только
хорошее, и, восхищенные, мы обнаружили, что годы не оставляют больше  следов
на наших лицах.
   Речи наши стали непочтительными и чертовски честолюбивыми. Ни господь, ни
сам сатана не стремились одержать тех побед,  о  которых  мы  мечтали.  Меня
охватывает дрожь, когда я рассказываю об этом,  не  надеясь  быть  правильно
понятым. И все же, по правде говоря, однажды мой друг доверил бумаге  мысли,
которые не мог произнести вслух. Это заставило меня тут же сжечь богохульный
листок, и теперь я со страхом смотрю через широко раскрытое окно на звездное
небо. Я предполагаю - это лишь мое предположение, - что он задумал подчинить
своему влиянию течение всей Вселенной и даже более  того:  он  хотел,  чтобы
Земля  и  звезды  менялись  местами  по  его  прикачу  и  чтобы  ему  одному
принадлежало право решать судьбу всякого живого существа. Я  утверждаю  -  и
могу в этом поклясться, - что не разделял его устремлений. И хотя  мой  друг
мог сказать или написать противное, ото можно считать ложью, ведь  я  не  из
тех людей, что ставят  на  карту  все  то,  что  обеспечивает  полный  успех
задуманному.
   Пришла ночь, и налетевшие из далекого пространства ветры закружили нас  в
безбрежной пустоте за гранью мышления и понимания. Наводящее  ужас  ощущение
овладело нами. Восприятие бесконечности вызывало  у  нас  странные  приступы
радости, по сейчас я не  способен  воспроизвести  полностью  те  ощущения  и
описать  то  немногое,  что  мне  запомнилось.  Когда  мы   беспрепятственно
преодолели серию вязких преград, я почувствовал, что нас унесло  в  царство,
бесконечно более далекое, чем то, которое нам запомнилось раньше.
   Мой друг плыл далеко впереди меня в  девственно  голубом  океане,  и  эта
картина - юношеское выражение его лица, восторженного и светящегося -  несла
в себе нечто роковое. Внезапно возникший образ стал темным и сразу исчез,  а
я почувствовал впереди преграду, которую не смог преодолеть. Это было что-то
похожее на другие, но в то же время плотнее: твердая, клейкая масса  -  если
можно употребить подобные термины для определения качества в  нематериальном
мире.
   Я ударился о барьер, а  мой  друг  перелетел  через  него  без  труда.  Я
барахтался, стараясь скорее  догнать  его,  потому  что  действие  принятого
наркотика подходило к концу.  Наконец,  я  открыл  глаза  и  в  углу  студии
напротив себя увидел  моего  компаньона,  бледного,  растерянного,  еще  без
сознания. Античные черты его лица поражали какой-то дикой красотой в зеленых
и золотых лучах лунного света.
   Через некоторое время он пошевелился. Боже, могло ли небо  избавить  меня
от спектакля, невольным зрителем которого я стал?! Не могу  передать,  какие
крики вырывались из его груди, какие адские видения отразились на  мгновение
в его черных глазах, расширенных от страха, могу лишь сказать, что я потерял
сознание и оставался так до тех пор, пока мой друг опять не пришел в себя  и
не принялся меня трясти, надеясь таким образом, что я помогу ему изгнать  из
его души страшные муки и уныние.
   Это  было  концом  наших  добровольных  исследований  в  закоулках   сна.
Запуганный, раздавленный, дрожащий приятель, преодолевший  страшный  барьер,
сказал,  что  отныне  мы  больше   не   должны   путешествовать   по   этому
беспредельному царству. У него не хватало смелости описать то, что он видел.
Он к тому же заявил, что мы должны отдавать сну как  можно  меньше  времени,
даже если для этого потребуется принимать  возбуждающие  препараты.  Он  был
полностью прав и вскоре я начал испытывать  невыразимый  страх  каждый  раз,
когда проваливался в  беспамятство.  Выходя  на  время  из  этой  неизбежной
дремоты, я  становился  все  более  старым;  одряхление  же  моего  приятеля
вызывало у меня тревогу.
   Для человека  нет  ничего  более  ужасного,  чем  следить  за  морщинами,
образующимися на его собственном лице, и видеть, как волосы белеют прямо  на
глазах. Мы изменили наш образ жизни. До сего дня друг не  раскрывал  мне  ни
свое имя, ни происхождение, он жил  подобно  отшельнику.  Но  внезапно  наше
одиночество стало для него невыносимо. Он отказывался оставаться ночью один.
Даже присутствие нескольких человек не спасало и не  успокаивало  его.  Лишь
среди многочисленной и радостной толпы он чувствовал себя хорошо.  Мы  стали
больше общаться с молодыми, и хотя наше присутствие  и  наш  возраст  иногда
вызывали их насмешки, это приносило моему  приятелю  меньше  страданий,  чем
одиночество.
   Я заметил, что мой друг особенно боялся находиться вне дома в час,  когда
зажигались звезды. Часто я заставал его, встревоженно смотрящим на небо, как
бы выискивающим там след некоего дьявола. Его взгляд не был устремлен только
в одну точку небесного свода, направление взгляда менялось в зависимости  от
времени года. Весной он смотрел на  северо-запад,  летом  прямо  вверх,  над
нашими головами, осенью - на северо-восток и  зимой  -  на  запад,  но  лишь
ранним утром.
   Душные летние вечера нагоняли на него необъяснимый страх.
   Прошло два года, и я начал понимать, что его опасения должны быть связаны
с чем-то конкретным. Я сделал вывод,  что  все  дело  в  каком-то  пятне  на
небесном  своде,  которое  в  зависимости  от  времени  года   меняет   свое
расположение. Уголком неба, на который  постоянно  смотрел  мой  друг,  было
созвездие Короны Северного Сияния.
   Мы сняли студию в Лондоне.
   Мы не разлучались ни на мгновение, но больше не вспоминали о том времени,
когда оба стремились познать таинство  потустороннего  мира.  Мы  постарели.
Наркотики, постоянное нервное напряжение и прошлая разгульная  жизнь  сильно
измотали нас.
   Друг почти полностью облысел. Его борода и те немногие  волосы,  что  еще
остались, стали белыми, словно снег. Мы  одержали  удивительную  победу  над
сном и спали не больше одного-двух часов в сутки.
   Затем, с дождями и туманами, пришел январь. У нас не было больше денег на
покупку наркотиков. Я уже давно продал все статуи и  миниатюры;  у  меня  не
осталось больше сил работать с мрамором и  слоновой  костью.  Способность  и
умение придавать материалу необходимую форму почти полностью покинули меня.
   Мы жестоко страдали. Однажды ночью мой друг впал в тревожный  сон.  Он  с
трудом дышал, хрипел, и долгое время мне не  удавалось  его  разбудить.  Эта
картина врезалась в мой мозг во всех  деталях:  темная  мансарда,  по  крыше
стучит дождь; громкое тиканье настенных часов и тихое наручных; приглушенный
дождем и туманом городской  шум,  и  самое  страшное  -  тяжелое,  глубокое,
зловещее дыхание, как бы отмеривающее порции сверхъестественного страха.
   По мере того как я сидел возле друга, у меня поднялось давление, и  толпа
демонов, рожденная моим больным воображением,  закружилась  вокруг  меня.  Я
услышал бой часов - это были не  наши  часы,  а  какие-то  другие,  лишенные
необходимого механизма, - и он придал новый импульс моим  болезненным  снам.
Часы - время - пространство - бесконечность. Потом мысли сосредоточились  на
жилище. Над крышей,  туманом,  дождем,  самой  атмосферой  на  северо-западе
поднималась Корона Северного Сияния. Созвездие, которого, казалось, опасался
мой  друг,  полукруг  его,  еще  невидимые  глазом  звезды  заполнили  своим
краснеющим светом безбрежные лазуревые бездны.
   Вдруг мои чуткие уши уловили какой-то новый шум,  тихое,  но  настойчивое
гудение,  идущее  издалека.  Монотонный,  издевательский  крик  слышался   с
северо-запада.
   Но не этот далекий стон парализовал мою волю и вверг мою душу в ужас.  Не
он заставил сотрясаться от страха мое тело  и  издавать  звуки,  от  которых
кровь стыла в жилах у соседей. Не то, что я услышал,  подействовало  так,  а
скорее то, что я увидел. Моя запертая, мрачная комната с задернутыми шторами
на  окнах  вдруг  осветилась  жутким   красно-золотым   светом,   идущим   с
северо-западной части неба. Пагубный луч света, пройдя  через  окно,  уперся
прямо в голову спящего. Картина - воспоминание о его лице - предстала  моему
взору еще раз такой, какой была во время наших  путешествий  по  безбрежному
океану времени и пространства, когда мой друг преодолевал  все  препятствия,
чтобы проникнуть в глубокие, запрещенные закоулки кошмара.
   Я смотрел на него и видел трясущуюся голову,  черные  глаза,  наполненные
ужасом, тонкие губы приоткрытого рта  в  таком  жутком  крике,  что  страшно
вспоминать о нем. Вид этого  мертвенного,  сверхъестественного,  светящегося
лица был кошмаром, который вряд ли явится мне еще когда-нибудь.
   Шум возрастал, приближаясь к нашему  жилищу.  Я  не  произнес  ни  слова,
стараясь понять его источник, который порождал  также  и  губительный  свет,
падающий сейчас на моего друга. Увиденное вызвало у меня приступ  эпилепсии,
что привело в сильное смятение моих соседей  и  полицию.  Никогда,  во  веки
вечные не смогу я поведать об увиденном, а даже если и  попытаюсь,  приложив
все силы для этого,  то  не  уверен,  оставила  ли  мне  память  способность
воспроизвести в сознании страшную картину. Эта неподвижная голова, даже если
и знает больше меня, уже ничего не  сможет  рассказать;  отныне  мой  взгляд
постоянно будет прикован к ненасытному ироническому Гипнозу, властителю сна,
чтобы защищать себя о г безумной силы знания и философии.
   Я не знаю, что произошло в действительности.  Не  только  мой  ук,  но  и
сознание  всех  людей,  окружавших  меня,  охватила   забывчивость,   бывшая
единственным средством, которое помогло им не сойти с ума.
   Они заявили, уж не знаю почему, что у меня никогда  не  было  друга.  Что
только искусство, философия и пороки заполняли мою трагическую  жизнь.  Этой
ночью соседи и полиция позаботились обо мне,  а  врач  прописал  мне  покой.
Никто не понял, какое кошмарное событие произошло здесь. Они  не  испытывали
никакой жалости к моему сраженному лучом света другу,  но  предмет,  который
они нашли на кровати в моей студии, вызвал  у  них  восхищение.  Меня  стали
восхвалять. Сейчас у меня репутация, которой я не заслуживаю,  которую  даже
презираю. Я уже лысый, сморщенный, моя борода стала  седой.  Я  часами  сижу
неподвижно и чувствую себя парализованным. Наркотики выбили меня  из  колеи,
довели до полного изнеможения. Время, оставшееся мне для  жизни,  я  посвящу
созерцанию той найденной вещицы.
   Все отказываются верить, что я продал последнюю  из  моих  работ.  Все  с
восторгом смотрят на безмолвный предмет, завещанный мне лучом света.
   Все, что осталось  мне  от  моего  друга,  превратившего  меня  в  жалкую
развалину,  это  великолепная  мраморная  голова,  достойная  резца  великих
древнегреческих скульпторов. Великолепное лицо с густой  волнистой  бородой,
улыбающиеся губы, длинные вьющиеся волосы, высокий лоб,  украшенный  цветком
мака. Все говорят, что именно я вылепил этот бюст, что  он  изображает  меня
самого в двадцать пять лет. На его мраморном основании были выбиты греческие
буквы, складывающиеся в единственное имя: Гипноз.



ЗА ПРЕДЕЛОМ БЫТИЯ

   Страшная перемена, происшедшая с моим  лучшим  другом  С.Тилингастом,  не
поддается никакому разумному объяснению.
   Прошло два с половиной месяца с тех пор, когда я видел  его  в  последний
раз. Он объяснял мне  тоща,  с  какой  целью  проводит  свои  метафизические
исследования. В тот памятный день  он  выставил  меня  за  дверь,  не  желая
выслушивать мои робкие возражения и предупреждения. Я  понял,  что  с  этого
злополучного  момента  он  готов  заточить  себя  в  "монастыре"   -   своей
лаборатории, - в полном уединении от всех, отдалив от себя  слуг,  оставшись
наедине со своей проклятой электрической машиной. И, однако, я все равно  не
мог предположить, что за такой короткий срок - всего за десять недель  -  он
может измениться  до  неузнаваемости.  Передо  мной  был  совершенно  другой
человек: исхудавший, изможденный, с болезненно  желтоватым  цветом  лица,  с
беспокойным блеском во впавших глазах. На его лбу и шее выступили  и  нервно
пульсировали вены, все лицо покрывали морщины, а  руки  била  мелкая  дрожь.
Добавьте к этому еще необыкновенную  неопрятность,  отвратительную  грязь  и
очевидное  пренебрежение  всеми  правилами  гигиены.  И  это   у   человека,
отличавшегося ранее особой педантичностью и аккуратностью. Я  был  потрясен.
Таким  предстал  передо  мной  мой  друг  С.Тилингаст  в  ту  ночь  в  своей
лаборатории, куда меня привело его бессвязное и туманное  письмо,  посланное
им после десяти недель заточения.
   Итак, дверь  мне  открыло  дрожащее  и  трясущееся,  похожее  на  призрак
существо со свечой  в  руке,  непрерывно  озиравшееся,  словно  оно  боялось
обнаружить присутствие  чего-то  невидимого  мне  в  этом  уединенном  доме,
стоявшем  в  стороне  от  Беневолен-стрит.  Нельзя  сказать,  что  Тилингаст
занимался наукой и философией.  Трезвые  и  холодные  соображения  заставили
оставить эти занятия. Долгое время Тилингаст был во власти неудач. Но сейчас
я понял, что ему удалось  достичь  желанного  результата:  я  предвидел  это
десять недель назад, когда он с энтузиазмом заявил, что находится на  подоге
открытия и был при этом очень возбужден.
   - Что мы знаем, - говорил он срывающимся от волнения, дрожащим голосом, -
о мире, о Вселенной, которая нас окружает? Средства, которыми мы располагаем
для познания, ничтожно малы, а знания о  явлениях  и  предметах  вокруг  нас
весьма ограничены. Мы все воспринимаем с собственной точки зрения  и  ничего
не знаем об  истинной  природе  вещей.  Обладая  лишь  пятью  чувствами,  мы
стремимся покорить бесконечно сложный космос, познать всю Вселенную с  точки
зрения материи, энергии и жизни. И, может быть, эта Вселенная  находится  на
расстоянии вытянутой руки, но наши не слишком чувствительные органы  никогда
не смогут ее обнаружить. Я всегда был уверен, что эти миры существуют  рядом
с нами. Сейчас мне кажется, что я  нашел  средство,  позволяющее  преодолеть
существующий между нами барьер. Я  не  шучу.  В  полночь  эта  электрическая
машина начнет излучать волны, оказывающие определенное  воздействие  на  уже
атрофированные органы в нашем  организме.  Эти  удивительные  волны  откроют
перед нами безграничные перспективы. Мы сможем понять, какая сила заставляет
выть по ночам собак, настораживаться кошек. Нам удастся открыть дверь в  мир
явлений, недоступных пока еще ни одному представителю рода человеческого. Мы
пересечем время и преодолеем границы  пространства.  Не  сделав  ни  единого
шага, мы сможем исследовать сердце любого живого существа.
   Когда он закончил свою речь, я стал спорить,  пытался  возражать  ему.  Я
хорошо знал моего друга, и был весьма напуган  его  состоянием.  Последствия
вам известны. Он пришел в ярость и выставил меня за  дверь.  Однако  желание
поделиться  с  кем-нибудь  своим  открытием   победило   его   злопамятство.
Полученное мною письмо было написано в приказном тоне.
   Находясь в доме  моего  друга,  с  которым  произошли  столь  необратимые
перемены,  я  вдруг  ощутил,  как  неописуемый  и  необъяснимый  страх  стал
овладевать мною. Мне показалось, будто слова,  произнесенные  десять  недель
назад, постепенно материализуются в царящей в доме кромешной  тьме.  У  меня
вызывал дрожь искаженный, изменившийся голос  хозяина.  Мне  очень  хотелось
увидеть кого-нибудь из слуг, но мой друг сказал, что отпустил  их  всех  три
дня назад. Мне показалось достаточно странным, что  старик  Грегори  покинул
своего хозяина, не предупредив меня, доброго и верного друга Тилингаста.  Но
вскоре мои страхи стали мало-помалу исчезать по мере  того,  как  возрастало
любопытство. Я мог лишь строить предположения о том, чего  ожидает  от  меня
Тилингаст, но я нисколько не сомневался, что тайна, которую он мне  доверит,
будет, несомненно, важной. Раньше я всегда протестовал  против  анормального
вторжения в непостижимую и неподвластную человеку область. Но сейчас, будучи
уверенным, что мой друг совершил открытие, я понимал его духовное состояние,
несмотря на цену этой победы.  Я  шел  по  пустому  дому,  освещаемому  лишь
дрожащим пламенем свечи в руке этого подобия  человека.  Электричество  было
полностью отключено во всем доме, и я поинтересовался, в чем причина  этого.
В ответ Тилингаст еле слышно прошептал: "Нет, это  было  бы  слишком,  я  не
осмелился бы..."
   И он продолжал бормотать что-то себе под нос. Я обратил внимание  на  его
новую манеру разговаривать. Раньше я за ним такого не замечал.  Наконец,  мы
вошли в лабораторию, и я увидел эту ненавистную  мне  электрическую  машину,
которая излучала какой-то зловещий фиолетовый  свет.  Машина  соединялась  с
мощной химической батареей. Тилингаст объяснил мне, что этот постоянный свет
не был рожден электрическим током в привычном для меня понимании. Он  усадил
меня слева от машины и нажал какую-то кнопку под  лампами.  Раздался  гулкий
треск, потом легкий свист, и все это закончилось тихим равномерным гудением.
Свет сначала был очень ярким, потом стал тускнеть  и,  наконец,  его  сияние
стало бледным и неопределенным. Все это время Тилингаст внимательно наблюдал
за мной, явно радуясь моему удивлению:
   - Вы знаете, что это? - прошептал он. - Это ультрафиолет. И, видя  как  я
недоверчиво покачал головой, нетерпеливо продолжил:
   - Вы думаете, что ультрафиолет невидим. Да, это так. Но сейчас вы  можете
видеть его," как и  другие  ранее  невидимые  предметы!  Послушайте!  Волны,
исходящие от машины, пробуждают в нас тысячи чувств, которые мы унаследовали
в  процессе  эволюции,  длившейся  многие  века,  от  состояния   крохотного
электрона до состояния живого организма. Мне удалось  постичь  истину,  и  я
хочу, чтобы и вы тоже постигли  ее.  Вас  интересует  ее  аспект?  Я  сейчас
объясню.
   Тилингаст сел напротив, нервно сжимая в руке свечу, и посмотрел  на  меня
так пристально, что мне опять стало не по себе.
   "Сначала вы услышите множество непонятных звуков. Вы когда-нибудь слышали
говорящую мозговую железку? Мне смешно при мысли, что о ней  могут  что-либо
знать простофили и  последователи  Фрейда.  Эта  мозговая  железка  -  самый
главный чувствительный орган. И это я его открыл. Это  безграничное  зрение,
передающее нашему мозгу всевозможные образы. Если вы нормальный человек,  то
почувствуете это. У вас будет  доказательство  существования  безграничности
бытия.
   Я обвел взглядом огромную, похожую на мансарду комнату, слабо  освещенную
лучами, невидимыми для простого глаза. Дальние  углы  комнаты  оставались  в
тени, а середина была окутана неким непонятным ореолом, напоминающим мираж.
   Пока Тилингаст молчал, я увидел себя в храме, населенном  давно  умершими
богами. Это было  невообразимое  строение  с  многочисленными  колоннами  из
черного камня, возвышающееся до заоблачных  далей,  вне  досягаемости  моего
взгляда. Храм покоился на влажных плитах. Видение оставалось отчетливым лишь
какое-то мгновенье, затем его сменил устрашающий образ: абсолютная  пустота,
безграничное пространство, где ничего  не  видно  и  не  слышно.  Воцарилось
небытие и ничего больше.
   Я почувствовал почти детский страх, заставивший меня достать  из  кармана
револьвер, который я постоянно  ношу  с  собой,  с  той  самой  ночи,  когда
подвергся нападению на Ист-Провиданс. В этот момент появился странный  звук,
рожденный , казалось, в самых далеких и глубинных материях. Звук был  совсем
слабым, с какими-то особенно хрупкими музыкальными вибрациями. Но было в нем
и что-то зловещее, от чего у меня создалось впечатление, будто все мое  тело
подвергают изощренной пытке. Одновременно мимо меня  прошел  поток  ледяного
воздуха. Я ждал, затаив дыхание. Вдруг шум и мороз воздуха стали  нарастать,
и мне показалось, что я, связанный, лежу на рельсах, и ко  мне  приближается
гигантский локомотив. Но стоило мне заговорить с  Тилингастом,  все  видения
разом исчезли. Я снова увидел машину, излучающую свет, моего друга и мрачную
комнат