о.
   В один из дней большое возбуждение охватило весь город. Революция и война
свирепствовали на другом берегу океана. Династия была низвергнута.  В  город
хлынула масса беженцев, и никто не знал ни их целей, ни  их  намерений.  Они
селились в покинутых домах, забывших, что такое трель птицы  и  запах  розы.
Вскоре город присоединился к матушке-Англии в своей титанической  борьбе  за
цивилизацию. Старое знамя над городом заменили на трехцветное. Но  теперь  в
городе парили только страх, ненависть и невежество. И снова  город  покидали
молодые люди, но происходило это уже не в  столь  торжественной  обстановке,
как  много  лет  назад.  Стройные  ряды  новобранцев,  одетые  в  коричневую
униформу, отправлялись в дальние страны. Они  ничего  уже  не  знали  ни  об
Улице, ни о славном "звездно-полосатом" знамени их предков.  Из  похода  они
вернулись с триумфом. Город  процветал.  Но  на  Улице  по-прежнему  правили
страх, ненависть и невежество. Многие приезжие из дальних стран жили в домах
старожилов,  и  молодые   люди,   вернувшиеся   из   триумфального   похода,
предпочитали жить в новых домах, однако среди  жителей  города  очень  редко
встречались люди чем-то похожие  на  тех,  кто  когда-то  в  давние  времена
населял Улицу и создавал ее незабываемую атмосферу. Они  напоминали  жителей
Улицы, и в то же время отличались от них беспокойным  нездоровым  блеском  в
глазах,  в  котором  смешивались  в  разных  пропорциях   зависть,   скрытое
честолюбие, желание мстить, жажда деятельности.
   Некоторые из этих молодых людей использовали и лозунги  и  предательство,
стремясь нанести роковой удар по Западу, чтобы захватить власть так, как это
делали  уголовники  в  тех  странах,  где   остались   их   корни.   Центром
конспиративной организации была Улица. В ее домах собирались люди, считавшие
себя "революционерами",  и  вели  страстные  и  бурные  споры  о  тактике  и
стратегии. Все с нетерпением ожидали того дня, когда  в  городе  "заговорят"
кровь, огонь и оружие. Полиция интересовалась этими сборищами, но  не  могла
предъявить серьезных  улик.  Ее  агенты  постоянно  кружили  возле  булочной
Петровича, возле Школы современной экономики Ривкина, возле Клуба социальных
кружков и кафе "Свобода". Именно здесь собиралось большинство агитаторов, но
они всегда разговаривали едва  уловимым  шепотом  и  всегда  на  иностранных
языках.
   Старые  дома,  построенные  для  многих  поколений,  с  розовыми  садами,
сверкающими под Луной, еще стояли на Улице,  но  уже  начинали  приходить  в
упадок. Знания и наука в лице старожилов еще бросала вызов  времени.  Иногда
сюда, на Улицу, забредал одинокий поэт или путешественник,  чтобы  взглянуть
на дома, пытаясь представить их былые, а теперь угасшие славу и величие.  Но
таких были единицы.
   Молва уверяла, что дома, расположенные на Улице, служат укрытием  большой
банды террористов, которые однажды могут подать сигнал к массовым убийствам,
чтобы разрушить Америку и уничтожить все славные и добрые традиции  Улицы  -
гордости города. Брошюры и листовки плавали в водосточных желобах. Они  были
напечатаны на разных языках и подстрекали жителей города к мятежу  и  бунту.
Они содержали призывы растоптать те законы, которыми гордились еще их отцы и
деды,  уничтожить  "душу"  старой  Америки,  все  то,  что   на   протяжении
четырнадцати  веков  символизировало   собой   Свободу,   Справедливость   и
Правосудие англосаксонской нации.
   Говорили   также   и   о   том,   что   тайно   избранные   представители
"революционеров"  являются  подстрекателями  и  вождями  мерзкой  и  грязной
революции. По одному их приказу тысячи "безмозглых животных" готовы выйти из
своих зловонных трущоб, чтобы сжигать, убивать,  грабить  всех  и  вся,  что
будет встречаться на их пути, до тех пор, пока окончательно не исчезнут даже
следы старого города. Такие слухи и предположения ходили по городу, обрастая
новыми жуткими подробностями, и все-таки многие добродетельные  горожане  не
верили в роковую дату 4 июля, на которую намекали газеты.  Несмотря  на  все
попытки полиции, не  удалось  найти  виновных.  Многочисленные  обыски  были
безрезультатными.  В  конце  концов  полиция  отказалась  выполнять  долг  и
оставила город на произвол судьбы.
   В грустном сне, в  который  погрузилась  Улица,  она  вновь  заглянула  в
далекие  времена,  когда  по  ней  чинно  прохаживались  горожане  в  шапках
конической формы со шпагами, шустрые разносчики воды бегали взад и вперед от
колодца, расположенного в лесу, к домикам на берегу реки.
   Но уже ничто не могло помешать свершиться катастрофе. Люди с обветренными
и злыми лицами ожидали своего часа.
   Улица спала тревожным сном, когда однажды глубокой ночью люди с  горящими
от ненависти и надежды на успех глазами собрались в  булочной  Петровича,  в
Школе современной экономики Ривкина, в кафе "Свобода",  в  Клубе  социальных
кружков. Странные приказания были переданы тайно по телеграфу.  Никто  точно
не знает, что произошло вскоре после этих событий, но Восток был  спасен  от
опасности.
   Полицейские так и не смогли разгадать цели заговорщиков, а многие из  них
будут помнить о той страшной ночи, когда им  пришлось  заняться  неожиданным
для себя делом. Логово анархистов производило жалкое впечатление -  стоявшие
вдоль Улицы дома разом рухнули, превратившись в груду  развалин.  Ничего  не
осталось, за исключением двух домиков  и  одной  кирпичной  стены.  Не  было
никого, кто бы выжил в этой катастрофе.
   Поэт и путешественник, бывшие там с толпой зевак, желавших посмотреть  на
место разыгравшейся трагедии, рассказывали страшные истории. Поэт утверждал,
что за несколько часов до рассвета он видел дивный пейзаж, едва различимый в
свете тусклых фонарей. В лунном сиянии стояли  прекрасные  дома  с  кленами,
дубами, вязами. Путешественник настаивал на том,  что  вместо  зловонного  и
жуткого запаха, который был обычным  для  этих  мест,  он  вдыхал  нежнейший
аромат цветущих розовых садов.
   Но разве можно доверять мечтам и рассказам путешественника-идеалиста !
   Некоторые считают, что предметы и места имеют душу, а  другие,  наоборот,
отрицают это. Что касается меня, я не знаю, что вам ответить, но  я  поведал
вам свой рассказ об Улице.



ФЕСТИВАЛЬ

Говард ЛАВКРАФТ






ONLINE БИБЛИОТЕКА


http://www.bestlibrary.ru


   Я находился далеко от своего дома и прелесть восточного  моря  околдовала
меня. В сумерках я слушал, как его волны разбиваются о прибрежные  скалы.  Я
знал, что море расположено с другой стороны  холма,  где  вербы  протягивают
свои узловатые ветви к небу и первым вечерним звездам. Предки позвали меня в
древний город, и вот я продолжаю свой путь по глубокому свежему  снегу,  иду
по дороге в сторону мерцающего среди ветвей деревьев Альдебарана.  Я  шел  к
древнему городу, которого я никогда не видел, но о котором часто мечтал.
   Наступал праздник  Юлетида,  который  сейчас  люди  называют  Рождеством,
сознавая в глубине своего сердца, что этот ритуал более древний чем  Вифлеем
и Вавилон, чем Мемфис и все человечество. Итак, был Юлетид,  и  я,  наконец,
очутился перед древним городом на берегу моря, в котором жили мои предки и в
котором они собирались на фестиваль в те времена, когда это было  запрещено.
И своим детям они завещали не забывать о фестивале один раз в  году:  память
об античных тайнах не должна  исчезнуть.  Мои  предки  были  представителями
древнего народа, который считался таковым  уже  в  период  колонизации  этой
страны триста лет назад. Странные скрытные люди пришли из  мест,  где  росли
опийные сады, благоухали орхидеи. Сейчас они разбрелись по свету,  совершают
таинственные ритуалы, понять смысл которых уже никто не может.
   Я единственный вернулся в старый город рыбаков, чтобы принять  участие  в
фестивале, как того требует обычай. Лишь бедные и одинокие обладают роскошью
помнить.
   С другой стороны холма я увидел  занесенный  снегом,  покрытый  изморозью
Кингспорт:  со   старыми   флюгерами,   колокольнями,   кровлями,   трубами,
набережными  и  небольшими  мостами,  вербами  и  кладбищами.   Нескончаемые
лабиринты крутых, узких, извилистых улиц, головокружительной высоты церковь,
которую  время  не  осмелилось  повредить,  нескончаемые   вереницы   домов,
нагроможденных и разбросанных на всех уровнях, словно игрушечные кубики.
   Время царит, раскинув седые крылья над белоснежными  вершинами,  крышами,
маленькими квадратными окнами, светящимися в ледяных сумерках.
   В стороне от дороги на вершине  холма,  продуваемого  ветром,  находилось
кладбище,  и  надгробные  камни   взметнулись   из   снега   вверх   подобно
разлагающимся ногтям конечностей гигантского трупа. Дорога  была  пустынной,
без единого человеческого следа на ней, и мне казалось, будто я слышу жуткий
скрип, подобный тому, что издает на ветру виселица. Четыре члена моей семьи,
обвиненные в колдовстве, были повешены в этом городе в 1612 году,  но  я  не
знал точно в каком месте. Извилистая дорога спускалась вниз по холму к морю.
Я напряг слух, пытаясь уловить в вечернем воздухе радостные голоса  деревни,
но ни единый звук не доносился оттуда. Тоща  я  сказал  себе,  что  у  этого
древнего пуританского народа, видимо, свои особые  рождественские  традиции,
и, может быть, люди молча молятся в углу у огня. Поэтому я больше не пытался
уловить эхо веселья.
   Я продолжил свой  путь,  миновав  плохо  освещенные  фермы  за  каменными
стенами, до того места, где под порывами  соленого  ветра  скрипели  вывески
маленьких магазинчиков и таверн,  где  дверные  молотки  тускло  мерцали  на
пустынных улицах. Когда-то я видел  карты  города  и  знал,  где  находилось
жилище моей семьи. Мне сказали,  что  меня  узнают,  и  что  я  всегда  буду
желанным гостем: ведь у легенды долгая память. Поэтому я  быстро  прошел  по
покрытым снегом каменным плитам Бок-стрит до Сиркл-курт, до перекрестка, где
Грин-лэйн встречается с Марк-хауз. Старые карты уверенно вели меня, и я  шел
без остановок. В Аркаме  мне  солгали,  сказав,  что  сюда  можно  добраться
троллейбусом, - над моей головой не тянулось ни одного провода.
   Я был счастлив, что решил идти пешком, так  как  вид  холма  и  покрытого
снегом городка казался мне великолепным, и сейчас мне не терпелось  поскорее
постучать в дверь жилища моих  предков,  в  седьмой  дом  по  левой  стороне
Грин-лэйн, трехэтажный особняк с остроконечной крышей,  построенный  еще  до
1650 года.
   Добравшись до него, я увидел,  что  внутри  горит  свет.  А  поглядев  на
ромбовидные стекла, заключил,  что  дом  мало  изменился  со  времени  своей
постройки. Верхняя его часть нависала над узкой  улочкой  и  почти  касалась
дома, стоящего напротив, и  поэтому  казалось,  что  находишься  в  тоннеле.
Тротуара не было, зато у многих домов входные двери высоко  поднимались  над
землей, и добраться до них можно было  лишь  по  лестнице  с  металлическими
перилами. Пейзаж был любопытным. Он нравился мне, хотя я чувствовал бы  себя
лучше, если бы на снегу были следы, на улицах - люди, а  на  окнах  не  было
задернутых штор.
   Постучав в дверь с помощью старинного  железного  молотка,  я  испугался.
Страх вошел в меня неожиданно и усиливался из-за странностей моего прошлого,
молчаливого вечера и зловещей тишины, царящей в этом старом городе. Когда на
мой стук ответили, страх полностью овладел мною, так как я не  слышал  шагов
за дверью перед тем, как она со скрипом отворилась.
   На пороге стоял старик в ночной рубашке и тапочках,  его  невыразительное
лицо меня немного успокоило. Старик знаками дал мне понять, что он немой. На
восковой табличке с помощью стилета он  нацарапал  выдержанное  в  старинном
стиле приглашение войти в дом.
   Он провел меня в слабоосвещенную свечами комнату,  меблированную  в  духе
XVII века. Тени прошлого царили здесь. В комнате находился огромный очаг,  у
которого сидела старая женщина в чепце, с шалью на плечах,  и  молча  пряла.
Здесь было очень сыро, и я удивился, почему до сих пор  не  зажигают  огонь.
Скамья с высокой спинкой стояла напротив окон с задернутыми шторами,  и  мне
показалось, что она  занята,  хотя  уверенности  в  этом  не  было.  Мне  не
понравилось все, что я увидел, и я опять испугался. Этот страх усилился  при
виде выражения лиц хозяев. Их глаза не двигались,  а  кожа  была  похожа  на
воск. Вскоре я решил, что это не лица, а искусно сделанные маски. Вялые руки
старика в перчатках написали несколько слов на табличке: мне нужно было  еще
немного подождать и меня отведут на место проведения фестиваля.  Указав  мне
на стул, стол и кипу книг, старик покинул комнату. Я присел  и  увидел,  что
среди покрытых плесенью  томов  были  "Merveilles  de  la  science"  старого
Мористера, жуткий "Saducismus Triumphatus" Джозефа Грэнвила,  опубликованный
в 1681 году, ужасная "Doemonolatreia" Ремигиуса,  изданная  в  1595  году  в
Лионе, а также чудовищный "Necronomicon", книга, которую я никогда не читал,
но о которой слышал страшные вещи. Никто не разговаривал со мной,  я  слышал
лишь завывание ветра  снаружи  и  шепот  старой  женщины,  склонившейся  над
прялкой. Она все пряла, пряла...
   Я нашел комнату, книги, зловещих и страшных людей,  но  так  как  древняя
традиция  моих  предков  обязывала   меня   принять   участие   в   странном
праздновании, я решил дождаться дальнейших событий. Я  попробовал  читать  и
вскоре был поглощен тем, что содержалось в проклятой  книге  "Necronomicon".
Мне открылись мысли и легенды, слишком ужасные для здравого ума.  Вдруг  мне
показалось, будто в комнате закрылось окно, как если бы до  этого  оно  было
незаметно открыто. Перед этим я услышал какой-то звук, походивший  на  скрип
прялки. В это время  зазвонили  старинные  настенные  часы.  После  этого  я
потерял ощущение, будто кто-то сидит на скамье и  продолжал  чтение  до  тех
пор, пока не возвратился старик. Он был обут  и  одет  в  широкий  старинный
костюм. Старик сел на скамью таким образом,  чтобы  я  не  мог  его  видеть.
Ожидание становилось слишком для меня тягостным, и  богохульственная  книга,
лежавшая передо мной, лишь усиливала напряжение. Когда пробило  одиннадцать,
старик поднялся, открыл необъятный резной  комод  и  извлек  две  накидки  с
капюшоном. Одну он одел сам, а другую протянул своей  супруге,  прекратившей
монотонную работу. Затем они вместе направились к  двери.  Женщина  хромала.
Захватив  "Necronomicon"  и  надвинув  капюшон  на  лицо  -  или   на   свою
непроницаемую маску, хозяин дома пригласил меня следовать за ним.

***

   Мы  вышли  в  безлунную  ночь,  на  извилистую  улицу  древнего   города.
Освещенные окна с задернутыми шторами гасли одно за другим, и созвездие  Пса
отбрасывало свой холодный свет на многочисленные закутанные в плащи силуэты,
которые выходили из домов и присоединялись к жуткой процессии. Она двигалась
по мрачным улицам, где стояли  полуразрушенные  дома.  Множество  качающихся
фонарей напоминали странное созвездие.
   Среди  этой  молчаливой  толпы  я  следовал  за  своими  немыми   гидами,
подталкиваемый почему-то мокрыми  локтями,  сдавленный  телами,  казавшимися
обрюзгшими. Но я не мог разглядеть ни одного лица  и  не  слышал  ни  одного
слова.
   Я заметил, что паломники направляются в центр города,  где  сходятся  все
улицы и где стоит большая белая церковь. Я уже видел ее в  темноте,  проходя
по дороге, и ее вид вызвал у меня  страх.  Причиною  этого  был  Альдебаран,
мерцавший в  небе  над  призрачной  колокольней.  С  одной  стороны  церкви,
стоявшей на открытом месте, были могилы, а с  другой  -  мощеный  сквер,  по
которому ветер гонял снежные хлопья, и выстроившиеся в линию старинные  дома
устрашающего вида.
   Сумасшедшие огни плясали на могилах, создавая какие-то жуткие образы, но,
что любопытно, они не давали тени. За  кладбищем  не  было  домов  и  я  мог
разглядеть вершину холма и мерцающие звезды  на  небе,  город  же  оставался
невидимым в темноте. Только фонарь один  раз  мелькнул  на  кривых  улочках,
осветив толпу, которая молча шла к церкви. Я подождал, пока все  исчезнут  в
проеме, включая и отставших. Старик потянул меня за рукав, и я решил  войти.
Переступив порог и проникнув в переполненный скорбный храм, я оглянулся  еще
раз, чтобы посмотреть, все ли собрались. А  фосфоресцирующий  свет  кладбища
отбрасывал мерцающие блики на каменные плиты на вершине холма.
   Меня охватила дрожь. Ветер намел еще немного снега на  плиты,  ведущие  к
входной двери, но бросив туда быстрый  взгляд,  я  не  обнаружил  ни  одного
человеческого следа. Даже моих следов там не было.
   Церковь еле освещалась фонарями, так как большая часть толпы уже покидала
ее, протянувшись длинной лентой между скамеек до двери, ведущей  в  склеп  и
зиявшей прямо напротив кафедры.  Толпа  бесшумно  исчезала  там.  Я  покорно
спустился по стертым ступенькам и очутился в душном  и  темном  склепе.  Вид
этой ночной извилистой  процессии,  добровольно  исчезающей  в  могиле,  был
поистине ужасен." Потом я заметил, что внутри могилы  находилось  отверстие,
через которое выходили люди. Мгновенье спустя мы  уже  спускались  по  плохо
отесанным ступеням каменной спиральной лестницы,  узкой,  сырой,  где  царил
особенно сильный запах. Лестница уходила далеко вглубь, в самые недра земли.
Это был ужасный спуск. В какой-то момент я заметил, что вид и форма  стен  и
ступеней изменились, как будто они были высечены из скалы. Но  что  удивляло
меня больше всего, так это то, что  эти  шаги  массы  людей  не  производили
никакого шума и не  возникало  эха.  После  утомительного  спуска  я  увидел
переходы  и  какие-то  норы  по  бокам,  неизвестно  откуда   тянувшиеся   и
сходившиеся в этом таинственном колодце. Их было очень много,  они  таили  в
себе непонятную угрозу,  а  сильный  запах  разложения  стал  вскоре  совсем
невыносимым. Я знал, что мы должны были миновать гору  и  находиться  теперь
под самим Кингспортом.
   Затем я увидел дрожащий свет,  испускаемый  бледным  фонарем,  и  услышал
тихое погребальное журчание пока еще не видимой воды. Я  снова  вздрогнул  -
события этой ночи измучили меня.
   Я начал уже сожалеть о  том,  что  мои  предки  пригласили  меня  принять
участие в этом примитивном ритуале. По мере того, как ступени расширялись, я
услышал и другой звук  -  слабую  плачущую  флейту,  -  тотчас  передо  мной
открылась безграничная картина подземного мира. Широкое  грязное  побережье,
поросшее огромными грибами, освещенное колонной, на вершине которой  плясали
языки зеленоватого пламени, омывала большая маслянистая река,  исходящая  из
непонятной ужасной бездны и впадающая в самый темный залив древнего  океана.
Задыхаясь, я созерцал гигантские грибы, пламенеющую  гниль  и  отвратительно
грязную воду; я видел, что закутанные в  накидки  люди  образовали  полукруг
перед  горящей  колонной.  Это  был  обряд  Юлетида,  более   древний,   чем
человечество, ритуал солнцестояния и приглашения весны после таяния  снегов,
ритуал огня, вечнозеленых деревьев, света и музыки. В этом подземном колодце
я  видел  их,  исполняющих  этот  обряд,  обожествляющих  пылающую  колонну,
бросающих  в  огонь   пригоршни   каких-то   растений,   придающих   пламени
хлорно-зеленый оттенок. Я увидел что-то аморфное, скрюченное  в  стороне  от
света, шумно дышащее  в  свою  флейту,  и  мне  показалось,  будто  я  слышу
приглушенное хлопанье крыльев в зловонной  темноте,  где  ничего  невозможно
было разобрать. Но что меня ужаснуло больше всего, так это горящая  колонна,
возвышающаяся из бездонной глубины, огонь которой  не  давал  никакой  тени.
Стекловидные камни вокруг нее были покрыты ядовитой окисью  меди.  Пламя  не
давало тепла, а источало лишь  вязкий  дух  смерти  и  разложения.  Человек,
приведший  меня  сюда,  сейчас  извивался  перед   этим   сверхъестественным
пламенем. Он делал церемониальные жесты в сторону полукр