голос. -  Некоторые  из  нас  считают,  что  автомобильный  рынок  вовсе  не
перенасыщен.
   - Потому мы и собираемся конструировать новые модели.
   - Еще бы, черт подери!
   - Извини, Харви. Мир еще не готов для восприятия твоих идей.
   Но  кое-кто  был  с  этим  не  согласен:  у  смуглого  Харви  явно   были
последователи.
   Светловолосый долговязый парень, который в ходе  беседы  бросил  реплику:
"Мы же помешаны на автомобилях!" - попросил:
   - Расскажите нам, пожалуйста, об "Орионе".
   - Дайте мне бумаги, - сказал Бретт. - Я вам его покажу.
   Кто-то дал ему блокнот, и студенты, вытянув шеи,  стали  следить  за  его
летавшим по бумаге карандашом. Бретт быстро набросал "Орион" сбоку и спереди
- он знал все линии этой модели, как знает скульптор силуэт скульптуры,  над
которой давно работает. В ответ  раздались  возгласы  восхищения:  "Вот  это
да!", "Грандиозно!"
   Посыпались вопросы. Бретт отвечал на  них  вполне  откровенно.  Студентам
иногда  делалась  такая  поблажка  в  качестве  особой   привилегии,   чтобы
поддерживать  в  них  интерес  к  профессии.  Однако  после   беседы   Бретт
предусмотрительно сложил все наброски и сунул их в карман.
   Студенты разошлись по аудиториям, и двор опустел. В оставшееся время -  в
тот день и на  следующий  -  Бретт  прочел  в  колледже  лекцию,  поочередно
побеседовал  с  каждым  из  будущих  автомобильных   дизайнеров   и   сделал
критический  разбор  экспериментальных  моделей  машин,   которые   студенты
коллективно сконструировали и построили.
   Бретт убедился  в  том,  что  среди  студентов  этого  курса  преобладало
тяготение  к  строгим  формам  с  учетом  целесообразности   и   полезности.
Любопытно, что как раз об этих принципах договорились Бретт,  Адам  Трентон,
Элрой Брейсуэйт и другие в ту памятную ночь два с  половиной  месяца  назад,
когда  выкристаллизовалась  концепция  "Фарстара".   Работая   над   обликом
"Фарстара"  -  ив  первоначальной  стадии,  и  затем  в  строго   охраняемой
мастерской в Детройте, да и сейчас в Лос-Анджелесе, -  Бретт  находился  под
впечатлением произнесенной Адамом фразы: "Уродство - это красиво!"
   История  показывает,  что  художественные  тенденции  -   основа   любого
коммерческого дизайна - возникают неожиданно и нередко  тогда,  когда  этого
меньше всего ожидаешь. Никто не знает, почему меняется художественный  вкус,
или как он трансформируется, или когда заявит  о  себе  новая  тенденция,  -
просто человеческая выдумка и представления не стоят  на  месте,  непрерывно
меняются. Разглядывая сейчас работы студентов  -  со  скидкой  на  некоторую
наивность и несовершенство - и  вспоминая  модели,  созданные  им  самим  за
последние месяцы, Бретт испытывал радостное удовлетворение от сознания того,
что он работает в духе зарождающейся принципиально новой тенденции.
   Как  видно,  Бретт  заразил  своим  энтузиазмом  студентов,  с   которыми
беседовал на второй день пребывания в колледже. В результате этих  бесед  он
решил рекомендовать отделу персонала и организационному отделу компании двух
будущих выпускников. Одним из них был  тот  приземистый  смуглый  парень  по
имени Харви, который  так  пылко  спорил  с  ним  во  дворе,  -  его  работы
свидетельствовали об отличных способностях и богатом воображении.  Какая  бы
автомобильная компания ни взяла Харви к себе, его наверняка ждут в  Детройте
трудности  и  серьезные  столкновения.   Этому   аутсайдеру,   отличающемуся
оригинальным мышлением, не так-то просто будет заткнуть  рот  или  заставить
его отказаться от уже сформировавшихся  убеждений.  Однако  в  автомобильной
промышленности, к счастью, таких поощряли, понимая,  что  они  не  позволяют
установиться застою и благодушию мысли, хотя и не всегда давали  им  зеленый
свет.
   Словом, как бы ни сложились дела, Бретт подозревал, что Харви  и  Детройт
заинтересуют друг друга.
   Другим кандидатом,  которого  наметил  Бретт,  был  долговязый  парень  с
лохматыми светлыми волосами - он тоже подавал большие надежды.  Когда  Бретт
предложил ему работу, он сказал, что одно предложение у него уже  есть.  Еще
один автомобильный гигант из Большой тройки обещал ему по окончании колледжа
место дизайнера.
   - Но если есть возможность работать с вами, мистер  Дилозанто,  -  сказал
студент, - я наверняка предпочту вашу фирму.
   Польщенный и тронутый, Бретт, однако, промолчал.
   Объяснялось это решением, которое он принял прошлой ночью в своем  номере
в отеле "Беверли-Хилтон". Сейчас была середина августа,  и  Бретт  решил:  в
конце года, если никакие чрезвычайные события не заставят его передумать, он
расстанется с автомобильной промышленностью навсегда.
   Когда самолет, на котором Бретт возвращался домой, взял курс  на  восток,
он принял еще одно решение: первой, кто узнает об этом, будет Барбара.

Глава 22

   Пока Бретт Дилозанто был в августе в Калифорнии, на автосборочном  заводе
в Детройте, где работал Мэтт Залески, царил полный хаос.
   Двумя неделями раньше прекратился выпуск автомобилей. На заводе появились
специалисты, нанятые по  контракту,  чтобы  демонтировать  старую  сборочную
линию и установить новую для сборки "Ориона".
   На все это было отпущено ровно четыре недели. В конце срока  с  конвейера
должен был скатиться первый серийный "Орион"  -  опытный  образец;  затем  в
последующие три-четыре недели будет создан такой запас этих  машин,  который
бы удовлетворил ожидаемый спрос, после того как  в  сентябре  "Орион"  будет
официально представлен широкой публике.  После  этого  -  если  подтвердится
правильность прогнозов отдела сбыта - темпы производства резко возрастут,  и
десятки тысяч "Орионов" потянутся с завода.
   Из времени,  отпущенного  на  переоборудование  производства,  оставалось
всего две недели, и, как всегда при запуске новой модели, Мэтт Залески думал
лишь о том, как бы выжить.
   Многие из обычно занятых  на  заводе  рабочих  были  либо  уволены,  либо
отправлены в оплаченный отпуск, поэтому ежедневно на работу являлась  только
немногочисленная группа сдельщиков. Но оттого, что  производство  фактически
остановилось, Мэтту Залески  и  другим  сотрудникам  администрации  было  не
легче, скорее наоборот: на их плечи легла еще большая нагрузка, а  заботы  и
волнения возросли до такой степени, что по сравнению с теперешним  ураганным
ритмом обычный рабочий день казался безмятежным штилем.
   Подрядчики,  занимавшиеся  реконструкцией  производства,  вели  себя  как
оккупанты, выдвигая все новые и  новые  требования.  Им  под  стать  были  и
инженеры из администрации компании, которые  давали  гостям  всякие  советы,
помигали им, а иногда мешали.
   На директора завода Вэла Рейскинда  и  на  Мэтта  обрушился  целый  шквал
запросов,  неотложных  совещаний  и  указаний  -  последние,  как   правило,
требовалось немедленно выполнять.  Мэтту  приходилось  решать  львиную  долю
проблем - все, что связано с практическим управлением производством,  -  ибо
Рейскинд еще не вошел в курс дела да к тому же был слишком молод. Он  сменил
на этом посту Маккернона лишь  несколько  месяцев  назад,  но,  несмотря  на
высокие оценки в дипломах -  инженерном  и  экономическом,  -  ему  пока  не
хватало опыта работы. Хотя Мэтт был огорчен тем, что не ему досталось  место
Маккернона да к тому же над ним поставили совсем молодого человека, Рейскинд
нравился ему - будучи человеком  интеллигентным,  он  трезво  оценивал  свои
способности и с должным уважением относился к Мэтту.
   Больше всего беспокойства доставляло им новое,  современное  оборудование
для монтажа, которое теоретически должно было действовать безупречно,  а  на
практике то и дело выходило из строя. В  техническом  отношении  за  наладку
всей новой системы отвечал подрядчик, но Мэтт Залески лучше других знал, что
после  ухода  людей  подрядчика  именно  ему  придется  возиться  со   всеми
недоделками, которые они оставят. Поэтому он так пристально и следил  сейчас
за каждым их шагом.
   Но главным врагом оставалось время. Его всегда не хватало для  спокойного
осуществления реконструкции, с тем чтобы в  установленный  срок  можно  было
сказать: "Запуск". Это как при строительстве дома, когда  в  день  новоселья
еще полно всяких недоделок, - только  новоселье-то  можно  отложить,  а  вот
график производства легковых или грузовых автомобилей удается отложить очень
редко.
   И еще одно обстоятельство неожиданно  добавило  волнений  Мэтту  Залески.
Прежде чем остановить конвейер, на  котором  монтировались  модели  прошлого
года, был проведен учет, в результате которого выявилась огромная  недостача
материалов и  деталей,  требовавшая  уже  особого  расследования.  На  любом
автомобильном заводе всегда крадут материалы - ив больших количествах. Когда
на стыке смен тысячи людей одновременно заканчивают работу, а другие  тысячи
заступают, ворам - и заводским, и пришлым - не составляет труда прихватить с
собой и вынести разные детали.
   Но на этот раз здесь явно орудовала крупная шайка.  Среди  всего  прочего
было  похищено  более  трехсот  четырехскоростных  коробок  передач,   сотни
покрышек, а также  значительное  количество  радиоприемников,  магнитофонов,
кондиционеров и других частей.
   В результате завод кишел работниками собственной  службы  безопасности  и
специально вызванными детективами. Мэтт, хотя  на  него  не  падало  и  тени
подозрения, был вынужден по несколько часов подряд отвечать на  их  вопросы.
Пока, судя по всему, напасть на  след  преступников  не  удалось,  хотя  шеф
службы безопасности сказал Мэтту:
   - У нас есть кое-какие версии, и мы хотели бы допросить некоторых рабочих
с конвейера, когда они вернутся на завод.
   А тем временем детективы продолжали крутиться под ногами - их присутствие
в столь горячую пору не могло не раздражать.
   До сих пор Мэтту удавалось  без  особых  срывов  тянуть  лямку,  если  не
считать одного мелкого происшествия, которое, к счастью, прошло незамеченным
для заводского начальства.
   Прошлую субботу после обеда - при  реорганизации  производства  сплошь  и
рядом приходится работать по семь дней в неделю - одна из пожилых секретарш,
Айрис Эйнфельд, которая в тот день тоже была на работе, принесла  ему  кофе.
Мэтт поблагодарил ее и принялся пить. Внезапно -  по  совершенно  непонятной
причине - чашка выскользнула у него из рук, и  содержимое  вылилось  ему  на
костюм и на пол.
   Раздосадованный на себя за эту оплошность,  Мэтт  поднялся  -  и  тут  же
тяжело рухнул на пол. Позже, размышляя о происшедшем,  он  вспомнил,  что  у
него тогда вроде бы отказала левая нога; кроме того,  он  твердо  знал,  что
держал чашку с кофе в левой руке.
   Миссис Эйнфельд, еще не успевшая выйти из кабинета Мэтта, усадила  его  в
кресло и уже собиралась позвать кого-нибудь на помощь,  но  он  уговорил  ее
этого не делать. Он посидел некоторое время в кресле и  скоро  почувствовал,
что в его левую руку и ногу  возвращается  жизнь,  хотя  сесть  в  машину  и
поехать домой он, конечно, не мог. Наконец с помощью Айрис  Эйнфельд  он  по
черной лестнице спустился вниз; она усадила его  в  свою  машину  и  отвезла
домой. Пока они ехали, Мэтт упросил ее никому не рассказывать о случившемся,
опасаясь, что иначе на него начнут смотреть как на  развалину,  а  этого  он
никак не хотел.
   Добравшись до дому, Мэтт залез в постель и пролежал все воскресенье.  Ему
стало значительно легче - только иногда вдруг появлялось  какое-то  странное
трепыхание в груди. В понедельник утром он чувствовал себя  усталым,  но,  в
общем, не хуже обычного и отправился на работу.
   Правда, уж очень одиноко ему было в  субботу  и  в  воскресенье.  Барбара
куда-то уехала, и ему пришлось заботиться о себе самому. Раньше,  когда  еще
была жива его жена, в такое трудное время, как перестройка производства, она
всегда помогала ему своим сочувствием и вниманием,  с  особой  тщательностью
готовила разные блюда и не ложилась спать, как бы поздно он  ни  возвращался
домой. Но все это, казалось, было так давно - ему не верилось, что со смерти
Фриды не прошло и двух лет. Мэтт с грустью подумал о том,  что,  пока  Фрида
была жива, он и вполовину не ценил ее.
   Кроме  того,  он  ловил  себя  на  мысли  о  том,  что   его   раздражает
поглощенность Барбары своей работой и  жизнью.  Мэтт  вообще  предпочел  бы,
чтобы Барбара сидела дома, встречала его по возвращении с завода и тем самым
хотя бы частично заменила ему Фриду, ее мать. Некоторое  время  Барбара  так
себя и вела. Она готовила отцу  каждый  вечер,  и  они  вместе  ужинали,  но
постепенно иные интересы оттеснили заботы о доме, в  рекламном  агентстве  у
Барбары прибавилось дел, и теперь они редко сидели вместе в доме на Роял-Оук
- только ночевали да порой наспех завтракали в будние дни. Несколько месяцев
назад Барбара предложила отцу взять в дом экономку,  что  они  вполне  могли
себе позволить, но Мэтт решительно воспротивился. И  вот  теперь,  когда  на
него свалились заботы о себе самом в  дополнение  к  напряженной  работе  на
заводе, Мэтт пожалел, что не согласился.
   Еще в начале  августа  он  сказал  дочери,  что  передумал  и  просит  ее
подыскать экономку; Барбара  ответила,  что  займется  этим  при  первой  же
возможности, но сейчас она слишком занята в агентстве и ей не выбрать время,
чтобы  дать  объявление,  побеседовать  с  кандидатками,  а   потом   ввести
отобранную экономку в курс дела. Мэтт вспылил, заявив,  что  это  -  женское
дело, в данном случае дело его дочери, вести хозяйство и что  мужчине  ни  к
чему этим заниматься, особенно если он завален работой, как  сейчас.  Однако
Барбара не скрыла, что считает свою работу не менее важной, с чем Мэтт никак
не мог согласиться, даже просто не мог этого понять.
   Нынче вообще было много такого, что Мэтт  Залески  отказывался  понимать.
Достаточно было раскрыть газету, и он  начинал  возмущаться  и  недоумевать,
почему перечеркиваются едва ли не все "общепринятые критерии", отбрасываются
прежние представления о морали, открыто подрывается  установленный  порядок.
Никто, казалось, уже не  хотел  уважать  ни  законные  власти,  ни  суд,  ни
родителей, ни президентов  колледжей,  ни  военных,  ни  систему  свободного
предпринимательства, ни американский флаг,  под  которым  Мэтт  и  люди  его
поколения сражались и погибали во вторую мировую войну.
   По мнению Мэтта Залески, виной всему была молодежь  -  эти  длинноволосые
юнцы, которых не отличишь от девчонок (сам Мэтт  до  сих  пор  принципиально
стригся под "ежика") и которые вызывали в  нем  всевозрастающее  возмущение;
эти всезнайки-студенты, любящие поразглагольствовать о Маклюэне, Марксе  или
Че Геваре; воинствующие черные, требующие немедленного удовлетворения  своих
претензий  и   отвергающие   спокойное   течение   прогресса;   все   прочие
ниспровергатели основ, бунтовщики и смутьяны, презирающие  все,  что  у  них
перед глазами, и готовые наброситься на любого, кто с ними не согласен.  Вся
эта компания, по убеждению Мэтта, - незрелая, зеленая, не знающая  настоящей
жизни и ничего не дающая обществу... Стоило ему подумать о молодежи,  как  у
него разливалась желчь и подскакивало кровяное давление.
   А Барбара, которая, конечно, была далека от этих  бунтующих  студентов  и
протестующей молодежи, тем не менее открыто симпатизирует им, что, по  сути,
ничуть не лучше. За это Мэтт винил тех, с кем  общалась  его  дочь,  включая
Бретта Дилозанто, которого он продолжал недолюбливать.
   Подобно  многим  своим  сверстникам,  Мэтт  Залески   был   рабом   давно
устоявшихся взглядов. Барбара не раз пыталась - хотя попытки ее и  кончались
горячими спорами - обратить отца в свою "веру", доказывая  ему,  что  теперь
стали шире смотреть на многое; что убеждения  и  идеи,  некогда  считавшиеся
незыблемыми,   при   более    глубоком    рассмотрении    обнаружили    свою
несостоятельность;  что  молодежь  презирает  не  этические  принципы  своих
родителей, а двуличную мораль, не старые критерии как таковые, а лицемерие и
самообман,  которые  слишком  часто  прикрывают   систему   так   называемых
ценностей.  Собственно,  настало  время  поиска,  активного  эксперимента  в
духовной сфере, отчего человечество только выиграет.
   Но все усилия Барбары  оказались  тщетными.  Мэтт,  не  будучи  человеком
проницательным, воспринимал происходившие вокруг  перемены  лишь  как  нечто
негативное и разрушительное.
   В таком настроении, да к тому же усталый и измученный непроходящей  болью
в желудке, Мэтт вернулся домой и обнаружил  там  Барбару,  а  с  ней  гостя.
Гостем был Ролли Найт.
   Несколько  часов  назад  Барбара   при   содействии   Леонарда   Уингейта
встретилась с Ролли в центре. Ей хотелось побольше узнать о том, как живут и
что думают черные обитатели города - в частности Ролли - о самом  городе,  а
также  о  программе  найма   неквалифицированной   рабочей   силы.   Барбара
намеревалась включить в текст  к  фильму  "Автосити",  монтаж  которого  уже
завершался, то, что услышит от Ролли Найта.
   Вначале Барбара повезла его в пресс-клуб, но там было  необычно  шумно  и
многолюдно, и Ролли чувствовал себя очень скованно. Тогда Барбаре  пришла  в
голову идея поехать к ней домой. На том и порешили.
   Она смешала для себя и для гостя  виски  с  содовой,  быстро  приготовила
незатейливую еду - яичницу с ветчиной - и принесла на подносах  в  гостиную.
Ролли постепенно освоился и стал охотно отвечать на все ее вопросы.
   Некоторое время спустя Барбара принесла бутылку с виски и еще раз  налила
себе и ему. За окном сгущались сумерки - ясный погожий день сменялся ночью.
   Ролли внимательно  оглядел  уютную,  со  вкусом,  но,  в  общем,  скромно
обставленную комнату.
   - Сколько отсюда до угла Блейн и Двенадцатой улицы? - спросил он.
   - Около восьми миль, - ответила Барбара.
   Он покачал головой и усмехнулся:
   - А я думаю, все восемьсот, а?
   Ролли как раз жил на углу Блейн и Двенадцатой улицы.
   Барбара только что вкратце записала то, что сказал ей Ролли, подумав, что
с этого как раз можно будет начать, когда в комнату вошел ее отец.
   И замер на пороге.
   Не веря своим глазам, он  глядел  на  Барбару  и  Ролли  Найта,  сидевших
рядышком на диване, со стаканами в руках; на полу между ними стояла  бутылка
виски, рядом - поднос с грязной после ужина посудой. В растерянности Барбара
выпустила из рук блокнот, и он упал на пол.
   Хотя Ролли Найту и Мэтту Залески никогда не приходилось разговаривать  на
заводе, они мгновенно узнали друг друга. Мэтт, ничего не понимая,  посмотрел
на  Ролли,  потом  на  Барбару.   Ролли   ухмыльнулся,   с   демонстративным
спокойствием опрокинул в рот виски, потом вдруг засуетился. Облизнул губы.
   - Привет, папа! - воскликнула Барбара. - А это... Ее прервал резкий голос
Мэтта. Выкатив на Ролли глаза, он проговорил:
   - Какого черта ты рассиживаешься здесь, в моем доме?..
   За долгие годы руководства автомобильным заводом, на котором значительную
часть рабочей силы составляли черные, Мэтт  в  силу  необходимости  приобрел
умение терпимо относиться к ним. Но это всегда была только личина. А под нею
до сих пор  прятались  взгляды  его  польских  родителей  и  их  соседей  по
Уайандотту, которые считали негров неполноценными людьми. И сейчас,  увидев,
что родная дочь принимает чернокожего в его доме, Мэтта охватила неудержимая
ярость, которую лишь усугубляли усталость и напряжение  последних  дней.  Он
уже не отдавал себе отчета ни в своих словах, ни в действиях.
   - Папа, - резко проговорила Барбара,  -  это  мой  друг  мистер  Найт.  Я
пригласила его и не...
   - Заткнись! - рявкнул Мэтт, поворачиваясь к дочери. - С тобой у нас будет
особый разговор. Барбара побледнела.
   - Это как понимать - особый?
   Мэтт пропустил ее вопрос мимо ушей. Он впился взглядом в Ролли  Найта  и,
указав на дверь в кухню, через которую сам только что вошел, гаркнул:
   - Вон отсюда!
   - Папа, ка