И так - день за днем, отныне и до того момента,  когда  закроется
последняя дверь и уедет последняя машина... а  потом  здесь  некому  будет
жить кроме пустыни, которая, разрастаясь, двинется по улицам.
     - Ну, а мне-то что? - сказал Коди и выпустил  из  ноздрей  сигаретный
дым. Он знал, что тут для него ничего нет; никогда не  было.  Если  бы  не
телефонные  столбы,  кретинские  американские  и  еще   более   кретинские
мексиканские  телепередачи  да  наплывающая   из   приемников   двуязычная
болтовня, можно было бы  подумать,  что  от  этого  проклятого  города  до
цивилизации тысячи миль, сказал  он  себе  и  поглядел  на  север,  окинув
взглядом Брасос с ее домами и белокаменным баптистским молитвенным  домом.
В самом конце Брасос стояли узорчатые кованые ворота с оградой, за которой
находилось местное кладбище,  Юкковый  Холм.  Его  действительно  затеняли
тощие юкки, над которыми поработал  скульптор-ветер,  но  это  скорее  был
бугор, чем холм. Мальчик ненадолго задержал взгляд на надгробиях и  старых
памятниках, потом снова  сосредоточил  свое  внимание  на  домах.  Большой
разницы он не заметил.
     - Эй, вы, зомби чертовы! - крикнул он, повинуясь внезапному порыву. -
Просыпайтесь! - Голос раскатился над  Инферно,  оставляя  за  собой  шлейф
собачьего лая.
     - Таким, как ты, я не буду, - сообщил он, зажав сигарету в углу  рта.
- Клянусь Богом, нет.
     Он знал, к кому обращается, поскольку, произнося эти слова, не сводил
глаз с серого деревянного дома у пересечения Брасос с улицей, называвшейся
Сомбра. Коди догадывался, что старик даже не знает, что он вчера не пришел
домой ночевать - впрочем, папаше все равно было  на  это  наплевать.  Отцу
Коди требовалась только бутылка и место для спанья.
     Коди взглянул на Школу Престона. Если сегодня задание не будет сдано,
Одил может устроить ему неприятности, даже сорвать к чертям  выпуск.  Коди
терпеть не мог, когда какой-то сукин сын в галстуке-бабочке заглядывал ему
через плечо и командовал, что делать, поэтому нарочно работал со скоростью
улитки. Однако сегодня работу нужно было закончить. Коди  понимал:  за  те
шесть недель, что ушли у него на паршивую  вешалку  для  галстуков,  можно
было наделать полную комнату мебели.
     Солнце теперь сверкало  ослепительно  и  немилосердно.  Яркие  краски
пустыни начинали блекнуть.  По  шоссе  N  67  к  городу  ехал  грузовик  с
непогашенными фарами - он вез утренние газеты из Одессы. На Боуден-стрит с
подъездной аллеи задом выбрался темно-синий шевроле, и какая-то женщина  в
халате помахала мужу с парадного  крыльца.  Кто-то  открыл  черный  ход  и
выпустил бледно-рыжую кошку, которая немедленно погнала кролика в  заросли
кактусов. На обочине Республиканской  дороги  ныряли  за  своим  завтраком
канюки, а другие хищные птицы неспешно кружили над ними в медленно текущем
воздухе.
     Затянувшись  в  последний  раз,  Коди  выбросил  сигарету.  Он  решил
перекусить перед школой. В доме обычно водились черствые пончики; это  его
устраивало.
     Повернувшись к Инферно спиной, парнишка начал осторожно спускаться по
камням на нижний гребень. Рядом стояла красная "хонда-25О", которую он два
года назад собрал по частям из купленного на свалке Кейда утильсырья. Кейд
много  чего  дал  Коди,  а  у  того  хватило  ума  не  задавать  вопросов.
Регистрационные номера с мотора "хонды"  оказались  стерты,  как  исчезали
почти со всех моторов и частей корпусов, которыми торговал Мэк Кейд.
     По дороге  к  мотоциклу  внимание  мальчика  привлекло  еле  уловимое
движение  возле  его  обутой  в  ковбойский  сапог   правой   ноги.   Коди
остановился.
     Тень паренька упала на небольшого коричневого скорпиона, припавшего к
плоскому камню. На глазах у Коди членистый хвост изогнулся кверху  и  жало
пронзило воздух - скорпион защищал свою территорию. Коди занес ногу, чтобы
отправить гаденыша в вечность.
     И на миг приостановился, не опуская  ноги.  От  усиков  до  хвоста  в
насекомом было всего около трех дюймов, и Коди понимал, что раздавит его в
два счета, но храбрость этого создания восхитила его.  Вот,  пожалуйста  -
оно сражалось с великанской тенью за кусок камня в выжженной пустыне.  "Не
слишком разумно, - размышлял  Коди,  -  но  смелости  у  этой  штуки  хоть
отбавляй." Так или  иначе,  но  сегодня  смерть  чувствовалась  в  воздухе
слишком сильно, и Коди решил не добавлять.
     "Все твое, амиго", - сказал он, проходя мимо, и скорпион вонзил  жало
в его удаляющуюся тень.
     Оседлав мотоцикл, Коди устроился  в  заплатанном  кожаном  седле.  На
двойных хромированных выхлопных трубках было полно тусклых пятен,  красная
краска облетела и полиняла, мотор иногда пережигал масло  и  был  себе  на
уме, но машина уносила Коди туда, куда ему хотелось. Оказавшись далеко  за
пределами Инферно, на шоссе N 67, он мог выпросить у нее семьдесят миль  в
час, и мало что доставляло ему большее наслаждение, чем  хриплое  ворчание
мотора и свист ветра в ушах. Именно в такие моменты, когда Коди был один и
ни от кого не зависел, он чувствовал  себя  свободнее  всего.  Потому  что
знал: зависеть от людей -  губить  собственные  мозги.  В  этой  жизни  ты
одинок, и лучше научиться любить свое одиночество.
     Сняв с руля защитные очки-"консервы", он натянул  их,  сунул  ключ  в
зажигание и с силой надавил на стартер. Мотор выстрелил  сгустком  жирного
дыма и задрожал, словно не  желая  пробуждаться.  Потом  машина  под  Коди
ожила, как верный, хоть иногда и упрямый мустанг, и Коди  поехал  вниз  по
крутому склону в сторону Аврора-стрит; за ним  шлейфом  тянулась  поднятая
колесами желтая пыль. Не зная, в какой форме окажется сегодня  отец,  Коди
уже начал ожесточаться. Может быть, удастся придти и уйти так, что  старик
даже не узнает.
     Коди взглянул на прямую линию шоссе N 67 и поклялся, что очень скоро,
может быть, сразу  после  выпускного  вечера,  вылетит  на  эту  проклятую
дорогу, покатит на север, куда уходят телефонные  столбы,  и  ни  разу  не
оглянется на то, что покидает.
     "Я не буду таким, как ты", - присягнул мальчик.
     Но в глубине души он боялся, что видит в зеркале лицо, с каждым  днем
чуть больше похожее на отцовское.
     Он поддал газу и  так  рванул  по  Аврора-стрит,  что  заднее  колесо
оставило черный след.
     На  востоке  висело  жаркое  красное  солнце.  В  Инферно   начинался
очередной день.



                         2. ВЕЛИКАЯ ЖАРЕНАЯ ПУСТОТА

     Джесси Хэммонд по привычке проснулась  примерно  за  три  секунды  до
того, как на столике у кровати  зазвенел  будильник.  Когда  он  замолчал,
Джесси, не открывая глаз, потянулась и ладонью пришлепнула кнопку  звонка.
Принюхавшись, она уловила манящий аромат бекона  и  свежесваренного  кофе.
"Завтрак готов, Джесс!" - позвал из кухни Том.
     - Еще две минутки, - она зарылась головой в подушку.
     - Две большие минутки или две маленькие?
     -  Крохотные.  Малюсенькие.  -   Джесси   заворочалась,   устраиваясь
поудобнее, и почувствовала чистый, приятно мускусный запах мужа, идущий от
второй подушки. - Ты пахнешь, как щенок, - сонно проговорила она.
     - Пардон?
     - Что? - Джесси открыла глаза, увидела яркие полоски света,  падавшие
сквозь жалюзи на противоположную стену, и немедленно снова их закрыла.
     - Как насчет глазуньи? - спросил Том. Они с Джесси легли почти в  два
часа ночи, засидевшись за бутылкой "Синей  монахини".  Но  он  всегда  был
легким на подъем и любил готовить завтрак, а  Джесси  даже  в  лучшие  дни
требовалось определенное время, чтобы раскочегариться.
     - Мне недожаривай, - ответила она и снова попыталась  открыть  глаза.
Свет раннего утра уже слепил, снова обещая жару. Всю прошлую  неделю  один
девяностоградусный день сменялся другим,  а  сегодня  синоптик  из  Одессы
сказал по девятнадцатому каналу, что может быть и за сто. Джесси  понимала
- это означает неприятности. Лошади будут двигаться еле-еле и отказываться
от еды, собаки станут угрюмыми и начнут кидаться без причины,  а  у  кошек
наступит крупная полоса безумия, когда  они  царапаются  как  сумасшедшие.
Скот тоже станет неуправляемым, а ведь быки  откровенно  опасны.  Вдобавок
был самый  сезон  для  бешенства,  и  больше  всего  Джесси  боялась,  что
чья-нибудь кошка или  собака  погонится  за  диким  кроликом  или  луговой
собачкой, будет укушена и занесет бешенство в городок.  Всем  одомашненным
животным, каких только могла придумать Джесси, уже сделали прививку, но  в
округе всегда находилось несколько таких, кто не приносил  своих  любимцев
на обработку. Джесси решила, что неплохой  идеей  было  бы  взять  сегодня
пикапчик и съездить в один из небольших поселков по  соседству  с  Инферно
(вроде Клаймэна, Пустоши и Раздвоенной  Гряды),  чтобы  провести  агитацию
против бешенства.
     - Доброе утро. - Том стоял над ней, протягивая кофе в синей  глиняной
кружке. - Выпей, придешь в себя.
     Джесси села и взяла чашку. Кофе, как и всякий раз, когда его  готовил
Том, оказался черным и зловещим. Первый  глоток  заставил  ее  сморщиться,
второй ненадолго задержался на языке, а  третий  разослал  по  телу  заряд
кофеина. Что, надо сказать, пришлось Джесси в самый раз.  Она  никогда  не
была "жаворонком", но, будучи единственным ветеринаром  в  радиусе  сорока
миль, давным-давно усвоила, что ранчеро и фермеры поднимаются  задолго  до
того, как солнце окрасит румянцем небосклон.
     - Прелесть, - удалось ей выговорить.
     - Как всегда.  -  Том  чуть  заметно  улыбнулся,  подошел  к  окну  и
раздернул занавески. В стеклах очков  засияло  ударившее  в  лицо  красное
пламя. Он посмотрел на восток, за Селеста-стрит и Республиканскую  дорогу,
на среднюю школу Престона, которую прозвал "Душегубка" -  уж  очень  часто
ломались там кондиционеры. Улыбка начала таять.
     Джесси знала, о чем он думает. Они говорили об этом и вчера  вечером,
и много  раз  до  того.  "Синяя  монахиня"  приносила  облегчение,  но  не
вылечивала.
     - Иди сюда, - сказала она и поманила его к кровати.
     - Бекон остынет, - ответил Том. Говорил  он,  как  положено  уроженцу
восточного Техаса, неторопливо растягивая слова, Джесси же - бойко, как  в
западных районах штата.
     - Пусть хоть замерзнет.
     Том отвернулся от окна, почувствовав голой спиной  и  плечами  жаркие
полосы солнца. Он был одет в линялые удобные штаны-хаки, но еще  не  успел
натянуть носки и ботинки. Он прошел под лениво  вращающимся  под  потолком
спальни вентилятором, и облаченная в не по размеру большую  бледно-голубую
рубашку Джесси подалась вперед и похлопала по краю кровати. Когда Том сел,
она принялась сильными загорелыми руками разминать ему  плечи.  Его  мышцы
уже были натянуты, как струны рояля.
     - Все обойдется, - спокойно и осторожно сказала она мужу. -  Это  еще
не конец света.
     Он кивнул, ничего не говоря. Кивок  вышел  не  слишком  убедительным.
Тому Хэммонду было тридцать семь, он был чуть выше шести футов, худощав  и
в очень хорошей форме, если не  считать  небольшого  брюшка,  требовавшего
занятий джоггингом  и  упражнений  для  пресса.  Светло-каштановые  волосы
отступали, открывая то, что Джесси называла "благородным челом", а очки  в
черепаховой оправе придавали Тому вид интеллигентного, а может, и  чуточку
испуганного школьного учителя. Кем, собственно, Том и был: он  одиннадцать
лет преподавал общественные науки в средней школе Престона. Теперь  же,  с
надвигающейся   смертью   Инферно,   его    педагогическая    деятельность
заканчивалась. Одиннадцать лет  Душегубки.  Одиннадцать  лет  он  наблюдал
смену лиц. Одиннадцать лет, и он все еще не поборол своего злейшего врага.
Тот по-прежнему был здесь, всегда будет  здесь,  и  каждый  день  все  эти
одиннадцать лет Том видел, как он работает против него.
     - Ты сделал все, что мог, - сказала Джесси. - Ты же знаешь.
     - Может быть. Может быть, нет. - Уголок рта Тома  изогнулся  книзу  в
горькой улыбке, а глаза сделались расстроенными. Через  неделю,  считая  с
завтрашнего дня, дня закрытия школы,  он  вместе  с  остальными  учителями
останется без работы. В штате Техас  на  его  анкеты  откликнулись  только
одним предложением разъездной работы, а именно - проверкой на  грамотность
иммигрантов, которые кочуют с места на место, собирая урожай дынь. Правда,
он знал, что почти все остальные учителя  тоже  еще  не  застолбили  новую
работу, но пилюля от этого  не  становилась  слаще.  Он  получил  красивое
письмо с гербовой печатью штата, в котором говорилось, что ассигнования на
образование в следующем году срезаны на порядок, и в настоящее время прием
учителей на работу заморожен. Конечно, поскольку Том так долго  проработал
в этой  системе,  его  поставят  на  очередь,  как  претендента,  спасибо,
сохраните это письмо. Такие же письма получили многие его  коллеги,  и  на
хранение они отправилось в корзину для мусора.
     Но он знал, что рано или поздно попадется и еще что-нибудь. Проводить
экзамены среди рабочих-переселенцев было бы,  честно  говоря,  не  так  уж
плохо - но переезды отнимали бы уйму времени. Весь прошлый год Тома  денно
и нощно глодало воспоминание обо всех учениках, прошедших через его  класс
общественных наук -  их  были  сотни,  от  рыжеволосых  сынов  Америки  до
меднокожих мексиканцев и  ребят-апачей  с  глазами,  похожими  на  пулевые
отверстия. Сотни: обреченный на гибель  товар,  проходящий  по  бесплодным
землям уже искореженными колеями. Том проверял - за одиннадцать лет, когда
в каждом старшем классе училось в среднем от  семидесяти  до  восьмидесяти
ребят, только триста шесть из них были зачислены первокурсниками в колледж
штата или технический колледж. Остальные просто уехали или пустили корни в
Инферно, чтобы работать на руднике, пропивать получку и растить полный дом
детей, которые, вероятно, повторят судьбу родителей. Только рудника теперь
не было, а тяга к наркотикам и преступлениям  больших  городов  усилилась.
Усилилась даже в Инферно. Одиннадцать лет перед Томом проходили и исчезали
лица: мальчики со шрамами от ножа, татуировками и натужным смехом, девочки
с испуганными глазами, с обкусанными ногтями и с животами, в  которых  уже
росли, тайно шевелясь, младенцы.
     Одиннадцать лет, и сегодня наступил последний день. После  того,  как
старшеклассники  выйдут  с  последнего  урока,  все  закончится.  Вот  что
преследовало Тома день за днем: сознание того,  что  вспомнить  он  может,
наверное,  человек  пятнадцать  ребят,  избавившихся  от  Великой  Жареной
Пустоты. Так прозвали пустыню между Инферно и  мексиканской  границей,  но
Том знал, что еще это -  состояние  духа.  Великая  Жареная  Пустота  была
способна высосать из черепа подростка мозг, заменив  наркотическим  дымом,
могла выжечь честолюбие и иссушить  надежду.  Вот  что  буквально  убивало
Тома: он сражался с Великой  Жареной  Пустотой  одиннадцать  лет,  но  она
неизменно побеждала.
     Джесси продолжала массаж, но мышцы Тома были  напряжены.  Она  знала,
что проносилось у него в голове. То самое, что медленно сжигало  его  дух,
превращая в золу.
     Том неподвижно смотрел на пламенеющие на стене  полосы.  "Было  бы  у
меня еще три месяца. Только три!" Он вдруг увидел потрясающую картину того
дня, когда они с Джесси закончили Техасский университет и  вышли  в  поток
солнечного света, готовые потягаться со всем миром. Казалось,  с  тех  пор
прошло столетие. В последнее время Том много думал о Роберто Пересе;  лицо
мальчика не шло у него из головы, и он знал, почему.
     - Роберто Перес, - сказал он. - Помнишь, я говорил про него?
     - По-моему, да.
     - Он учился у меня в выпускном классе шесть  лет  назад.  Он  жил  на
Окраине, и отметки у него были не очень высокими, но он  задавал  вопросы.
Он хотел знать. Но сдерживался,  чтобы  не  написать  контрольную  слишком
хорошо, потому что это было бы  проявлением  заинтересованности.  -  Снова
появилась горькая улыбка. - В тот день, когда Роберто закончил школу,  его
поджидал Мэк Кейд. Я видел, как он сел в мерседес Кейда. Они уехали. Потом
брат Роберт о рассказал мне, что Кейд нашел парнишке  работу  в  Хаустоне.
Хорошие деньги, но что за работа - не вполне понятно. Однажды брат Роберто
пришел ко  мне  и  сказал,  что  я  должен  знать:  Роберто  прикончили  в
Хаустонском мотеле. Неудачная продажа кокаина. Он получил в живот заряд из
обоих стволов дробовика. Но Кейда семья Пересов не винила. О нет.  Роберто
посылал домой уйму денег. Кейд подарил мистеру Пересу новый бьюик.  Иногда
после школы я проезжаю мимо дома  Пересов;  бьюик  стоит  перед  домом  во
дворе, на бетонных блоках.
     Том резко поднялся, прошел к окну и  снова  раздернул  занавески.  Он
чувствовал, как набирает силу жара за стенами дома и дрожит, поднимаясь от
песка и бетона, разогретый воздух.
     - На последнем уроке у меня будет класс, в котором есть  двое  ребят,
напоминающих мне Переса. На контрольной оба ни  разу  не  получали  больше
тройки с минусом, но я же вижу их лица. Они слушают; что-то откладывается.
Но оба делают ровно столько, сколько надо, чтобы не вылететь из школы. Ты,
вероятно, знаешь их: это Локетт и Хурадо. - Он взглянул на жену.
     Джесси, уже слышавшая от Тома эти фамилии, кивнула.
     - Ни тот, ни другой не стали держать экзамены в колледж, -  продолжил
Том. - Когда я предложил им это, Хурадо расхохотался мне в лицо, а  Локетт
посмотрел на меня так, словно я вывалился из собачьей задницы. Но,  видишь
ли, завтра они учатся последний день. Кейд будет их ждать. Я знаю.
     - Ты сделал, что мог, - сказала Джесси. - Теперь это их дело.
     - Правильно. - Он постоял в обрамлении малинового  света,  словно  на
фоне домны. - Этот город, - тихо проговорил он. -  Этот  проклятый,  Богом
забытый город. Здесь ничто не может расти. Господь  свидетель,  я  начинаю
верить, что здесь от ветеринара больше толку, чем от учителя.
     Джесси попыталась улыбнуться, но не слишком успешно.
     - Ты занимайся своими скотами, а я займусь своими.
     - Угу. - Изобразив бледную улыбку, Том вернулся к  кровати,  обхватил
затылок Джесси ладонью, так, что пальцы утонули в темно-каштановых коротко
подстриженных волосах, и поцеловал жену в лоб. - Я люблю тебя, док.  -  Он
прижался к ней щекой. - Спасибо, что выслушала.
     - Это я тебя люблю, - ответила она и обняла его. Так они сидели, пока
Джесси через минуту не сказала: - Глазунья?
     - Ага! - Он выпрямился. Лицо было уже не таким напряженным, но  глаза
еще оставались тревожными, и Джесси знала, что, каким бы хорошим  учителем
Том ни был, о себе  он  думал  как  о  неудачнике.  -  Думаю,  она  уже  и
изжарилась, и остыла. Пошли, примемся за нее!
     Джесси выбралась из кровати и пошла за мужем через  короткий  коридор
на кухню. Там под потолком тоже крутился вентилятор,  а  шторы  на  окнах,
выходивших на запад, Том задернул. Свет в той стороне еще отливал лиловым,
но небо над Качалкой становилось  все  голубее.  Том  уже  давно  наполнил
четыре тарелки беконом, яичницей (сегодня болтуньей,  а  не  глазуньей)  и
тостами. Тарелки ждали на маленьком круглом столике в углу.
     - Пошли, засони! - крикнул Том в сторону детской, и  Рэй  откликнулся
лишенным энтузиазма хрюканьем.
     Джесси подошла к холодильнику  и  буквально  бухнула  молоко  в  свой
могучий кофе, а  Том  тем  временем  включил  радио,  чтобы  поймать  Форт
Стоктон, передающий  в  половине  седьмого  новости.  В  кухню  вприпрыжку
вбежала Стиви.
     - Мама, сегодня лошадкин день! - сказала она. - Мы поедем к Душистому
Горошку!
     - Конечно, поедем. - Джесси изумляло, как можно  с  утра  быть  такой
энергичной,  даже  если  тебе  всего  шесть.  Она  налила   Стиви   стакан
апельсинового сока,  а  девчушка,  одетая  в  ночную  рубашку  с  надписью
"Техасский университет", взобралась на стул. Она уселась на самый краешек,
болтая ногами и жуя тост. - Как спалось?
     - Хорошо. Можно мне сегодня