ит  вооруженный.  Это  снискало  Ролли  еще  большее  уважение  у
молодежи.
   Какой-то парень однажды спросил его:
   - Хочешь курнуть?
   Он кивнул. Скоро - хотя и не так часто, как  некоторые  другие,  -  Ролли
стал потягивать марихуану за конвейером: после затяжки время летело  быстрее
и монотонность работы уже не казалась такой невыносимой. Примерно  в  то  же
время он пристрастился к игре в денежную лотерею.
   Позже, когда ему пришлось всерьез  об  этом  задуматься,  он  понял,  что
наркотики и денежная лотерея подвели его вплотную к запутанному  и  опасному
преступному миру, существовавшему на заводе.
   Поначалу денежная лотерея казалась ему вполне невинной затеей.
   Ролли знал, что в Детройте - особенно на  автомобильных  заводах  -  люди
играют в лотерею не задумываясь: для них это так же естественно, как  дышать
воздухом. Хотя эта игра контролируется мафией,  в  открытую  подтасовывается
ею, а реальный шанс выиграть -  один  к  тысяче,  она  привлекает  ежедневно
огромное число желающих попытать  счастья  и  готовых  поставить  от  десяти
центов до ста долларов и больше. Стандартная ставка на заводах, которую  мог
позволить себе и Ролли, составляла один доллар.
   Независимо от ставки каждый играющий выбирает три цифры - любые три цифры
- в надежде, что именно на эту комбинацию  выпадет  выигрыш  дня.  В  случае
удачи сумма выигрыша в пятьсот раз превышает ставку. Причем некоторые ставят
не на три цифры сразу, а только на  одну  или  две,  что,  конечно,  снижает
возможную сумму выигрыша.
   При  этом  ни  одного  жителя  Детройта,  как  видно,   не   волнует   то
обстоятельство,  что  организаторы  этой  своеобразной   лотереи   объявляют
выигрыши на те комбинации цифр, на которые поставлено  меньше  всего  денег.
Только  в  расположенном  поблизости  Понтиаке,  где  выигрыши   в   лотерее
приравниваются к выигрышам на бегах и  регулярно  публикуются  выплачиваемые
суммы, эту игру можно считать до некоторой степени честной.
   Время от времени ФБР, детройтская полиция и другие организации  поднимают
большой шум в связи с облавами на так называемый "Детройтский игорный круг".
В "Детройт ньюс" и "Фри пресс"  появляются  аршинные  заголовки:  "Рекордная
облава: полиция идет по следу  организаторов  лотереи"  или  "Самая  крупная
облава в истории США", - но уже на следующий день можно  как  ни  в  чем  не
бывало спокойно продолжать эту азартную игру.
   Постепенно Ролли стал понимать, как  организована  эта  игра  на  заводе.
Одними из тех, кто принимал  пари,  были  уборщики:  в  ведрах,  под  сухими
тряпками, они прятали желтые карточки, на которых играющие отмечали числа  и
собранные деньги. Карточки и деньги тайно выносились с завода и доставлялись
в город до истечения срока, который, как правило, совпадал со сроком  ставок
на скачках.
   Так Ролли узнал, что один из профсоюзных  деятелей  является  старшим  по
игре в  лотерею  на  конвейере:  пользуясь  своим  положением,  он  мог,  не
привлекая к себе внимания, свободно расхаживать по территории всего  завода.
Игрой в лотерею явно увлекалось большинство  рабочих,  включая  инспекторов,
конторских служащих и, как  заверил  Ролли  один  парень,  даже  начальство.
Наверное, так оно и было, поскольку лотерея на заводе явно процветала.
   После печального случая на конвейере Ролли не раз прозрачно намекали, что
он мог бы активно подключиться к тем, кто заправляет  игрой  в  лотерею  или
каким-либо другим рэкетом. О чем шла речь, было ясно: на  заводе  процветали
ростовщичество, торговля наркотиками, противозаконная торговля чеками. Кроме
сравнительно  безобидных  аферистов,  тут   действовали   настоящие   шайки,
занимающиеся ограблениями и вооруженными налетами.
   Преступное  прошлое  Ролли,  о  котором  теперь  знали   буквально   все,
обеспечивало  ему,  как  бывшему  "профессионалу",  особое  положение  среди
представителей детройтского дна, связанных с заводом, а также  тех,  кто  им
подыгрывал в свободное от работы время. Как-то раз в уборной рядом  с  Ролли
оказался широкоплечий, обычно неразговорчивый рабочий, известный под  именем
Громила Руфи, и тихо сказал:
   - Ребята говорят, ты малый что надо. Послушай меня: такой, как ты, парень
с головой, может иметь здесь куда больше деньжат, чем  эти  идиоты,  которые
вкалывают до посинения... Нам иногда нужны трезвые парни, которые знают, что
к чему, и не напустят в штаны со страху.
   В этот  момент  кто-то  вошел  в  уборную.  Громила  Руфи  тотчас  умолк,
застегнул штаны и, кивнув, направился к  выходу.  Кивок  явно  означал,  что
разговор в скором времени будет продолжен.
   Но продолжения не получилось, поскольку Ролли всячески старался  избежать
второй встречи. Так же он повел себя, и когда к нему подкатился кто-то  еще.
Объяснялось это несколькими причинами. Ролли все еще боялся, что,  если  его
снова засадят, тогда уж ему обеспечен большой срок, а кроме того, он считал,
что сейчас ему живется хорошо и даже лучше, чем все предшествующие годы. Что
ни говори, а когда у тебя на столе есть хлеб,  это  -  большое  дело.  Пусть
приходится "вкалывать до посинения", но столько бумажек он никогда раньше  и
в руках-то не держал. Благодаря этому у него есть теперь на  что  выпить,  а
когда требует душа, и курнуть. Дома его ждет маленькая  Мэй-Лу,  которая  со
временем, может, ему и надоест, но пока еще не  надоела.  Она,  конечно,  не
ахти какая находка, совсем не королева красоты, и Ролли знал,  что  до  него
она шлялась с другими парнями. Но она умела завести Ролли. Он млел при одном
взгляде на нее и порой приставал к ней по три раза за ночь,  особенно  когда
Мэй-Лу уж очень старалась, так что у него дух перехватывало, а о таком Ролли
слыхал, но сам он этого еще никогда не испытывал.
   Вот почему он позволил Мэй-Лу снять две комнаты и не  протестовал,  когда
она стала обставлять их мебелью. Для этого не потребовалось  много  денег  -
просто она дала Ролли подписать какие-то бумаги. Он их небрежно подписал  не
читая, и вскоре появилась обстановка, в том числе и цветной телевизор  -  не
хуже того, что стоит в баре.
   С другой стороны, доставалось все это не просто - долгие мучительные  дни
на заводе, по пять дней в неделю, иной раз, правда,  по  четыре,  а  однажды
даже три дня. Как и остальные, Ролли не выходил на работу по  понедельникам,
если перебирал на уик-энде, или по пятницам, когда  не  терпелось  промочить
горло, и денег, которые он получал в следующую получку, вполне хватало.
   Работа на конвейере была не только тяжелой, но и  однообразной,  и  Ролли
нередко приходила в  голову  фраза,  брошенная  еще  в  самом  начале  одним
рабочим: "Когда идешь сюда, мозги оставляй дома, чтоб  целы  были".  Тем  не
менее.., была у всего этого  и  другая  сторона.  Против  собственной  воли,
вопреки утвердившейся системе мышления - надо быть всегда начеку,  чтобы  не
стать  прихлебателем  белых,  их  прислужником,  -  Ролли  Найт  все  больше
увлекался работой, и у него со временем появилось желание  добросовестно  ее
выполнять. В основном это объяснялось его живым умом, а  также  способностью
быстро схватывать и запоминать - оба эти качества раскрылись только  теперь.
Другой побудительной причиной, которую Ролли  наверняка  стал  бы  отрицать,
если бы ему поставили это в упрек, были отношения, установившиеся у  него  с
Фрэнком Парклендом, - отношения, основанные на взаимном уважении.
   На первых порах под впечатлением двух происшествий, которые заставили его
обратить внимание на Ролли Найта, Паркленд  относился  к  молодому  негру  с
откровенной неприязнью. Он не сводил глаз с Ролли, и вот с течением  времени
неприязнь улетучилась,  уступив  место  симпатии.  Как-то  раз,  когда  Мэтт
Залески совершал очередной обход конвейера,  Паркленд  сказал:  "Видишь  вон
того малого? Когда он тут появился, я подумал, что помотает он нам нервы.  А
теперь он у нас один из лучших".
   Залески лишь что-то буркнул в ответ: он  почти  не  слышал,  что  говорил
Паркленд. Недавно над заводским начальством разразилась  гроза:  руководство
требовало   увеличить   выпуск   продукции   при   одновременном    снижении
производственных расходов и повышении качества. И  хотя  эти  требования  по
сути своей трудно совместимы, хозяева настаивали на их выполнении, что никак
не способствовало заживлению давно мучившей  Мэтта  язвы  двенадцатиперстной
кишки. Одно время язва было приутихла, а теперь снова напомнила о себе.  Вот
почему Мэтту Залески было сейчас не до конкретных личностей - его  волновали
лишь цифры, куда входили и люди, складывавшиеся для Мэтта в  некую  безликую
армию труда.
   Этим, кстати, объяснялось - хотя Залески  не  обладал  ни  склонностью  к
философствованию,  которая  помогла  бы  ему  это  понять,  ни  возможностью
изменить существующую систему - то, что автомобили, производившиеся  в  США,
были, как правило,  более  низкого  качества,  чем  те,  что  выпускаются  в
Германии, где  существует  менее  жесткая  система  производства  и  поэтому
рабочий не теряет личного отношения к тому, что он делает.
   Как бы там ни было, Фрэнк Паркленд старался выжать из своего участка все,
что мог.
   Благодаря Паркленду Ролли уже не перебрасывали с одной операции на другую
и закрепили за  ним  более  или  менее  постоянное  место.  Иногда,  правда,
Паркленд переводил его на другие участки, но теперь по крайней мере не  было
тех ежечасных шараханий,  от  которых  у  Ролли  темнело  в  глазах.  Теперь
перестановки объяснялись еще и тем, что Ролли поручали все более  сложную  и
хитроумную работу, о чем Паркленд прямо ему и сказал.
   Тогда-то Ролли и сделал для себя открытие, что, хотя большинство операций
по сборке трудны и требуют полного напряжения физических сил, есть и  такие,
где работать можно с прохладцей. Например, установка лобового  стекла.  Если
рабочие, выполнявшие эту операцию, замечали,  что  за  ними  наблюдают,  они
начинали суетиться, создавая видимость, что заняты трудоемким  делом.  Ролли
тоже довелось этим заниматься, но только несколько дней, потому что Паркленд
снова перевел его на одну из самых сложных  конвейерных  операций  -  внутри
кузова, где и разогнуться-то нельзя: он монтировал  арматуру  для  крепления
электрооборудования. Потом ему досталась "операция вслепую" - самая трудная,
какая только есть: надо  было  на  ощупь  вставлять  болты  и  на  ощупь  их
затягивать.
   В один из таких дней Паркленд признался Ролли:
   - Несправедливо это. Те, кто работает лучше всех, на  кого  мастер  может
положиться, получают самую паскудную работу, и ни хрена взамен. Вся  беда  в
том, что мне надо кого-то поставить на затяжку этих болтов, такого, в ком  я
уверен и точно знаю, что он на совесть сработает, а не станет валять дурака.
   Фрэнк Паркленд  сказал  это  так,  невзначай.  Но  для  Ролли  Найта  это
замечание мастера имело особый смысл: впервые человек,  облеченный  властью,
заговорил  с  ним  как  с  равным,   посетовал   на   существующую   систему
производственных отношений - словом, сказал то, что  думал,  и  о  том,  что
действительно имело место, а не наводил тень на ясный день.
   Теперь Ролли, во-первых, правильно затягивал любой самый незаметный  болт
благодаря своему возросшему профессиональному  мастерству  и  более  крепкой
физической форме, так как он стал регулярно питаться. А во-вторых, он  начал
внимательно присматриваться к Паркленду.
   Через некоторое время он уже смотрел на мастера чуть ли не с  восхищением
- во всяком случае, как на человека, который справедливо относится к  другим
- будь то белые или черные, - держит слово, честен и не замешан ни  в  какой
коррупции и мерзости, процветавших вокруг него. Ролли почти  не  встречал  в
своей жизни людей, о которых он мог бы такое сказать или даже подумать.
   Но вскоре, как это часто случается,  когда  людей  чересчур  превозносят,
забыв,  что  у  них  есть  человеческие   слабости,   наступило   неизбежное
разочарование.
   Дело в том, что Ролли Найту предложили распространять лотерейные карточки
на заводе. На этот раз к нему подкатился худощавый настырный молодой негр со
шрамом на лице по имени Папочка Лестер, который работал  на  складе  и,  как
всем  было  известно,  заодно  выполнял   поручения   заправил   лотереи   и
ростовщиков. По слухам, шрам появился у Папочки на лице именно в  тот  день,
когда он не сумел отдать долг. Теперь он работал на тех, кто ссужал деньгами
под проценты. Папочка  принес  Ролли,  стоявшему  на  своем  рабочем  месте,
какие-то детали со склада и, пригнувшись к нему, прошептал:
   - Ты им понравился. Но им показалось, что тебе они не  по  нраву,  а  раз
так, они могут и обозлиться.
   На Ролли это не произвело никакого впечатления.
   - Ты меня, губошлеп, не запугаешь. Давай отваливай! Ролли  уже  несколько
недель назад решил для себя, что будет играть в лотерею, но не более. Однако
Папочка нажимал:
   - Человек должен делом доказать, что он мужчина, а вот ты не доказываешь.
- И, помолчав, добавил:
   - Во всяком случае, последнее время.
   Без всякой задней мысли, просто чтобы отвязаться, Ролли сказал:
   - Думаешь, что говоришь, парень? Как же я буду брать ставки, когда у меня
под боком мастер?
   И словно в подтверждение его слов на горизонте появился Фрэнк Паркленд.
   - Да плюнь ты на него! Он шума поднимать не станет. Ему  ведь  платят  за
это, - презрительно буркнул Папочка.
   - Врешь ты все!
   - А если я докажу, что не вру, согласишься? Ролли отошел от  машины,  над
которой корпел, плюнул на пол и залез в следующую. Он не знал почему, но его
явно охватили сомнения.
   - Слово твое гроша ломаного не стоит, - тем не менее сказал он. - Ты  вот
мне покажи, чтоб я сам увидел.
   И на следующий же день Папочка предоставил ему такую возможность.
   Словно по какому-то делу он подошел к Ролли и вытащил из кармана  грязный
незаклеенный конверт. Ролли увидел, что в него вложены желтая бумажка и  два
двадцатидолларовых банкнота.
   - Ясно, дружище? - сказал Папочка. - Ну, а теперь смотри!
   Он шагнул к маленькой конторке Паркленда, который в этот момент находился
где-то в другом месте, и сунул конверт под пресс-папье. Затем  прошел  вдоль
конвейера, отыскал мастера и что-то ему сказал. Паркленд кивнул  в  ответ  и
неторопливо, но и излишне не мешкая вернулся к своей конторке, взял конверт,
заглянул в него и сунул во внутренний карман.
   Улучив момент между отдельными операциями,  Ролли  стал  свидетелем  этой
сцены - никаких объяснений больше ему  не  требовалось.  Сомнений  не  было:
взятка, подкуп.
   До конца смены Ролли так и не сумел взять себя  в  руки:  одни  болты  он
вообще забывал крепить, другие затягивал кое-как. Да кому все это  надо?!  И
почему увиденное так на него подействовало? Разве все  не  прогнило?  Всегда
было так. Разве все не  берут?  И  эти,  и  другие.  Ему  припомнилось,  как
инструктор с курсов убедил его  подписать  чеки,  а  потом  получил  по  ним
деньги, причитавшиеся Ролли и другим курсантам. Сначала инструктор, а теперь
вот Паркленд, так почему он, Ролли, не должен быть таким, как все?
   В ту ночь Ролли сказал Мэй-Лу:
   - Знаешь, детка, из чего сделан этот мир? Из дерьма! Весь  этот  огромный
мир - одно сплошное дерьмо.
   В конце той же недели Ролли стал работать на шайку,  распространявшую  на
заводе лотерейные карточки.

Глава 15

   Северная  часть  штата  Мичиган,  куда  входит  и   озеро   Хиггинса,   в
справочниках местной торговой палаты именуется "Зоной развлечений".
   Адам Трентон, Бретт Дилозанто и все  те,  кто  приехал  в  конце  мая  на
уик-энд к Хэнку Крейзелу, убедились, что это действительно так.
   Крейзеловский "коттедж", оказавшийся на самом деле  просторным,  роскошно
обставленным домом с  несколькими  спальнями,  был  расположен  на  западном
берегу озера Хиггинса, в северной его части.  По  своей  конфигурации  озеро
напоминало земляной  орех  или  эмбрион,  причем  выбор  сравнения  зависел,
наверное, от того, сколь удачным оказывалось для  посетителя  пребывание  на
его берегах.
   Адам без труда нашел и озеро,  и  "коттедж",  проехав  в  одиночестве  за
субботнее утро Понтиак,  Саджино,  Бэйсити,  Мидленд  и  Хэррисон,  то  есть
большую часть двухсотмильного расстояния по  федеральному  шоссе  ј  75.  За
пределами городов штат Мичиган утопал в буйной  зелени  и  цветении.  Свежий
воздух был напоен ароматами. На почти безоблачном небе  светило  солнце.  Из
дома Адам выехал в весьма подавленном настроении, но по мере того как колеса
автомобиля уносили его все дальше на  север,  он  чувствовал,  что  начинает
понемногу приходить в себя.
   Его подавленное настроение объяснялось ссорой с Эрикой.
   Когда недели две-три назад он  рассказал  ей  о  приглашении  на  мужской
уик-энд, которое Крейзел передал ему через Бретта Дилозанто, она заметила  в
ответ: "Ну что ж, если  присутствие  жен  нежелательно,  придется  мне,  как
видно, самой поискать для себя развлечение, так?" Под влиянием  разговора  с
Эрикой Адам стал раздумывать, не отказаться ли ему вообще от  этой  поездки,
которая с самого начала не очень-то его и привлекала, -  просто  он  уступил
Бретту, жаждавшему познакомить его со своим другом Хэнком Крейзелом, и  Адам
принял приглашение.
   Но Эрика, судя по всему, не сумела ничего придумать на уик-энд, и,  когда
утром Адам, поднявшись с  постели,  стал  упаковывать  кое-какие  вещи,  она
спросила его:
   -  Тебе  действительно  так  уж  необходимо  ехать?  Адам   сказал,   что
отказываться  уже  поздно:  он  обещал  приехать,  и  тогда  она  язвительно
спросила:
   - Мужской уик-энд - это значит вообще без женщин или только без жен?
   - Без женщин, - ответил он, не зная точно, так ли это на самом деле, хотя
в душе почти не сомневался в обратном,  потому  что  уже  не  раз  бывал  на
подобных уик-эндах.
   - Ну  разумеется!  -  Они  находились  на  кухне.  Эрика  готовила  кофе,
сопровождая это грохотом кухонной посуды. - А из  напитков  самыми  крепкими
будут, очевидно, молоко и лимонад.
   - Будут или не будут - не в этом дело:  в  любом  случае  обстановка  там
будет куда приятнее, чем здесь, - парировал он.
   - А кто, по-твоему, в этом виноват?
   И тут Адам взорвался:
   - Не знаю я, черт возьми, кто! Но если во всем виноват я, то на других я,
видимо, не действую так, как на тебя!
   - Тогда и отправляйся, черт возьми, к тем другим!  -  воскликнула  Эрика,
запустив в Адама кофейной чашкой - к счастью, без кофе, которую, опять же  к
счастью, Адам ловко поймал и спокойно поставил на  стол.  А  может,  никакой
удачи в этом и не  было,  потому  что  Адам  расхохотался,  что  еще  больше
взбесило Эрику. Она стремительно выскочила из кухни, с грохотом захлопнув за
собой дверь. Кипя от злости, Адам швырнул сумку с вещами в машину и уехал.
   Не проехав и двадцати миль, Адам понял, что все это крайне нелепо - такое
ощущение нередко бывает, когда посмотришь на  семейные  неурядицы  некоторое
время спустя. Адам знал, что, останься он дома, ссора к полудню была бы  уже
забыта. Возле Саджино настроение у Адама под влиянием хорошей погоды  совсем
улучшилось. Он позвонил домой, но никто не ответил.  Видимо,  Эрика  куда-то
уехала. Он решил, что позвонит позже.
   В "коттедже" на озере Хиггинса  Адама  встретил  Хэнк  Крейзел.  Высокий,
сухопарый, с поистине военной выправкой, он был элегантно и в  то  же  время
по-дачному  одет  -  в  тщательно  отглаженных  шортах  и  пестрой  рубашке.
Обменявшись с хозяином рукопожатием, Адам поставил  машину  возле  семи  или
восьми уже стоявших автомобилей сплошь последних "люксовых" моделей.
   - Кое-кто приехал вчера вечером, - кивнул  Крейзел  в  сторону  машин.  -
Некоторые еще спят. Другие подъедут позже. - Он взял сумку Адама и повел его
по выложенной тесом дорожке под навесом, которая вела от шоссе к  дому.  Сам
дом производил солидное впечатление: наружные стены были  сложены  из  целых
бревен, фронтон покоилс