сь  толпа настолько уродливых представителей человеческой
породы,  которых  могли  представить и изобразить разве  что художники самой
причудливой  и извращенной фантазии. Лишенное одежды, это отродье топталось,
выло и корчилось вокруг  чудовищного костра  кольцеобразной формы;  в центре
костра, появляясь поминутно  в разрывах  огненной завесы, возвышался большой
гранитный монолит примерно в восемь футов, на вершине которого, несоразмерно
миниатюрная, покоилась резная фигурка. С десяти виселиц, расположенных через
равные промежутки по кругу, свисали  причудливо  вывернутые  тела несчастных
исчезнувших скваттеров.  Именно внутри  этого  круга,  подпрыгивая  и  вопя,
двигаясь  в  нескончаемой  вакханалии  между  кольцом тел  и  кольцом  огня,
бесновалась толпа дикарей.
     Возможно  это  было  лишь  игрой воспаленного воображения, но одному из
полицейских,  экспансивному  испанцу,  послышалось,  что откуда-то  издалека
доносятся звуки, как  бы вторящие  ритуальному пению,  и отзвук  этот шел из
глубины леса, хранилища древних страхов и  легенд. Человека этого, Жозефа Д.
Галвеса, я  последствии опрашивал, и он  действительно  оказался чрезвычайно
впечатлительным. Он уверял даже, что видел слабое биение больших  крыльев, а
также  отблеск  сверкающих глаз и  очертания громадной белой массы за самыми
дальними деревьями -- но тут, я думаю, он стал жертвой местных суеверий.
     На  самом  деле,  полицейские  оставались  в  состоянии  ступора  всего
несколько мгновений. Чувство долга  возобладало: хотя в толпе  было не менее
сотни   беснующихся  ублюдков,  полицейские  полагались  на  свое  оружие  и
решительно двинулись вперед. В течение последовавших пяти минут шум  и  хаос
стали совершенно неописуемыми,  Дубинки полицейских наносили страшные удары,
грохотали револьверные  выстрелы, и, в результате,  Легресс  насчитал  сорок
семь  угрюмых пленников,  которым он  приказал одеться  и выстроиться  между
двумя рядами полицейских. Пятеро участников колдовского шабаша были убиты, а
двое  тяжело  раненных были перенесены на импровизированных носилках  своими
плененными  товарищами.  Фигурку  с  монолита, разумеется,  сняли и  Легресс
забрал ее с собой.
     После  того как  изнурительное  путешествие завершилось, пленники  были
тщательно  допрошены  и  обследованы  в  полицейском   управлении.  Все  они
оказались людьми  смешанной крови, чрезвычайно низкого умственного развития,
да еще и с психическими отклонениями. Большая часть из них была матросами, а
горстка  негров  и мулатов, в  основном  из Вест-Индии, или  португальцев  с
островов Кэйп-Верде, привносила оттенок колдовства в этот разнородный культ.
Но еще до того, как были заданы все вопросы, выяснилось, что здесь речь идет
о чем-то значительно  более  древнем и глубоком, чем  негритянский фетишизм.
Какими  бы  дефективными  и  невежественными  ни  были  эти  люди,   они   с
удивительной  последовательностью  придерживались  центральной  идеи  своего
отвратительного верования,
     Они поклонялись, по их собственным словам, Великим Старейшинам, которые
существовали  еще  за  века до того,  как на земле появились первые люди,  и
которые пришли  в совсем  молодой  мир с небес.  Эти Старейшины теперь ушли,
удалились вглубь  земли  и  под дно  моря; однако их мертвые тела рассказали
свои секреты первому человеку в его снах, и он создал культ, который никогда
не  умрет. Это был именно  их культ,  и пленники  утверждали, что он  всегда
существовал и всегда  будет существовать, скрытый  в  отдаленных  пустынях и
темных местах по всему  миру, до  тех  пор,  пока  великий  жрец  Цтулху  не
поднимется из своего темного дома в великом городе Р'льехе под толщей вод, и
не  станет  властелином мира.  Наступит  день, и  он, когда звезды будут  им
благоприятствовать, их призовет,
     А  больше пока сказать ничего  нельзя. Есть  секрет, который невозможно
выпытать никакими- средствами, никакими мучениями. Человек  никогда  не  был
единственным  обладателем сознания  на Земле,  ибо из тьмы рождаются образы,
которые посещают, немногих верных и верующих. Но это не Великие  Старейшины,
Ни один человек  никогда не видел  Старейшин. Резной идол представляет собой
великого Цтулху, но никто не может сказать, как выглядят остальные. Никто не
может теперь прочитать древние письмена, но  слова передаются из уст в уста.
Заклинание, которое они  поют, не является  великим секретом из тех, которые
передаются  только шепотом  и никогда не произносятся вслух.  А  заклинание,
которое  они распевают, означает лишь одно: "В Р'льехе, в своем доме мертвый
Цтулху спит в ожидании своего часа".
     Лишь  двое  из  захваченных  пленников оказались вменяемыми  настолько,
чтобы их  можно было  повесить,  всех  же  прочих  разместили  по  различным
лечебницам. Все они отрицали участие в ритуальных  убийствах, и уверяли, что
убийства совершали Чернокрылые, приходившие к ним из своих убежищ, которые с
незапамятных  времен  находятся  в  глуши  леса.   Однако  больше   об  этих
таинственных  союзниках ничего связного  узнать не удалось. Все, что полиция
смогла  выяснить,  было получено  от  весьма  престарелого метиса  по  имени
Кастро, который  клялся, что бывал  в  самых  разных  портах  мира и  что он
беседовал с бессмертными вождями культа в горах Китая.
     Престарелый  Кастро  припомнил  отрывки  устрашающих  легенд,  на  фоне
которых блекнут все рассуждения  теософов и которые  представляют человека и
весь наш мир, как нечто недавнее  и  временное.  Были эпохи,  когда на земле
господствовали иные Существа, и они создали  большие Города. Как рассказывал
бессмертный Китаец,  останки этих Существ  еще  могут  быть обнаружены:  они
превратились в циклопические камни на островах Тихого океана. Все они умерли
задолго  до появления человека, но есть способы,  которыми можно их оживить,
особенно когда звезды вновь займут благоприятное положение в цикле вечности.
Ведь Они сами пришли со звезд и принесли с собой свои изображения,
     Великие Старейшины,  продолжал  Кастро, не  целиком состоят из  плоти и
крови.  У  них  есть  форма  --  ибо  разве  эта  фигурка   не  служит  тому
доказательством? -- но форма  их не воплощена в материи. Когда звезды займут
благоприятное положение, Они смогут перемещаться из одного мира в другой, но
пока звезды расположены плохо. Они не могут жить. Однако, хотя Они больше не
живут, но Они никогда полностью не умирали. Все Они лежат в каменных домах в
Их огромном городе Р'льехе, защищенные заклятиями могущественного  Цтулху, в
ожидании  великого возрождения, когда звезды и Земля снова будут готовы к их
приходу.  Но  и  в  этот момент  освобождению  Их тел  должна способствовать
какая-нибудь  внешняя   сила.  Заклятия,  которые  делают  Их   неуязвимыми,
одновременно  не позволяют Им сделать первый шаг,  поэтому теперь они  могут
только лежать без  сна  в темноте и  думать,  пока бесчисленные миллионы лет
проносятся  мимо. Им известно все,  что происходит во  вселенной,  поскольку
форма  их  общения   --  это  передача  мыслей.  Так  что  даже  сейчас  Они
разговаривают друг  с  другом  в  своих  могилах.  Когда, после бесконечного
хаоса, на Земле появились первые люди, Великие старейшины обращались к самым
чутким  из  них  при помощи внедрения  в  них  сновидений, ибо только  таким
образом мог Их язык достичь сознания людей.
     И вот, прошептал Кастро, эти первые люди создали культ вокруг маленьких
идолов, которых показали им Великие Старейшины:  идолов, принесенных в давно
стершиеся из памяти века, с темных звезд. Культ этот никогда не прекратится,
он сохранится до  тех пор, пока звезды вновь не займут  удачное положение, и
тайные  жрецы  поднимут  великого Цтулху  из его  могилы, чтобы оживить  Его
подданных  и  восстановить  Его  власть  на  земле.  Время это  легко  будет
распознать, ибо тогда  все  люди  станут  как Великие Старейшины -- дикими и
свободными, окажутся по ту сторону добра и зла, отбросят в сторону законы и,
мораль,  будут кричать, убивать и веселиться. Тогда освобожденные Старейшины
раскроют им  новые  приемы,  как  кричать, убивать и веселиться, наслаждаясь
собой, и вся земля запылает всеуничтожающим огнем свободы и  экстаза, До тех
пор  культ, при помощи своих обрядов и ритуалов,  должен сохранять  в памяти
эти древние способы и провозглашать пророчества об их возрождении.
     В  прежние  времена  избранные  люди  могли  говорить  с   погребенными
Старейшинами во время сна, но потом что-то случилось. Великий каменный город
Р'льех, с его монументами и надгробиями исчез под  волнами; и глубокие воды,
полные  единой первичной тайны,  сквозь которую  не может пройти даже мысль,
оборвали и это призрачное общение. Но память никогда не умирает, и верховные
жрецы говорят, что город  восстанет вновь, когда звезды займут благоприятное
положение. Тогда из  земли восстанут ее черные  духи, призрачные и  забытые,
полные молвы, извлеченной из-под дна забытых морей. Но об этом старый Кастро
говорить не  вправе. Он резко оборвал свой рассказ, и  в  дальнейшем никакие
попытки не могли заставить его говорить. Странно также, что он категорически
отказался описать  размеры  Старейшин. Сердце  этой  религии, по его словам,
находится    посреди    безвестных   пустынь    Аравии,   где    дремлет   в
неприкосновенности  Ирем, Город Колонн. Это верование  никак  не  связано  с
европейским  культом  ведьм,  и практически  неизвестно  никому,  кроме  его
приверженцев.  Ни  в  одной  из книг  нет  даже  намека на  него,  хотя, как
рассказывал бессмертный Китаец, в "Некрономиконе" безумного арабского автора
Абдулы Альхазреда  есть строки с двойным смыслом,  которые  начинающий может
прочесть  по  своему  усмотрению, в  частности  такой  куплет,  неоднократно
являвшийся предметом дискуссий:
     "Вечно лежать без движения может не только мертвый,
     А в странные эпохи даже смерть может умереть".
     Легресс, на которого все это произвело глубокое впечатление, безуспешно
пытался узнать, получил ли подобный  культ  историческое  признание. По всей
видимости, Кастро сказал правду, утверждая, что он остался полностью срытым.
Специалисты  из  университета  в  Тулэйне, куда обратился Легресс, не смогли
сказать  что-либо  ни о самом  культе,  ни о  фигурке  идола, которую  он им
показал, теперь инспектор  обратился к ведущим специалистам в данной области
и  вновь  не смог  услышать  ничего  более  существенного, чем  гренландская
история профессора Уэбба.
     Лихорадочный  интерес,  вызванный  на  собрании специалистов  рассказом
Легресса  и  подкрепленный  показанной  им  фигуркой,  получил  отражение  в
последующей корреспонденции присутствовавших специалистов, хотя почти не был
упомянут в  официальных публикациях археологического  общества. Осторожность
--  всегда  является  первой  заботой   ученых,   привыкших  сталкиваться  с
шарлатанством и  попытками мистификации. На некоторое время Легресс передал'
фигурку идола профессору Уэббу, однако, после смерти  последнего, получил ее
обратно  и  она оставалась у него, так что увидеть загадочную вещицу я  смог
лишь совсем  недавно. Это в самом  деле  довольно жуткого вида произведение,
несомненно очень похожее на "сонную скульптуру" юного Уилкокса.
     Неудивительно,  что мой дед был весьма взволнован рассказом скульптора,
ибо какие же еще мысли могли у него возникнуть, если учесть, что он уже знал
историю Легресса о загадочном культе,  а  тут перед ним был молодой человек,
который увидел во  сне не только фигурку  и  точные  изображения иероглифов,
обнаруженных  в  луизианских болотах и гренландских льдах,  но и встретил во
сне по крайней мере три слова, в точности повторяющих заклинания эскимосских
сатанистов и луизианских уродцев? Естественно, что профессор Эйнджелл тут же
начал  свое  собственное  расследование; хотя  по  правде  сказать,  я лично
подозревал  юного  Уилкокса  в  том,  что  тот,  каким-то  образом  узнав  о
злополучном  культе  и выдумав  серию  так  называемых  "сновидений",  решил
продлить  таинственную  историю,  втянув  в  это  дело  моего  деда.  Записи
сновидений и вырезки из  газет,  собранные  профессором,  были,  разумеется,
серьезным    подкреплением   его   догадок;   однако   мой   рационализм   и
экстравагантность проблемы  в целом  привели меня  к выводу, который я тогда
считал'  наиболее разумным. Поэтому, тщательно изучив рукопись еще и еще раз
и  соотнеся теософические и антропологические суждения с рассказом Легресса,
я решил  поехать  в Провиденс,  чтобы высказать справедливые упреки  в адрес
скульптора,  позволившего  себе  столь   наглый  обман  серьезного  пожилого
ученого.
     Уилкокс  все  еще  проживал  в  одиночестве  во  Флер-де-ЛизБилдинг  на
Томас-стрит, в здании, представлявшем собой уродливую викторианскую имитацию
архитектуры семнадцатого века, выставлявшую собой оштукатуренный фасад среди
очаровательных  домиков  колониального  стиля   в  тени  самой  изумительной
георгианской  церкви  в  Америке,  Я  застал  его  за  работой  и,  осмотрев
разбросанные по комнате  произведения, понял, что передо мной на самом  деле
выдающийся  и подлинный талант. Я  был убежден,  что он  со  временем станет
одним из самых известных  декадентов, ибо  он сумел воплотить в глине, затем
отразить в мраморе те ночные кошмары и фантазии, которые Артур Мэйчен создал
в прозе, а Кларк Эштон Смит оживил в своих стихах и живописных полотнах.
     Смуглый,  хрупкого  сложения  и  несколько  неряшливого  вида,  он вяло
откликнулся на мой  стук в  дверь и, не поднимаясь  с места, спросил что мне
нужно. Когда  я назвал  себя,  он проявил  некоторый интерес: видимо, в свое
время  мой  дед  разбудил  в  нем  любопытство,  анализируя   его   странные
сновидения,  хотя  так  и  не  раскрыл  перед  ним  истинной причины  своего
внимания. Я также  не прояснил для  него  этой  проблемы,  но  тем не  менее
постарался его разговорить.
     Спустя  очень  короткое   время  я   смог  полностью  убедиться  в  его
несомненной  искренности,  поскольку манера,  в  которой он говорил  о своих
снах, рассеяла мои подозрения. Эти  сновидения  и их след в  бессознательном
сильнейшим  образом повлияли  на его творчество. Он показал  мне  чудовищную
статую,  контуры  которой оказали  на  меня такое воздействие, что заставили
едва  ли не задрожать  от заключенной в ней  мощной и темной силы. Он не мог
припомнить  никаких  иных впечатлений,  вдохновивших  его на  это  творение,
помимо своего "сонного барельефа", причем  контуры фигуры возникали под  его
руками сами собой.  Это был, несомненно, образ гиганта, созданный его бредом
во время горячки. Очень скоро стало совершенно ясно, что он понятия не имеет
о  тайном  культе, хотя настойчивые  расспросы моего  деда  наводили его  на
какие-то мысли;  тут,  признаться, я вновь подумал, что он  каким-то образом
мог быть наведен на свой кошмарные образы.
     Он рассказывал  о своих снах в необычной  поэтической манере; пробуждая
меня воочию  увидеть  ужасающие  картины  сырого  циклопического  города  из
скользкого  зеленоватого  камня  --  чья  геометрия,  по  его  словам,  была
совершенно    неправильной   --   и   явственно   расслышать    беспрерывный
полусознательный зов из-под земли: "Цтулху фхтагн! Цтулху фхтагн!"
     Слова эти  составляли  часть  жуткого призыва, обращенного  к  мертвому
Цтулху, лежащему  в  своем  каменном склепе  в  Р'льехе, и  я,  несмотря  на
укоренившийся во мне рационализм, почувствовал  глубокое волнение. "Уилкокс,
-- подумал я, -- все-таки слышал раньше  об  этом культе, возможно  мельком,
случайно, и вскоре позабыл о нем, а воспоминание это растворилось в массе не
менее  жутких  вещей, прочитанных в  книгах  и  бывших  плодом его фантазии.
Позднее,  силу  его   острой   впечатлительности,  эти  воспоминания   нашли
воплощение в  снах,  в барельефе,  и в этой жуткой статуе, которую я  увидел
сегодня; таким образом его  мистификация была ненамеренной". Молодой человек
относился  к  тому типу людей, чья склонность к  аффектации и дурные  манеры
раздражали меня; однако, это ничуть не мешало  отдать должное его таланту  и
искренности.  Мы  расстались  вполне  дружески  и  я  пожелал ему  всяческих
успехов, которых несомненно заслуживал его художественный дар.
     Проблема  таинственного  культа продолжала  меня  волновать,  время  от
времени мне давалось  встретиться  с коллегами деда и узнать их точку зрения
на его истоки.  Я  посетил Новый Орлеан,  побеседовал с Легрессом и  другими
участниками того  давнего  полицейского  рейда, увидел устрашающий  каменный
символ и даже  смог  опросить  кое-кого  из живых  пленников-уродцев. Старик
Кастро, к сожалению, умер несколькими годами раньше. То, что я смог получить
из первых рук, подтвердило известное мне  из рукописи моего деда и,  тем  не
менее, вновь взволновало меня; теперь уже я не сомневался, что напал на след
совершенно  реальной,  исключительно тайной и очень древней религии, научное
открытие  которой  сделает  меня  известным  антропологом.  Моей   тогдашней
установкой  по-прежнему оставался  абсолютный материализм (хотелось  бы мне,
чтобы   и   теперь   он  сохранился),  и   меня   крайне   раздражало  своей
непозволительной алогичностью совпадение по времени невероятных сновидений и
событий,  в  том числе отраженных  и  в газетных  вырезках,  которые  собрал
покойный профессор Эйнджелл.
     И вот тогда я начал  подозревать, а сегодня уже могу утверждать, что  я
это  знаю -- смерть моего деда была далеко не естественной. Он упал на узкой
улочке, идущей  вверх по холму, кишмя  кишащей  всякими заморскими  уродами,
после  того, как  его толкнул моряк-негр, Я не  забыл, что  среди служителей
культа  в Луизиане  было  много людей  смешанной крови  и  моряков,  и  меня
нисколько не  удивили  сообщения  об отравленных  иголках  и  других  тайных
методах, столь же бесчеловечных и древних, как тайные обряды и ритуалы.  Да,
в  самом  деле, Легресса и его  людей  никто не тронул, однако,  в  Норвегии
загадочной  смертью закончил свой  путь  моряк,  бывший  свидетелем подобной
оргии.  Разве  не   могли  сведения  о  тщательных  расследованиях,  которые
предпринял мой дед после получения данных о снах скульптора, достичь чьих-то
ушей?  Я думаю,  что  профессор Эйнджелл умер потому, что слишком много знал
или, по крайней мере, мог узнать слишком много. Суждено ли мне  уйти так же,
как ему, покажет будущее, ибо я уже сейчас знаю слишком многое...


        III. Морское безумие

     Если бы небесам захотелось когда-нибудь совершить для меня благодеяние,
то  таковым  стало  бы  полное устранение  последствий  случайного  стечения
обстоятельств, которое  побудило меня  бросить взгляд на одну бумагу. В иной
ситуации  ничего не могло бы заставить меня  посмотреть на этот старый номер
австралийского  журнала  "Сиднейский бюллетень" от  18  апреля 1925 года. Он
ускользнул  от  внимания  и той фирмы, которая занималась сбором  газетных и
журнальных вырезок для моего деда,
     К тому времени я почти оставил изучение того, что мой дед назвал "Культ
Цтулху", и  находился  в гостях у одного своего друга, ученого из Патерсона,
штат  Нью-Джерси,  хранителя местного музея, довольно известного специалиста
по  минералогии. Рассматривая как-то образцы камней  из  запасников музея, я
обратил внимание  на странное  изображение на старой  бумаге, постеленной на
полке под  камнями. Это как раз  и  был  "Сиднейский бюллетень", о котором я
упомяну~1,  а  картинка  же представляла собой выполненное методом автотипии
изображение страшной каменной фигурки, почти идентичной той, которую Легресс
обнаружил на болотах.
     С  жадностью  вытащив  журнал  из-под драгоценного груза  коллекции,  я
внимательно  просмотрел  заметку   и  был  разочарован  ее  малым   объемом.
Содержание ее, однако,  было необычайно важным  для моих  изрядно выдохшихся
поисков  и поэтому я аккуратно вырезал заме