что
весь раструсился, высыпался, и ничего от него не осталось,  кроме  проз-
рачной легковесной оболочки, мотающейся бесцельно  и  бездумно  по  воле
ветра.
   Впрочем, он и работал - на свой манер. Его не хватало даже на то, ду-
мал Байрон, чтобы как следует, по-хитрому отлынивать. Желать этого  хотя
бы, - потому что искусство увиливать от дела дается лишь человеку  недю-
жинному - как искусство в любом деле, даже  в  воровстве  или  убийстве.
Нужно стремиться к определенной цели, добиваться ее. А он видел,  что  у
Брауна и этого нет. Они узнали, как в первый же  субботний  вечер  Браун
просадил в кости весь свой недельный заработок. Байрон сказал Муни:
   - Я удивляюсь. Я думал, он хоть кости умеет кидать как следует.
   - Он-то? - сказал Муни. - С чего ты взял, будто  он  на  какую-нибудь
шкоду способен, если он не способен даже опилки кидать? Будто  он  может
кого-нибудь обмануть в такой хитрой штуке, как кости, если с такой прос-
той, как лопата, - и то не может. Потом он добавил: - Только, думаю, нет
такого жалкого человека, чтобы не мог перещеголять другого хоть в  одном
каком-нибудь деле. А этот Кристмаса перещеголяет,  по  крайней  мере,  в
безделье.
   - Ну да, - сказал Байрон. - Я думаю, быть хорошим - самое легкое  для
лентяя.
   - Ну, думаю, он бы живо испортился, - возразил Муни, -  если  бы  кто
его научил.
   - Ну, учителя он себе найдет - не нынче, так завтра, - сказал  Байрон
Оба повернулись и посмотрели на  кучу  опилок,  где  трудились  Браун  и
Кристмас, один - с угрюмым, злым усердием, другой - с холостой  и  сума-
тошливой ретивостью, которая не могла бы обмануть даже самое себя.
   - Да, пожалуй, что так, - согласился Муни. - Только если бы я  дурное
замышлял - упаси меня Бог от такого напарничка.
   Как и Кристмас, Браун явился на работу в чем был.
   Но, в отличие от Кристмаса, он не сразу сменил одежду.
   - Как-нибудь в субботу выиграет в кости столько, сколько нужно на но-
вый костюм, и чтобы в кармане бренчало полдоллара мелочью, - сказал  Му-
ни. - И в понедельник мы его не увидим.
   Браун, однако, продолжал ходить на работу - в том же комбинезоне и  в
той же рубахе, в которых явился в Джефферсон, -  так  же  проигрывать  в
кости недельный заработок по субботам, - а может, выигрывать  понемногу,
приветствуя и то и другое одинаково бессмысленным Гоготом, -  балагурить
и зубоскалить с теми же людьми, которые, по  всей  видимости,  регулярно
его обирали. Както раз прошел слух, что он выиграл шестьдесят  долларов.
"Ну, можете с ним попрощаться", - сказал кто-то.
   - Не знаю, - сказал Муни. - Шестьдесят долларов - не  та  цифра.  Вот
если бы десять долларов или наоборот, пятьсот, тогда, я думаю, ты был бы
прав. А шестьдесят - нет. Теперь он как раз и решит,  что  хорошо  здесь
устроился - если цапнул столько, сколько за неделю получает.
   И в понедельник он действительно вышел на работу, в  комбинезоне;  их
обоих, Брауна и Кристмаса, увидели возле кучи опилок. За парой наблюдали
с того дня, как появился Браун. Кристмас всаживал лопату в опилки  нето-
ропливо и размеренно, с силой, словно крошил зарытую змею ("или  челове-
ка", сказал Муни), а Браун, бывало, стоит, опершись на лопату, и, навер-
но, рассказывает ему какую-то историю, анекдот. Потому что немного пого-
дя он разражается смехом, гогочет, закинув голову, а  другой  продолжает
работать все с тем же молчаливым, неубывающим остервенением. Затем Браун
тоже берется за дело и опять какое-то время работает не медленнее Крист-
маса, но лопата его, летая по убывающей дуге,  захватывает  все  меньше,
меньше и, наконец, уже совсем не задевает опилок. Тогда он снова  опира-
ется на нее и, видимо, досказывает историю - досказывает человеку, кото-
рый, кажется, и голоса его не слышит. Словно этот - в миле от  него  или
говорит на непонятном языке, думал Байрон. Случалось, субботним  вечером
их видели в городе вместе: опрятного Кристмаса - в неизменной и  строгой
диагонали с белой рубашкой, в соломенной шляпе, и Брауна - в новом  кос-
тюме (бежевом в красную клетку, под ним - цветная рубашка, на голове со-
ломенная шляпа, как у Кристмаса, но с цветной лентой), и Браун  болтает,
гогочет, и голос его разносится по всей площади и  возвращается  обратно
эхом, вроде того как посторонний звук в церкви, кажется,  идет  отовсюду
одновременно. Словно хочет всем показать, какие они с Кристмасом дружки,
думал Байрон. А потом Кристмас поворачивался, и  как  бы  ни  было  мало
скопление  народу,  привлеченного   пустым   звоном   Браунова   голоса,
бесстрастно и хмуро выходил вон, а Браун шел за  ним  следом,  продолжая
болтать и гоготать. И каждый раз остальные рабочие говорили: "Ну в поне-
дельник он на работу не вернется". Но каждый понедельник он возвращался.
Первым бросил Кристмас.
   Он бросил работу в субботу вечером, без  предупреждения,  после  трех
без малого лет. И сообщил им об уходе Кристмаса не кто иной, как  Браун.
Среди рабочих были люди разного возраста, были семейные, были холостяки,
образ жизни они вели самый пестрый, но в понедельник утром все  выходили
на работу степенно, почти торжественно. Были среди  них  молодые,  и  по
субботам они пили, играли на деньги, случалось даже, ездили в Мемфис. Но
в понедельник утром они выходили на работу серьезные и тихие,  в  чистых
комбинезонах и чистых рубашках, тихо дожидались гудка и затем тихо прис-
тупали к работе, словно что-то сохранялось еще в  атмосфере  от  воскре-
сенья, утверждавшее как догмат, что человеку, как бы он этот праздник ни
провел, надлежит и подобает являться в понедельник на  работу  чистым  и
тихим.
   Вот чем всегда отличался Браун. В понедельник он, как правило,  выхо-
дил в той же грязной одежде, что и на прошлой неделе, и в черной щетине,
не тронутой бритвой. И бывал он еще более шумным, чем всегда,  кричал  и
выкидывал штуки впору десятилетнему. Их, серьезных,  это  коробило.  Для
них это было все равно, как если бы он явился голым или пьяным.  Поэтому
и получилось, что именно он оповестил их в понедельник об уходе Кристма-
са. Он опоздал, но не в этом дело. Он был небрит, но дело и не  в  этом.
Он был тихий. Они не сразу и заметили, что он здесь, -  он,  которого  в
другое время половина из них уже ругала бы последними словами, и кое-кто
- от души. Он появился с гудком, пошел прямо к куче опилок и принялся за
работу, не сказав никому ни слова, хотя кто-то  с  ним  даже  заговорил.
Тут-то они и увидели, что он один, что его напарника Кристмаса нет. Ког-
да подошел мастер, кто-то сказал:
   - Ну, я вижу, одним заместителем истопника у тебя стало меньше.
   Муни посмотрел на Брауна, разгребавшего опилки так, словно  это  были
яйца. Он плюнул.
   - Да. Чересчур быстро разбогател. Не прельстишь его такой работенкой.
   - Разбогател? - переспросил другой.
   - Кто-то из них - да, - сказал Муни, все  еще  наблюдая  за  Брауном.
Вчера я их видел в новой машине. Он, - Муни кивнул на Брауна, - сидел за
рулем. Этому я не удивляюсь. Я удивляюсь, что и один-то вышел сегодня на
работу.
   - Ну, по нынешним временам, - сказал тот, - Симсу нетрудно будет най-
ти ему замену.
   - Это нетрудно было бы в любое время, - сказал Муни.
   - Да он словно бы неплохо управлялся.
   - А-а, - сказал Муни. - Понял. Ты про Кристмаса говоришь.
   - А ты про кого? Браун тоже сказал, что уходит?
   - Ты думал, он тут копать будет, когда приятель катается по городу на
новой машине?
   - А-а. - Тот тоже посмотрел на Брауна. - Хотел бы я  знать,  где  это
они раздобыли машину.
   - А я - нет, - сказал Муни. - Он в обед уйдет или до шести дотерпит -
вот что я хотел бы знать.
   - А что? - сказал Байрон. - Если бы я тут накопил на новую машину,  я
бы тоже уволился.
   Несколько человек посмотрели на Байрона. Они слегка улыбнулись.
   - Накопили-то они не тут, - сказал один. Байрон посмотрел на него.
   - Байрон чересчур уж, видно, дурного сторонится - потому и  от  жизни
отстает, - сказал другой. Они посмотрели на Байрона. - Браун, можно ска-
зать, слуга народа. Кристмас заставлял  их  ночью  тащиться  в  лес,  за
усадьбу мисс Берден, а Браун им сам теперь таскает, прямо в город. Гово-
рят, если знаешь пароль, то в субботу вечером в переулке можешь получить
бутылку прямо у него из-за пазухи.
   - А пароль какой? - сказал еще кто-то. - Доллар без четверти?
   Байрон смотрел то на одного, то на другого.
   - Правда? Этим они занимаются?
   - Браун этим занимается. Кристмас - не знаю.  За  него  не  поручусь.
Только Браун от Кристмаса далеко не отстанет. Как говорится, свой своего
ищет.
   - Верно, - сказал другой. - Занимается этим Кристмас или нет, нам,  я
думаю, не узнать. Он, как Браун. штаны спустивши, при народе  гулять  не
будет.
   - А ему и незачем, - сказал Муни, глядя на Брауна.
   И Муни был прав. До полудня они наблюдали за Брауном,  пребывавшим  в
одиночестве у опилок. Потом раздался гудок, они взяли свои котелки, усе-
лись на корточки в насосном сарае и стали есть. Вошел Браун с хмурым ли-
цом, насупленный и надутый, как ребенок, и сел с ними на корточки,  све-
сив руки между колен. Сегодня обеда у него не было.
   - А ты чего, есть не будешь