ть на сумасшедшую музыку.
Виола Занна теперь исторгала из себя такие звуки - точнее даже не  звуки,  а
вопли, - на которые, как я полагал прежде, данный инструмент не был способен
в принципе. Ставни загрохотали еще громче, соскочили с запора и оглушительно
захлопали по створкам окна. От непрекращающихся сокрушительных ударов стекло
со звоном лопнуло и внутрь  ворвался  леденящий  ветер,  неистово  затрещали
сальные  свечи  и  взметнулась  куча  исписанных  листов,  на  которых  Занн
намеревался раскрыть мучившую его душу ужасную тайну. Я посмотрел на старика
и убедился в том, что взгляд его начисто лишился  какой-либо  осмысленности:
его голубые глаза резко выпучились, остекленели и  словно  вообще  перестали
видеть,  тогда  как  отчаянная  игра  переросла  в   слепую,   механическую,
невообразимую  мешанину  каких-то  неистовых  звуков,  описать  которую   не
способно никакое перо.
   Внезапно налетевший порыв ветра, еще более сильный, чем прежде, подхватил
листы бумаги и потащил их к окну - я кинулся, было, следом, но они исчезли в
ночи. Тогда я вспомнил про свое давнее желание выглянуть из того окна -  тою
самого единственного окна на улице д'Осейль, из которого можно было  увидеть
простирающийся за стеной  склон  холма  и  панораму  раскинувшегося  вдалеке
города. Время было позднее, но ночные огни улиц всегда заметны издалека, и я
рассчитывал увидеть их даже сквозь потоки дождя.
   Но все же, стоило мне выглянуть из того, самого высокого в  доме  и  всем
районе слуховою окна, я не увидел под собой ни города, ни  малейшего  намека
на свет улиц. Перед и подо мной  простиралась  бесконечная  темень  космоса,
сплошной бездонный, неописуемый мрак, в котором существовали  лишь  какое-то
неясное движение и музыка, но не было ничего из того, что я помнил  в  своей
земной жизни. Пока я стоял так, объятый  необъяснимым  ужасом,  новый  порыв
ветра окончательно  задул  обе  свечи,  и  я  оказался  окутанным  жестокой,
непроницаемой темнотой, видя перед собой словно оживший  безбрежный  хаос  и
слыша за спиной обезумевшее, демоническое завывание виолы.
   Я невольно  отступил  назад,  не  имея  возможности  вновь  зажечь  свет,
наткнулся на стол, опрокинул стул, пока наконец не добрел до того места, где
мрак  сливался  воедино  с  одуряющими  звуками   музыки.   Даже   не   имея
представления о том, с какой силой  мне  довелось  столкнуться,  я  мог,  по
крайней мере, попытаться спасти и себя самого, и  Эриха  Занна.  В  какое-то
мгновение мне показалось,  что  меня  коснулось  нечто  мягкое  и  обжигающе
холодное - я пронзительно  вскрикнул,  но  голос  мой  потонул  в  зловещем,
надрывном плаче  виолы,  откуда-то  из  темноты  вылетел  конец  обезумевшею
смычка, уткнувшийся в мое плечо - я понял, что почти вплотную приблизился  к
музыканту. По-прежнему на ощупь я  двинулся  вперед,  прикоснулся  к  спинке
стула Занна, отыскал его плечи  и  отчаянно  попытался  привести  старика  в
чувство.
   Он не отреагировал на мои настойчивые попытки, тогда как виола продолжала
играть  с  неослабевающим  пылом,  Тогда  я  протянул  руки  к  его  голове,
намереваясь остановить его машинальное кивание, и прокричал ему в  ухо,  что
мы должны как можно скорее  бежать  из  этого  места  сосредоточения  ночных
кошмаров, Однако он не прекращал неистовой, ошалелой  игры,  пока  все,  что
находилось в этой мансарде, не пустилось в  пляс  в  порывах  и  завихрениях
неослабевающего ночного урагана.
   Как только моя рука прикоснулась к уху старика, я невольно вздрогнул:
   Эрих Занн был холоден как  лед,  неподвижен  и,  казалось,  не  дышал.  Я
каким-то  чудом  отыскал  входную  дверь  и  укрепленный  на  ней  массивный
деревянный засов, резко отдернул его в сторону и в дикой  спешке  устремился
куда угодно, только бы  подальше  от  этого  сидящего  в  темноте  старца  с
остекленевшим взором, и от призрачного завывания его  проклятой  виолы,  чье
неистовство нарастало с каждой секундой.
   Перепрыгивая через бесконечные ступени темного дома; очумело проносясь по
крутым и древним ступенькам улицы с ее  покосившимися  домами;  гулко  стуча
каблуками и спотыкаясь на булыжной мостовой и на окутанной мерзким зловонием
черной набережной; пересекая с разрывающейся от напряженного дыхания  грудью
темный каменный мост  и  устремляясь  к  более  широким,  светлым  улицам  и
знакомым мне бульварам, я наконец достиг желанной цели, хотя воспоминания об
этом  бесконечном  и  ужасном  беге,  кажется,  навечно  поселились  в  моем
сознании. Помню я и то, что на улице  совершенно  не  было  ветра,  что  над
головой ярко светила луна, и вокруг меня приветливо помигивали огни  ночного
города.
   Несмотря на мои неустанные поиски и  расспросы,  мне  так  и  не  удалось
повторно найти улицу д'Осейль. Впрочем, я и не особенно сожалею - ни  о  ней
самой, ни о потере  в  невообразимой  бездне  мрака  тех  исписанных  мелким
почерком  листов  бумаги,  которые  остались  тем  единственным,  что  могло
объяснить мне музыку Эриха Занна.


2
2


3
3





ПАМЯТЬ

Говард ЛАВКРАФТ






ONLINE БИБЛИОТЕКА


http://www.bestlibrary.ru


   В долине ущербная луна сияет мертвенно и тускло, концами своего неровного
серпа касаясь губительной листвы гигантских анчаров. В глубине долины  полно
уголков, где царит вечный мрак, и те, кто там  обитает,  надежно  скрыты  от
постороннего взора. Среди дворцовых руин, разбросанных по заросшим травой  и
кустарником склонам, стелются ползучие лозы и  побеги  вьющихся  растений  -
цепко оплетая надломленные колонны и зловещие монолиты,  они  взбираются  на
мраморные мостовые, выложенные руками неведомых зодчих. В ветвях исполинских
деревьев, что высятся среди запущенных  дворов,  резвятся  обезьянки,  а  из
глубоких подземелий, где спрятаны несметные  сокровища,  выползают  ядовитые
змеи и чешуйчатые твари, не имеющие названия.
   Громадные каменные глыбы спят мертвым сном под одеянием из сырого  мха  -
это все, что осталось от могучих стен. Когда-то эти  стены  воздвигались  на
века - и, по правде сказать, по сей день еще служат  благородной  цели,  ибо
черная жаба нашла себе под ними приют.
   А по  самому  дну  долины  несет  свои  вязкие,  мутные  воды  река  Век.
Неизвестно, где берет она начало и в какие гроты впадает, и даже  сам  Демон
Долины не ведает, куда струятся ее воды и отчего у них такой красный цвет.
   Однажды Джин, пребывающий в лучах Луны, обратился к Демону Долины с такой
речью: "Я стар и многого не помню. Скажи мне, как выглядели, что совершили и
как называли себя те, кто воздвиг эти сооружения из Камня?" И Демон отвечал:
"Я - Память, и знаю о минувшем больше, нежели ты. Но и я слишком стар, чтобы
помнить  все.  Те,  о  ком  ты  спрашиваешь,  были  столь  же  загадочны   и
непостижимы, как воды реки Век. Деяний их я не помню, ибо  они  продолжались
лишь мгновение. Их внешность я припоминаю смутно и  думаю,  что  они  чем-то
походили вон на  ту  обезьянку  в  ветвях.  И  только  имя  запомнилось  мне
навсегда, ибо оно было созвучно названию реки.  Человек  -  так  звали  этих
созданий, безвозвратно канувших в прошлое".
   Получив такой ответ, Джин вернулся к себе на  Луну,  а  Демон  еще  долго
вглядывался в маленькую обезьянку, резвившуюся в ветвях исполинского дерева,
что одиноко высилось посреди запущенного двора.


1


1





СИЯНИЕ ИЗВНЕ

Говард ЛАВКРАФТ






ONLINE БИБЛИОТЕКА


http://www.bestlibrary.ru


   К западу от  Аркхэма  высятся  угрюмые  кручи,  перемежающиеся  лесистыми
долинами, в  чьи  непролазные  дебри  не  доводилось  забираться  ни  одному
дровосеку. Местные жители давно покинули эти места, да и  вновь  прибывающие
переселенцы  предпочитают  здесь  не  задерживаться.  В  разное  время  сюда
наезжали  франкоканадцы,  итальянцы  и  поляки,  но  очень  скоро  все   они
собирались  и  следовали  дальше.  И  вовсе  не  потому,  что   обнаруживали
какие-либо недостатки - нет, ничего  такого,  что  можно  было  бы  увидеть,
услышать или пощупать  руками,  здесь  не  водилось,  -  просто  само  место
действовало им на нервы, рождая в воображении странные фантазии и  не  давая
заснуть по ночам. Это, пожалуй, единственная причина, по которой  чужаки  не
селятся здесь: ибо доподлинно известно, что никому из них старый Эми Пирс  и
словом не обмолвился о том, что хранит его память о "страшных днях".
   Эми, которого в здешних краях уже давно считают немного  повредившимся  в
уме, остался единственным, кто не захотел покинуть насиженное место и уехать
в город. И еще. Во всей округе только он один  осмеливается  рассказывать  о
"страшных днях", да и то потому, что сразу же за его домом начинается  поле,
по которому можно очень быстро добраться до постоянно оживленной, ведущей  в
Аркхэм дороги.
   Некогда  эта  дорога  проходила  по  холмам  и  долинам  прямиком   через
Испепеленную Пустошь, но после того, как люди отказались ездить по ней, было
проложено новое шоссе, огибающее местность с юга. Однако следы старой дороги
все еще можно различить среди густой поросли наступающего на  нее  леса,  и,
без сомнения, кое-какие ее приметы сохранятся даже после того,  как  большая
часть низины будет затоплена под новое водохранилище. Если  это  случится  -
вековые леса падут под ударами  топоров,  а  Испепеленная  Пустошь  навсегда
скроется под толщей воды.
   Я только собирался отправиться к этим холмам и долинам на разметку нового
водохранилища, а меня уже предупредили, что место "нечистое".  Дело  было  в
Аркхэме, старинном и, пожалуй, одном из немногих  оставшихся  городков,  где
легенды о нечистой силе дожили до наших дней, и я  воспринял  предупреждение
как  часть  обязательных  страшных  историй,  которыми  седовласые  старушки
испокон веков пичкают своих внуков на ночь. Само же  название  "Испепеленная
Пустошь" показалось мне чересчур вычурным.
   Когда я добрался туда, было ясное раннее утро, но стоило мне ступить  под
мрачные своды ущелий, как я оказался в вечном полумраке. Тишина, царившая  в
узких проходах, была чересчур мертвой, и слишком уж  много  сырости  таил  в
себе настил из осклизлого мха и древнего перегноя.
   Но все это не шло ни в какое сравнение с Испепеленной Пустошью. На первый
взгляд, пустошь представляла собой  обычную  проплешину,  какие  остаются  в
результате лесного пожара - но почему же, вопрошал  я  себя,  на  этих  пяти
акрах серого безмолвия, въевшегося в окрестные леса и луга  наподобие  того,
как капля кислоты въедается в бумагу, с тех пор не выросло ни одной  зеленой
былинки? Большая часть пустоши лежала к северу от старой  дороги,  и  только
самый ее краешек переползал за южную обочину. Только подумав о том, что  мне
придется пересекать это неживое пепельное пятно, я почувствовал, что все мое
существо необъяснимым образом противится этому.
   Чувство долга и ответственности за возложенное поручение  заставили  меня
наконец двинуться дальше. На всем протяжении моего пути через пустошь  я  не
встретил ни малейших признаков растительности.  Повсюду,  насколько  хватало
глаз, недвижимо, не колышимая ни единым дуновением ветра, лежала  мельчайшая
серая пыль или, если угодно, пепел. В непосредственной близости  от  пустоши
деревья имели странный, нездоровый вид, а по самому  краю  выжженного  пятна
стояло и лежало немало мертвых гниющих стволов. Как ни ускорял я шаг, а  все
же успел заметить справа от себя груду  потемневших  кирпичей  и  булыжника,
высившуюся на месте обвалившегося дымохода и еще одну такую же кучу там, где
раньше, по всей видимости, стоял погреб.
   Немного поодаль зиял черный провал колодца, из недр  которого  вздымались
зловонные испарения и окрашивали проходящие  сквозь  них  солнечные  лучи  в
странные, неземные тона.
   После пустоши даже  долгий,  изнурительный  подъем  под  темными  сводами
чащобы показался мне приятным и освежающим, и я больше  не  удивлялся  тому,
что, стоит разговору зайти об  этих  местах,  жители  Аркхэма  переходят  на
испуганный  шепот.  В  наступивших  сумерках  никакая  сила  не  смогла   бы
подвигнуть меня на возвращение прежним путем, а потому я добрался до  города
по более долгой, но зато достаточно удаленной от пустоши южной дороге.
   Вечером я  принялся  расспрашивать  местных  старожилов  об  Испепеленной
Пустоши и о том, что означала фраза "страшные дни". Мне  не  удалось  ничего
толком разузнать, кроме, пожалуй, того, что дело происходило в восьмидесятых
годах прошлого столетия и что тогда была убита или  бесследно  пропала  одна
местная фермерская семья, но  дальнейших  подробностей  мои  собеседники  не
могли, а может быть, не желали  мне  сообщить.  При  этом  все  они,  словно
сговорившись, убеждали меня не  обращать  внимания  на  полоумные  россказни
старого Эми Пирса.
   Это поразительное единодушие как раз и послужило причиной  тому,  что  на
следующее утро, порасспросив дорогу у случайных прохожих, я стоял  у  дверей
полуразвалившегося коттеджа, в котором обитал местный сумасшедший.
   Пришлось изрядно поколотить в дверь, прежде чем старик  поднялся  открыть
мне, и по тому, как медлительна была его шаркающая походка, я понял, что  он
далеко не обрадован моему посещению.
   Не зная, как лучше подступиться к старику, я притворился, что  мой  визит
носит  чисто  деловой  характер,  и  принялся  рассказывать  о  цели   своих
изысканий, попутно вставляя вопросы,  касающиеся  характера  местности.  Мое
невысокое мнение о его умственных способностях, сложившееся из разговоров  с
городскими обывателями, также оказалось неверным - он был достаточно сметлив
и образован для того, чтобы мгновенно уяснить себе суть дела не хуже  любого
другого аркхэмца. Однако он вовсе не походил на обычного  фермера,  каких  я
немало встречал в  районах,  предназначенных  под  затопление.  Единственным
чувством, отразившимся на его лице, было чувство облегчения,  как  будто  он
только и желал, чтобы мрачные вековые долины, где прошла его жизнь,  исчезли
навсегда. "Конечно, их лучше затопить, мистер, а еще  лучше  -  если  бы  их
затопили тогда, сразу же после "страшных дней". И вот  тут-то,  после  этого
неожиданного вступления, он понизил голос до доверительного хриплого шепота,
подался корпусом вперед  и,  выразительно  покачивая  дрожащим  указательным
пальцем правой руки, начал свой рассказ.
   Я безмолвно слушал и по мере того, как его дребезжащий голос  все  больше
завладевал моим сознанием, ощущал невольный озноб. Не  раз  мне  приходилось
помогать  рассказчику  находить  потерянную  нить  повествования,  связывать
воедино обрывки научных постулатов, слепо сохраненные его слабеющей  памятью
из разговоров приезжих  профессоров.  Когда  старик  закончил,  я  более  не
удивлялся ни тому, что он слегка тронулся умом, ни тому, что жители  Аркхэма
избегают говорить об Испепеленной Пустоши.
   На следующий день я уже возвращался в Бостон сдавать свои  полномочия.  Я
не мог заставить себя еще раз приблизиться к этому мрачному  хаосу  чащоб  и
крутых склонов или хотя бы взглянуть в  сторону  серого  пятна  Испепеленной
Пустоши, посреди которой, рядом с грудой битого кирпича и булыжника,  чернел
бездонный зев колодца...
   По словам Эми, все началось  с  метеорита,  с  этого  белого  полуденного
облака, этой цепочки взрывов по  всему  небу  и,  наконец,  этого  огромного
столба дыма, выросшего над затерянной в дебрях леса лощиной. К вечеру  всему
Аркхэму стало известно: порядочных размеров скала свалилась с неба и угодила
прямо во двор Нейхема Гарднера. Дом Нейхема стоял на том  самом  месте,  где
позднее суждено было появиться Испепеленной Пустоши.  Это  был  на  редкость
опрятный, чистенький домик посреди цветущих садов и полей.
   Нейхем поехал в город рассказать  тамошним  жителям  о  метеорите,  а  по
дороге завернул к Эми Пирсу.  Эми  тогда  было  сорок  лет,  голова  у  него
работала не в пример лучше, чем сейчас, и потому все  последовавшие  события
накрепко врезались ему в память. На следующее утро Эми и его жена  вместе  с
тремя профессорами Мискатоникского университета,  поспешившими  собственными
глазами узреть пришельца из неизведанных глубин  межзвездного  пространства,
отправились к месту падения метеорита. По прибытии их  прежде  всего  удивил
тот факт, что размеры болида оказались не такими громадными, как им за  день
до того обрисовал хозяин фермы. "Он съежился",  -  объяснил  Нейхем,  однако
ученые мужи тут же возразили, что метеориты "съеживаться" не могут.
   Нейхем добавил еще, что жар, исходящий от раскаленной глыбы, не спадает с
течением времени и что по ночам от нее  исходит  слабое  сияние.  Профессора
потыкали  болид  киркой  и  обнаружили,  что  он,  на  удивление  мягок.  Он
действительно оказался мягким, как глина или как смола, и  потому  небольшой
кусочек, который ученые мужи унесли в университет для анализа,  им  пришлось
скорее отщипнуть, нежели отломить  от  основной  глыбы.  Им  также  пришлось
поместить образец в старую бадью, позаимствованную на кухне у  Нейхема,  ибо
даже столь малая  частичка  метеорита  упрямо  отказывалась  охлаждаться  на
воздухе. На обратном пути они  остановились  передохнуть  у  Эми,  и  тут-то
миссис Пирс изрядно озадачила их, заметив,  что  кусочек  метеорита  за  это
время значительно уменьшился в размерах,  да  к  тому  же  почти  наполовину
прожег дно гарднеровской бадьи. А впрочем, он и с самого начала был не очень
велик, и, может быть, тогда им только показалось, что они взяли больше.
   На следующий день - а было это в июне восемьдесят второго  -  сверх  меры
возбужденные профессора опять всей гурьбой повалили на ферму Гарднеров.
   Проходя мимо дома Эми, они ненадолго задержались, чтобы порассказать  ему
о необыкновенных вещах, которые выделывал принесенный ими накануне  образец,
прежде чем исчезнуть без  следа.  Университетские  умники  долго  покачивали
головами, рассуждая о странном родстве ядра метеорита с кремнием. И  вообще,
в их образцовой исследовательской лаборатории анализируемый  материал  повел
себя  неподобающим  образом:  термическая  обработка  древесным   углем   не
произвела  на  него  никакого  воздействия  и  не  выявила  никаких   следов
поглощенных газов, бура дала отрицательную реакцию, а нагревание  при  самых
высоких  температурах,  включая  и  те,  что   получаются   при   работе   с
кислородно-водородной  горелкой,  выявило  лишь  его  полную  и  безусловную
неспособность  к  испарению.  На  наковальне  он  только   подтвердил   свою
податливость, а в  затемненной  камере  -  люминесцентность.  Его  нежелание
остывать окончательно взбудоражило весь  технологический  колледж.  И  после
того, как спектроскопия показала наличие световых полос, не  имеющих  ничего
общего с полосами обычного спектра, среди ученых только и  было  разговоров,
что о новых элементах, непредсказуемых оптических свойствах и прочих  вещах,
которые  обыкновенно  изрекают  ученые  мужи,  столкнувшись  с  неразрешимой
загадкой.
   Несмотря на то, что образец сам  по  себе  напоминал  сгусток  огня,  они
пытались расплавить его в тигле со всеми известными реагентами. Вода не дала
никаких результатов. Азотная кислота  и  даже  царская  водка  лишь  яростно
шипели и разлетались мелкими брызгами,  соприкоснувшись  с  его  раскаленной
поверхностью. Эми с трудом припоминал все эти мудреные названия, но когда  я
начал перечислять ему некоторые растворители, обычно  применяемые  в  такого
рода процедурах, он согласно кивал головой. Да, они пробовали  и  аммиак,  и
едкий натр, и спирт, и эфир, и благоуханный дисульфид углерода и еще  дюжину
других, но,  хотя  образец  и  начал  понемногу  остывать  и  уменьшаться  в
размерах, в составе растворителей  не  было  обнаружено  никаких  изменений,
указывающих на то, что они вообще  вошли  в  соприкосновение  с  исследуемым
материалом. Однако, вне всякого сомнения, вещество это было металлом. Прежде
всего потому, что оно выказывало  ма