атилась.  Он  сел  в  своей  кровати,  изумленный  пребыванием  в  доме
родителей и не  имевший никакого представления о том,  что же  происходило в
действительности и во сне начиная  с ночи 22 марта. Врач нашел его состояние
удовлетворительным,  и  через три  дня он  вернулся в свою квартиру; однако,
более  не  смог  оказать  никакой  помощи  профессору  Эйнджеллу. Все  следы
причудливых  сновидений полностью  исчезли  из  памяти Уилкокса, и  мой  дед
прекратил записи его ночных образов спустя неделю, в течение которой молодой
человек пунктуально сообщал ему совершенно заурядные сны.
     Тут первый раздел  рукописи заканчивался, однако сведения, содержащиеся
в отрывочных записях,  давали дополнительную пищу для размышлений -- и столь
много, что лишь присущий мне скептицизм, составлявший в то время основу моей
философии,   мог   способствовать  сохранению   недоверчивого   отношения  к
художнику.  Упомянутые   записи  представляли  собой  содержание  сновидений
различных людей и  относились  именно к  тому периоду,  когда  юный  Уилкокс
совершал  свои  необычные визиты.  Похоже,  что  мой  дед  развернул  весьма
обширные  исследования, опрашивая  почти всех  своих знакомых,  к  кому  мог
свободно  обратиться,  об  их  сновидениях,  фиксируя  даты  их   появлений.
Отношение к его просьбам, видимо, было различным, но в целом  он получил так
много откликов, что ни  один человек не справился  бы с ними  без секретаря.
Исходная корреспонденция  не  сохранилась,  однако  заметки  профессора были
подробными и включали все значимые детали ночных  видений. При этом "средние
люди",  обычные представители  деловых и общественных кругов --  по традиции
считающиеся  в  Новой  Англии  "солью  земли"  --   давали  почти  полностью
негативные результаты,  хотя время от времени среди них встречались тяжелые,
плохо сформированные ночные видения -- имевшие место всегда между 23 марта и
2 апреля, то есть в период горячки юного Уилкокса. Люди науки оказались чуть
более  подверженными  аффекту,  хотя  всего  лишь четыре  описания содержали
мимолетные  проблески странных  ландшафтов,  да  в  одном случае упоминалось
наличие чего- то аномального, вызвавшего страх.
     Прямое  отношение к теме исследования имели только сновидения  поэтов и
художников,  и  я  предполагаю,  что  если  бы была использована возможность
сопоставить  их содержание,  не удалось бы избежать самой настоящей  паники.
Скажу  больше,  поскольку  самих  писем  от  опрошенных  здесь  не  было,  я
подозревал,  что имели  место  наводящие вопросы или  даже, что  данные были
подтасованы под  желаемый результат.  Вот  почему  я  продолжал  думать, что
Уилкокс,  каким-то образом осведомленный о материалах, собранных  моим дедом
раньше, оказал внушающее воздействие на престарелого ученого. Короче говоря,
отклики эстетов давали волнующую картину. Начиная с 28 февраля и по 2 апреля
очень  многие  из  них  видели  во  сне  весьма   причудливые  вещи,  причем
интенсивность сновидений  была  заметно выше в период  лихорадки скульптора.
Больше четверти сообщений содержали  описание сцен и полузвуков,  похожих на
те, что приводил Уилкокс; некоторые из опрошенных признавались, что испытали
сильнейший  страх  перед  гигантским  непонятным объектом, появлявшимся  под
конец  сна.  Один из случаев, описанный  особенно подробно,  оказался весьма
печальным.  Широко  известный архитектор, имевший пристрастие к  теософии  и
оккультным   наукам,  в  день  начала   болезни   Уилкокса   впал  в  буйное
помешательство  и  скончался   через  несколько  месяцев,  причем  он  почти
непрерывно  кричал, умоляя спасти его от какого-то адского существа. Если бы
мой дед  в  своих записях  вместо  номеров указывал  подлинные  имена  своих
корреспондентов,  то  я  смог бы  предпринять какие-то  собственные  попытки
расследования, но  за исключением отдельных случаев такой возможности у меня
не   было.  Последняя  группа  дала   наиболее   подробные   описания  своих
впечатлений.   Меня   очень  интересовало  отношение   всех   опрошенных   к
исследованиям, предпринятым профессором. На  мой взгляд, хорошо, что они так
и не узнали об их результатах.
     Вырезки  из газет, как  я выяснил, имели отношение  к различным случаям
паники,   психозов,   маниакальных  явлений  и  чудачеств,   происшедшим  за
описываемый период времени. Профессору Эйнджеллу, по-видимому, потребовалось
целое  пресс-бюро для выполнения этой  работы,  поскольку количество вырезок
было огромным, а источники сообщений разбросаны по всему земному шару. Здесь
было  сообщение о ночном самоубийстве  в Лондоне,  когда одинокий  человек с
диким  криком  выбросился во сне  из окна.  Было  и  бессвязное  послание  к
издателю  одной  газеты  в Южной  Африке,  в котором какой-то фанатик  делал
зловещие предсказания на основании видений, явившихся ему во сне. Заметка из
Калифорнии описывала теософскую колонию, члены которой,  нарядившись в белые
одежды, все вместе приготовились к  некоему  "славному завершению", которое,
однако,  так  и  не  наступило;  сообщение  из  Индии  осторожно намекало на
серьезные  волнения  среди  местного  населения,  возникшие в  конце  марта,
Участились оргии колдунов на Гаити; корреспонденты  из Африки также сообщали
об   угрожающих  признаках  народных   волнений.   Американские  военные  на
Филлипинах  отметили   факты  тревожного   поведения   некоторых  племен,  а
нью-йоркские  полицейские  были   окружены  возбужденной  толпой  впавших  в
истерику левантийцев в ночь с 22 на 23 марта. Запад  Ирландии тоже был полон
диких   слухов   и   пересудов,   а   живописец  Ардуа-   Бонно,   известный
приверженностью к  фантастическим сюжетам, выставил исполненное богохульства
полотно под  названием  "Пейзаж из  сна" на весеннем  слоне в Париже в  1926
году. Записи  же  о  беспорядках  в  психиатрических  больницах  были  столь
многочисленны, что лишь чудо могло помешать медицинскому сообществу обратить
внимание  на  это  странное  совпадение  и  сделать  выводы о  вмешательстве
мистических сил. Этим зловещим подбором вырезок все было сказано и я сепия с
трудом  могу представить, что какой-то  бесчувственный  рационализм  побудил
меня  отложить все  это  в сторону.  Однако тогда  я  был  убежден, что юный
Уилкокс осведомлен о более ранних материалах, упомянутых профессором.


        II. Рассказ инспектора Легресса

     Материалы,  которые  придали  сну  скульптора  и  его  барельефу  такую
значимость  в глазах  моего деда, составляли  тему  второго раздела обширной
рукописи. Случилось  так, что ранее профессор Эйнджелл уже видел дьявольские
очертания безымянного чудовища,  ломал голову над неизвестными иероглифами и
слышал зловещие звуки, которые можно было воспроизвести только как "Цтулху",
причем все  это выступало в такой внушающей  ужас связи, что  жадный интерес
профессора  к  Уилкоксу   и   поиск  все  новых  подробностей   были  вполне
объяснимыми.
     Речь идет  о  событиях,  происшедших  в 1908  году, то есть семнадцатью
годами  ранее,  когда  Американское  Археологическое Общество проводило свою
ежегодную  конференцию  в  Сент-Луисе.  Профессор  Эйнджелл  в  силу  своего
авторитета и признанных научных достижений,  играл существенную роль во всех
обсуждениях;  и  был одним  из  первых,  к кому  обращались  с  вопросами  и
проблемами, требующими экспертной оценки.
     Главным  и  наиболее  интересным  среди  всех  неспециалистов  на  этой
конференции был вполне заурядной внешности мужчина средних лет, прибывший из
Нового  Орлеана для того,  чтобы получить  информацию, недоступную  тамошним
местным источникам.  Его звали Джон Рэймон Легресс,  и  по профессии  он был
полицейским  инспектором. С  собой  он  привез  и сам  предмет  интереса  --
гротескную,  омерзительного  вида  и,  по  всей  видимости,  весьма  древнюю
каменную фигурку, происхождение которой было ему неизвестно.
     Не  стоит  думать,  что  инспектор  Легресс  хоть  в  какой-то  степени
интересовался  археологией.  Напротив,  его  желание  получить  консультацию
объяснялось  чисто  профессиональными  соображениями.  Эта  статуэтка, идол,
фетиш, или  что-то  еще; была  конфискована в болотистых лесах  южнее Нового
Орлеана во время облавы на сборище, как предполагалось -- колдовское; причем
обряды, связанные с ним, были столь отвратительны и изощрены, что полиция не
могла отнестись к ним иначе, как к некоему темному культу, доселе совершенно
неизвестному  и  куда  более  дьявольскому,  чем  самые  мрачные африканские
колдовские   секты.   По   поводу   его   истоков,   кроме   отрывочных    и
малоправдоподобных сведений, полученных от задержанных участников церемонии,
ничего  не  было  выяснено;  поэтому  полиция была  заинтересована  в  любых
сведениях,  любых  суждениях  специалистов,  которые  помогли  бы  объяснить
устрашающий символ и, благодаря ему, добраться до первоисточников культа.
     Инспектор  Легресс  был  явно  не  готов к  тому  впечатлению,  которое
произвело  его  сообщение.  Одного  вида  привезенной  им  вещицы  оказалось
достаточно,  чтобы  привести  всех  собравшихся  ученых  мужей  в  состояние
сильнейшего  возбуждения, они тут же столпились вокруг гостя, уставившись на
маленькую  фигурку,   крайняя   необычность  которой,   наряду  с  ее  явной
принадлежностью  к  глубокой  древности,  свидетельствовала   о  возможности
заглянуть в доселе неизвестные и потому захватывающие горизонты античности.
     Рука неизвестного скульптора вдохнула жизнь в этот жуткого вида объект;
и вместе с  тем в тусклую зеленоватую поверхность неизвестного  камня  были,
казалось, вписаны века и даже целые тысячелетия.
     Фигурка,  медленно   переходившая  из  рук  в  руки   и  подвергавшаяся
тщательному  осмотру, имела  семь-восемь  дюймов  в высоту.  Она  изображала
монстра, очертания  которого смутно напоминали  антропоидные, однако  у него
была  голова осьминога, лицо  представляло собой  массу щупалец,  тело  было
чешуйчатым, гигантские когти на передних и задних лапах, а сзади -- длинные,
узкие  крылья.  Это  создание,  которое  казалось  исполненным  губительного
противоестественного  зла,  имело  тучное  и  дородное сложение и сидело  на
корточках на прямоугольной подставке или  пьедестале, покрытом  неизвестными
иероглифами. Кончики  крыльев  касались  заднего  края  подставки,  седалище
занимало ее центр, в то время как длинные кривые когти скрюченных задних лап
вцепились в  передний край подставки  и протянулись под  ее дно на  четверть
длины. Голова  монстра  была  наклонена  вперед, так,  что  кончики  лицевых
щупалец  касались  верхушек огромных  передних  когтей, которые  обхватывали
приподнятые  колени.  Существо  это  казалось  аномально  живым и,  так  как
происхождение  его   было  совершенно  неизвестным,  тем   более   страшным.
Запредельный возраст  этого предмета был очевиден; и в то же  время ни одной
ниточкой не  была  связана эта  вещица ни с каким известным  видом искусства
времен начала цивилизации -- так же, впрочем, как и любого другого периода.
     Даже материал, из которого была изготовлена  фигурка, остался загадкой,
поскольку  зеленовато-черный камень с  золотыми  и  радужными  крапинками  и
прожилками  не напоминал ничего  из  известного в геологии  или минералогии.
Письмена   вдоль  основания  тоже   поставили   всех   в   тупик:  никто  из
присутствовавших не мог соотнести  их с  известными лингвистическими формами
несмотря на то, что здесь  собралось не  менее половины  мировых экспертов в
этой области. Иероглифы эти, как по форме, так и по содержанию, принадлежали
к  чему-то  страшно  далекому и отличному от нашего человеческого мира;  они
выглядели  напоминанием о древних и неосвященных циклах жизни, в которых нам
и нашим представлениям не было места.
     И все-таки, пока  присутствующие ученые безнадежно  качали  головами  и
признавали  свое  бессилие  перед  лицом  задачи, поставленной  инспектором,
нашелся в этом собрании  человек,  увидевший  штрихи  причудливой  близости,
смутного сходства этой фигурки монстра и письменных форм, его сопровождающих
и  того  события,  свидетелем которого  он  был,  и  о котором  рассказал  с
некоторой неуверенностью. Им оказался ныне покойный профессор Уильям Чэннинг
Уэбб,  профессор антропологии  Принстонского университета, не без  оснований
признанный выдающимся исследователем.
     Сорок восемь  лет назад  профессор  Уэбб  участвовал  в  экспедиции  по
Исландии  и  Гренландии в  поисках  древних  рунических  рукописей, раскрыть
секрет  которых  ему  так  и  не  удалось;  будучи  на  западном   побережье
Гренландии, он столкнулся с необычным племенем вырождающихся  эскимосов, чья
религия,  представлявшая  собой   своеобразную  форму  поклонения   дьяволу,
напугала  его  своей  чрезвычайной  кровожадностью и  своими отвратительными
ритуалами. Это  было  верование,  о котором все  прочие эскимосы знали очень
мало и  упоминали всегда с содроганием; они говорили, что эта религия пришла
из ужасных древних эпох, с времен, что были  еще до  сотворения мира. Помимо
отвратительных ритуалов и человеческих жертвоприношений были  там и довольно
странные   традиционные   обряды,   посвященные   верховному   дьяволу   или
"торнасуку", а для наименования последнего профессор Уэбб нашел фонетическое
соответствие  в  названии  "ангекок"  или  "жрецколдун", записав  латинскими
буквами  как можно ближе к звучанию оригинала, Но в  данному случае наиболее
важен был фетиш, который хранили служители культа и вокруг которого верующие
танцевали, когда утренняя заря загоралась над  ледяными  скалами. Фетиш, как
заявил  профессор,  представлял  собой  очень  грубо   выполненный  каменный
барельеф,  содержащий  какое-то  жуткое изображение  и  загадочные письмена.
Насколько  он припоминал,  во всех своих  основных  моментах  то изображение
походило на дьявольскую вещицу, лежавшую сейчас перед ними.
     Это  сообщение,  принятое  присутствующими  с  изумлением  и  тревогой,
вдвойне  взволновало  инспектора  Легресса;  он  тут  же  принялся  засыпать
профессора вопросами.  Поскольку он  отметил и тщательно записал  заклинания
людей,  арестованных его  подчиненными на болоте, то просил профессора Уэбба
как   можно  точнее   припомнить   звучание  слогов,   которые   выкрикивали
поклонявшиеся дьяволу эскимосы.  За  этим последовало скрупулезное сравнение
деталей,  завершившееся   моментом  подлинного  и   всеобщего  изумления   и
благоговейной   тишины,  когда  и  детектив,   и  ученый   признали   полную
идентичность  фраз,  использованных  двумя  сатанинскими  культами,  которых
разделяли  такие  гигантские  пространства.  Итак, и  эскимосские  колдуны и
болотные  жрецы  из  Луизианы  пели,  обращаясь  к  внешне  сходным  идолам,
следующее -- предположение о делении на слова было сделано на основании пауз
в пении -- "Пх'нглуи мглв'нафх Цтулху Р'льех вгах'нагл фхтагн".
     Легресс имел преимущество перед профессором Уэббом в том, что некоторые
из  захваченных  полицией людей сообщили  смысл  этих звукосочетаний, По  их
словам, текст означал:
     "В своем доме в Р'льехе мертвый Цтулху спит, ожидая своего часа".
     Тут уже  инспектор Легресс, повинуясь общему настоятельному требованию,
'подробно  рассказал  историю, происшедшую с  болотными  служителями культа;
историю,  которой  мой  дед  придавал  большое  значение.  Его  рассказ  был
воплощением   мечты  специалиста  по  мифологии  или  теософа,  показывающим
потрясающую распространенность космических  фантазий среди таких примитивных
каст и парий, от которых менее всего можно было этого ожидать.
     Первого ноября 1907 года в полицию Нового  Орлеана  поступили отчаянные
заявления из южных районов, местностей болот и лагун,  Тамошние поселенцы, в
основном грубые,  но  дружелюбные  потомки  племени  Лафитта, были  охвачены
ужасом  в  результате  непонятного  явления,  происшедшего  ночью, Это  было
несомненно колдовство, но колдовство столь кошмарное, что им такое  не могло
даже придти в голову; некоторые из женщин и  детей исчезли  с  того момента,
как зловещие звуки  тамтама начали доноситься  из  глубин  черного  леса,  в
который  не решался заходить  ни  дин  из местных  жителей. Оттуда слышались
безумные  крики  и  вопли  истязаемых,  леденящее  душу  пение,  видны  были
дьявольские пляски огоньков; всего этого, как заключил напуганный посланник,
люди уже не могли выносить.
     Итак,   двадцать   полицейских,  разместившихся  на  двух  повозках   и
автомобиле, отправились на место происшествия, захватив с собой дрожащего от
испуга скваттера в качестве  проводника.  Когда проезжая дорога закончилась,
все вылезли из  повозок и машины  и несколько миль в полном молчании шлепали
по грязи через мрачный  кипарисовый  лес,  под покровы  которого никогда  не
проникал  дневной  свет.   Страшные  корни  и  свисающие  с  деревьев  петли
испанского  лишайника окружали их, а  появлявшиеся время  от  времени  груды
мокрых камней или обломки  сгнившей  стены усиливали ощущение  болезненности
этого ландшафта и чувство депрессии. Наконец, показалась жалкая кучка хижин,
поселок скваттеров и доведенные до  истерики обитатели выскочили  навстречу.
Издалека  слышались  приглушенные  звуки  тамтамов;  и  порыв  ветра  иногда
приносил   с  собой  леденящий  душу  крик.  Красноватый  огонь,   казалось,
просачивался   сквозь   бледный  подлесок,  запуганные   скваттеры   наотрез
отказались сделать  хоть один шаг  по  направлению  к  сборищу  нечестивых и
поэтому инспектор Легресс со своими  девятнадцатью полицейскими дальше пошел
без проводников.
     Местность;  в которую  вступали сейчас полицейские, всегда имела дурную
репутацию,  и  белые люди,  как правило, избегали здесь  появляться.  Ходили
легенды таинственном озере,  в котором обитает гигантский бесформенный белый
полип со  светящимися  глазами,  а скваттеры  шепотом рассказали, что в этом
лесу дьяволы с крыльями летучих мышей вылетают из земляных  нор и в  полночь
водят жуткие хороводы. Они уверяли,  что все  это происходило еще  до  того,
'как здесь появились индейцы, до того, как появились люди, даже до того, как
в этом лесу появились звери  и птицы. Это был настоящий кошмар и увидеть его
означало  умереть.  Люди  старались  держаться  от  этих  мест  подальше, но
нынешний  колдовской  шабаш  происходил  в  непосредственной  близости от их
поселка, и скваттеров, по всей видимости,  само по себе место сборища пугало
куда сильнее, чем доносящиеся оттуда вопли.
     Лишь только поэт  или безумец мог бы отдать должное тем звукам, которые
доносились  до  людей Легресса,  продиравшихся  сквозь  болотистую  чащу  по
направлению к красному свечению и глухим ударам тамтама. Есть, как известно,
звуки,  присущие животным,  и звуки, присущие человеку; и жутко  становится,
когда источники их вдруг меняются местами. Разнузданные  частники оргии были
в состоянии  звериной ярости,  они взвинчивали  себя  до  демонических высот
завываниями и пронзительными криками,  прорывавшимися  сквозь  толщу ночного
леса  и вибрировавшими  в  ней,  подобно  смрадным испарением из бездны ада.
Время от  времени беспорядочное  улюлюканье прекращалось, и  тогда слаженный
хор грубых голосов начинал распевать страшную обрядовую фразу:
     "Пх'нглуи мглв'нафх Цтулху Р'льех вгах'нагл фхтагн".
     Наконец полицейские достигли места,  где деревья росли  пореже, и перед
ними  открылось  жуткое зрелище.  Четверо из  них  зашатались, один  упал  в
обморок,  двое  в страхе закричали, однако  крик их,  к  счастью,  заглушала
безумная какофония оргии, Легресс плеснул болотной водой в  лицо потерявшему
сознание  товарищу   и  вскоре  все  они   стояли  рядом,   дрожа   и  почти
загипнотизированные ужасом.
     Над  поверхностью болота располагался  травянистый  островок,  площадью
примерно в акр, лишенный деревьев и довольно сухой. На нем  в  данный момент
прыгала и  извивала