к ты смеешь?
   Барбара соскочила с дивана и кинулась к отцу.  Он  размахнулся  и  больно
ударил ее по лицу.
   Все это напоминало классическую трагедию, и теперь оторопела уже Барбара.
"Нет, это происходит не со мной!" - промелькнуло у нее в голове. Щека у  нее
пылала и, наверное, распухнет, подумала Барбара,  но  сейчас  это  не  имело
значения. Куда важнее было ее внутреннее состояние. Казалось, будто сдвинули
глыбу - столетия человеческого прогресса и понимания - и  что  же  открылось
взору? Зловонный гнойник - безрассудная  ненависть,  фанатизм,  продолжавшие
жить в душе Мэтта Залески. И Барбара, будучи дочерью  своего  отца,  в  этот
момент разделяла его вину.
   На улице остановилась машина.
   Ролли тоже вскочил. Всего несколько мгновений назад он был растерян,  ибо
все происходило в чуждой ему обстановке. Но сейчас уверенность  вернулась  к
нему.
   - А, плевал я на тебя, белая свинья! - бросил он Мэтту.
   - Я повторяю: вон отсюда! Убирайся! - дрожащим от гнева голосом  произнес
Мэтт.
   Барбара в ужасе закрыла глаза. "Плевал я на тебя, белая свинья!" Впрочем,
что же тут  удивительного?  Так  уж  устроена  жизнь:  за  ненависть  платят
ненавистью!
   Во второй раз за несколько минут распахнулась боковая  дверь,  и  в  дом,
ничего не подозревая, вошел Бретт Дилозанто.
   - Звоню, звоню, а никто не слышит! - весело заметил он,  широко  улыбаясь
Барбаре и Мэтту, и тут увидел Ролли Найта:
   - Привет, Ролли! Вот так встреча! Ну, как жизнь, дружище?
   При виде того, как непринужденно приветствовал Бретт молодого негра, Мэтт
Залески немного оторопел.
   - Плевал я на тебя тоже, - сказал Ролли Бретту. Презрительно посмотрел на
Барбару. И вышел из дому.
   - Что, черт возьми, здесь у вас происходит? - спросил Бретт отца и дочь.
   Он приехал  сюда  прямо  из  Центрального  аэропорта,  куда  прилетел  из
Калифорнии менее часа назад. Ему так хотелось поскорее увидеться с Барбарой,
рассказать ей о своем решении и о тех планах, которые  возникли  у  него  по
пути домой. Он был в прекрасном настроении  -  отсюда  и  его  веселый  тон.
Теперь же до него дошло, что тут происходит что-то неладное.
   Барбара только покачала головой в ответ, не будучи в состоянии произнести
ни слова - слезы душили ее. Бретт пересек комнату и, обняв ее, мягко сказал:
   - Я не знаю, что тут у вас произошло, только не надо воспринимать все так
серьезно, успокойся! Поговорим об этом потом.
   - Послушай, возможно, я... - неуверенно произнес Мэтт.
   - Я ничего не желаю слушать! - перебила его Барбара.
   Самообладание вернулось к ней, и она отстранилась от Бретта.
   - Если вы решили выяснить отношения и хотите, чтобы я  ушел...  -  сказал
Бретт.
   - Я хочу, чтобы ты остался, - сказала Барбара. - А когда ты уйдешь,  уйду
и я. - Она помолчала и добавила, глядя ему прямо в лицо:
   - Бретт, ты дважды предлагал мне переехать к тебе и жить вместе. Если  ты
еще не раздумал, я согласна.
   - Ты же знаешь, что не раздумал! - пылко откликнулся он.
   Мэтт Залески тяжело опустился в кресло. Сейчас он поднял голову:
   - Жить вместе?!
   - Совершенно верно, - холодно подтвердила Барбара. - Брак оформлять мы не
будем: ни мне, ни ему это не нужно. Просто будем жить в одной  квартире  как
муж и жена.
   - Нет! - взорвался Мэтт. - Бога ради, нет!
   - Только попробуй мне помешать! - предупредила Барбара.
   Их взгляды еще на мгновение  встретились,  потом  Мэтт  опустил  глаза  и
обхватил голову руками. Плечи его задрожали.
   - Я соберу вещи, которые мне нужны на ночь, - сказала Барбара Бретту, - а
завтра заеду за остальным.
   - Послушай, - сказал Бретт, глядя на обмякшую фигуру в кресле, - я хотел,
чтобы мы были вместе. Ты это знаешь. Но разве по-другому нельзя?
   - Если бы ты знал, что здесь произошло, -  холодно  ответила  Барбара,  -
тебе все было бы ясно. Поэтому либо забирай меня с собой сейчас, либо оставь
меня в покое. Если не желаешь, я перееду в гостиницу.
   - Заберу, конечно. Барбара пошла наверх.
   Когда мужчины остались одни, Бретт, у которого  на  душе  кошки  скребли,
сказал:
   - Мистер Залески, не знаю, что у вас тут стряслось, но я искренне сожалею
о случившемся.
   Ответа не последовало. Бретт вышел из дому, сел в  машину  и  стал  ждать
Барбару.
   Целых полчаса Бретт и Барбара кружили по  близлежащим  улицам  в  поисках
Ролли Найта. После того  как  Барбара  вынесла  из  дома  чемодан  и  машина
тронулась, она рассказала, что произошло за  несколько  минут  до  появления
Бретта. По мере того как она говорила, Бретт все больше мрачнел.
   -  Бедняга  парень!  -  некоторое   время   спустя   проговорил   он.   -
Неудивительно, что он и на меня взъелся.
   - И на меня тоже.
   - Он думает, наверное, что  все  мы  одинаковые.  Впрочем,  у  него  есть
основания так думать, а?
   Они проехали еще одну пустынную улицу, и в конце  ее  фары  выхватили  из
темноты фигуру идущего человека. Он оказался соседом Барбары, возвращавшимся
домой.
   - Ролли явно ушел. - Бретт повернул голову и вопросительно  посмотрел  на
Барбару. - Мы ведь знаем, где он живет.
   Оба понимали, почему Бретт колеблется. Ночью в Детройте было небезопасно.
В любой момент могли и пырнуть ножом, и ограбить.
   Барбара покачала головой.
   - Сегодня мы уже ничего не можем сделать. Поехали домой.
   - Но сначала самое главное. - Бретт остановил машину  у  обочины,  и  они
поцеловались. - Теперь твой дом, - произнес Бретт, - уже по  новому  адресу:
Кантри-Клаб-Мэнор, на Уэст-Мэмл.
   И хотя события  этого  вечера  гнетуще  подействовали  на  обоих,  Бретт,
разворачивая  машину  в  северо-западном  направлении,  почувствовал   такое
счастливое волнение, от которого захватывало дух.

***

   Много позже, когда они лежали  в  темной  спальне  Бретта,  Барбара  тихо
спросила:
   - У тебя глаза открыты?
   - Да. - Бретт лежал на спине и,  закинув  руки  за  голову,  рассматривал
потолок, едва различимый в темноте.
   - О чем ты думал?
   - Об одной пошлости, которую я тебе однажды сказал. Помнишь?
   - Да, помню.
   Это было в тот вечер, когда Барбара готовила в этой квартире ужин и Бретт
приехал домой с Леонардом Уингейтом, - они тогда впервые встретились вместе.
Потом Бретт попытался уговорить Барбару остаться у него на ночь, а когда она
отказалась, он заметил: "Тебе ведь двадцать девять лет, ты наверняка уже  не
девственница, чего же ты боишься?"
   - Ты тогда ничего не сказала, - продолжал Бретт, - но ведь боялась, да?
   В ответ она рассмеялась своим приятным раскатистым смехом.
   - Никто же ведь заранее не может знать...
   - О'кей, о'кей!.. - Она почувствовала,  что  Бретт  улыбается,  потом  он
повернулся на бок, и они снова оказались лицом к лицу. - Почему ты мне тогда
не сказала?
   - Ох, не  знаю!  Обычно  об  этом  не  говорят.  Ну  скажи,  неужели  это
действительно так важно?
   - Для меня, представь себе, важно. Чуточку подумав, Барбара сказала:
   - Если тебе обязательно надо знать, то для  меня  это  тоже  было  важно.
Понимаешь, мне всегда хотелось,  чтобы  впервые  это  было  с  тем,  кого  я
по-настоящему полюблю. - Она нежно провела пальцами по его лицу. -  В  конце
концов так оно и вышло.
   Бретт обнял ее, и они снова прильнули друг к другу.
   - Я тоже люблю тебя, - прошептал он.
   Он сознавал, что переживает одну из редких и незабываемых минут.  Он  все
еще не рассказал Барбаре о решении, принятом в Лос-Анджелесе, и не поделился
своими планами на будущее. Бретт понимал, что иначе они проговорят до  утра,
а в эту ночь его меньше всего интересовали разговоры.
   И тут неудержимая тяга друг к другу заставила их обо всем забыть.
   Когда они снова, умиротворенные, лежали рядом, Барбара проговорила:
   - Хочешь, я тебе кое-что скажу?
   - Ну.
   Она вздохнула.
   - Если б я знала, что это так чудесно, я бы не ждала так долго.

Глава 23

   Роман Эрики Трентон с Пьером Флоденхейлом начался в первых  числах  июня,
вскоре после их знакомства, когда, возвращаясь после уик-энда в "коттедже" у
озера Хиггинса, Адам Трентон явился домой в сопровождении молодого  гонщика,
Несколько дней спустя Пьер позвонил Эрике  и  пригласил  ее  пообедать.  Она
согласилась. На следующий день они  договорились  встретиться  в  уединенном
ресторанчике на Стерлинг-Хейтс.
   Спустя  неделю  они  встретились  вновь,  но  на  этот  раз  после  обеда
отправились  в  мотель,  где  Пьер  уже  зарезервировал  номер.  Без  лишних
разговоров  они  легли  в  постель,  где  Пьер  оказался  вполне   достойным
партнером, так что, когда  Эрика  вернулась  вечером  домой,  она  давно  не
чувствовала такого облегчения - и морального, и физического.
   Весь остаток июня и в июле они  продолжали  встречаться,  при  первой  же
возможности - и днем, и вечером, когда Адам заранее предупреждал Эрику,  что
задержится на работе допоздна.
   Наконец-то Эрика познала блаженное чувство удовлетворения, чего была  так
долго лишена.
   Эти встречи были совсем не похожи на ту авантюру, которую  она  позволила
себе с Олли несколько месяцев назад. Мысль об этом свидании - хотя  Эрика  и
старалась о нем не вспоминать - вызывала у нее  чувство  отвращения,  прежде
всего к самой себе, за то, что она допустила такое.
   Сейчас же все обстояло иначе. Эрика не имела понятия, как долго продлится
ее роман с Пьером, хотя была убеждена, что для  них  обоих  это  всего  лишь
роман и что однажды он обязательно кончится. Но пока она,  как,  впрочем,  и
Пьер, получала от этого только наслаждение.
   Наслаждение породило в них чувство уверенности  в  том,  что  так  все  и
должно быть, а это, в свою очередь, вызвало беспечное отношение к тому,  что
их могут увидеть вместе.
   Вечерами они любили встречаться в уютной старомодной "Дирборн  инн",  где
хорошо кормили и приятно  обслуживали.  Другим  достоинством  "Дирборн  инн"
являлся коттедж (их было тут несколько) - точная копия  дома,  где  когда-то
жил Эдгар Аллан По. На первом этаже находились две уютные комнатки и  кухня,
наверху, прямо под крышей, - крошечная спальня. Верхний и нижний этажи  были
изолированы и сдавались отдельно постояльцам "Дирборн инн".
   Дважды, когда Адама не было в Детройте,  Пьер  Флоденхейл  снимал  нижний
этаж коттеджа Эдгара По, а Эрика -  верхний.  Входная  дверь  запиралась,  и
затем никого уже не должно было интересовать, кто поднимался наверх или  кто
спускался вниз по внутренней лестнице.
   Эрике так нравилась эта уютная,  романтическая  обитель  с  ее  старинной
мебелью, что однажды, лежа в постели, она воскликнула:
   - Какое идеальное место для влюбленных! Просто грех использовать его  для
других целей.
   - Угу! - только промычал в ответ Пьер, подтверждая тем самым, сколь  мало
волнует его этот разговор и вообще что бы то ни  было,  кроме  автомобильных
гонок и секса.  Об  автомобильных  гонках  Пьер  мог  говорить  оживленно  и
бесконечно долго. Все прочие темы откровенно утомляли его.  Например,  когда
Эрика касалась текущих событий, политики, искусства - а она  порой  затевала
такие разговоры, - Пьер либо зевал, либо начинал ерзать, словно непоседливый
ребенок, которому трудно сосредоточиться хоть на несколько  секунд.  Иногда,
невзирая на физическую близость,  доставлявшую  Эрике  столько  радости,  ей
хотелось, чтобы отношения их были иными.
   Примерно тогда же, когда это желание у Эрики стало перерастать  в  легкое
раздражение, в "Детройт ньюс" появилась заметка, где  рядом  упоминались  их
имена.
   Появилось это в рубрике светской хроники, которую редактировала  Элеонора
Брейтмейер, считавшаяся лучшей журналисткой своего жанра  во  всей  Северной
Америке.  Ни  одно  сколько-нибудь  значительное  событие   светской   жизни
автомобильной столицы не ускользало от прозорливого взгляда мисс Брейтмейер,
и сейчас она писала:

***

   "Красивый прожигатель жизни гонщик Пьер Флоденхейл и молодая,  прелестная
Эрика Трентон, жена видного  плановика  автомобилестроения  Адама  Трентона,
продолжают наслаждаться обществом друг друга. В пятницу  на  прошлой  неделе
они обедали вдвоем в "Рулевом колесе" и, как обычно, были всецело  поглощены
собой".

***

   Эта заметка в газете явилась тяжелым ударом для Эрики. Первой  ее  мыслью
было то, что еще до конца сегодняшнего дня тысячи людей в Большом  Детройте,
в том числе друзья ее  и  Адама,  тоже  прочтут  эту  заметку  и  станут  ее
обсуждать. Эрику обуяло неудержимое желание залезть в шкаф и  спрятаться  от
всех. Она только тут поняла, как беззаботно вели себя они с  Пьером,  словно
намеренно выставляясь напоказ, и сейчас она глубоко в этом раскаивалась.
   Заметка появилась в конце июня - примерно за неделю до того, как  супруги
Трентоны обедали с Хэнком  Крейзелом,  а  потом  были  у  него  в  гостях  в
Гросс-Пойнте.
   В тот вечер, когда была напечатана  заметка,  Адам,  как  обычно,  принес
домой "Детройт ньюс", и они оба,  потягивая  перед  ужином  мартини,  читали
газету по частям.
   Пока Эрика наслаждалась страничками для женщин, куда входила  и  светская
хроника, Адам  просматривал  новости  на  первой  полосе.  Но  он  неизменно
прочитывал всю газету, и Эрика боялась, как бы он не обратил внимание на тот
раздел, который был у нее в руках.
   Она решила, что не стоит уносить газету из гостиной, ибо,  как  бы  ловко
она это ни проделала, Адам скорее всего заметит пропажу.
   Вместо этого Эрика пошла на кухню,  решив  поскорее  подать  ужин:  вдруг
овощи уже готовы. Они не были готовы, но  когда  Адам  сел  за  стол,  Эрика
заметила, что он еще не добрался до последних страниц.
   Вернувшись после  ужина  в  гостиную,  Адам,  как  обычно,  раскрыл  свой
чемоданчик и сел за работу. А Эрика, прибрав в столовой, зашла  в  гостиную,
взяла со стола чашку Адама, поправила кипу иллюстрированных журналов и стала
складывать разрозненные страницы газеты, чтобы забрать их с собой.
   Адам поднял на нее взгляд.
   - Оставь газету, я еще не прочитал ее.
   Остаток вечера Эрика была как на иголках. Делая вид,  что  читает  книгу,
она украдкой следила за каждым движением Адама. Когда наконец щелкнул  замок
его чемоданчика, у Эрики стало еще тревожнее на душе, но Адам, к ее великому
облегчению, поднялся в спальню, так и не вспомнив, видимо, о  газете.  Эрика
поспешно спрятала газету, а на другой день сожгла.
   Эрика, разумеется, понимала, что, уничтожив один экземпляр, она не  может
поручиться, что кто-то не покажет заметку Адаму  или  не  расскажет  ему  об
этом, что, по сути, одно и то же. Наверняка многие его коллеги или те, с кем
он постоянно общается, уже прочли заметку  или  же  им  рассказали  об  этой
пикантной  истории,  поэтому  Эрика  несколько  дней   жила   в   постоянном
напряжении, ожидая,  что  вот  сейчас  вернется  Адам  и  затеет  неприятный
разговор.
   В одном Эрика была абсолютно уверена: если Адам узнает о заметке,  ей  об
этом обязательно станет известно. Не в правилах  Адама  было  уклоняться  от
обсуждения чего бы то ни было, да и не  такой  он  был  муж,  чтобы  принять
решение, не дав высказаться жене. Но  он  упорно  молчал,  и,  когда  прошла
неделя, Эрика стала потихоньку успокаиваться. Потом она объяснила  себе  это
следующим образом: видимо, все считали, что Адам знает, и поэтому, не  желая
его огорчать или смущать, избегали заводить  разговор  на  столь  деликатную
тему. Как бы там  ни  было,  Эрика  была  благодарна  судьбе,  что  все  так
обошлось.
   Благодарна она была судьбе и за то, что имела  возможность  оценить  свои
отношения с обоими мужчинами - Адамом и  Пьером.  Получалось,  что  Адам  во
всем, кроме постели - и, увы, редких теперь минут общения, - был  на  голову
выше Пьера. К сожалению - а может быть, и к счастью  для  Эрики,  -  постель
продолжала играть  для  нее  важную  роль,  поэтому  она  согласилась  снова
встретиться с Пьером несколько дней спустя, но на этот раз соблюдая все меры
предосторожности, - на канадском берегу реки, в Виндзоре. Надо сказать,  что
из всех свиданий это оказалось наименее удачным.
   Дело в том, что Эрика восхищалась интеллигентностью Адама. Пьер  же  этим
достоинством не обладал. Несмотря на свою безумную занятость,  Адам  никогда
не  терял  контакт  с  окружающим  миром  -  он  всегда  отличался  чувством
ответственности и имел  твердые  убеждения.  Эрике  доставляло  удовольствие
слушать Адама - особенно когда разговор не касался автомобилестроения. А вот
когда она однажды спросила  Пьера,  что  он  думает  о  спорах  относительно
строительства в Детройте так называемых государственных жилых домов,  о  чем
уже несколько недель шумели газеты, выяснилось, что он об  этом  даже  и  не
слыхал. "Я так считаю, все это меня никак не касается", - был его ответ. Он,
например, никогда не участвовал в выборах. "Признаться, я даже не знаю,  как
это делается, да и неинтересно мне".
   Так Эрика начинала кое-что понимать: чтобы роман был  приятен  и  удачен,
одной постели мало.
   Как-то Эрика спросила  себя,  с  кем  из  всех  знакомых  ей  мужчин  она
предпочла бы завести роман, и выяснилось, что с Адамом.
   Только вот если бы Адам еще выполнял все супружеские обязанности.
   Но это случалось довольно редко.
   Размышления об Адаме преследовали ее еще несколько дней  вплоть  до  того
вечера, когда Хэнк Крейзел пригласил их к себе  в  гости  в  Гросс-Пойнт.  У
Эрики  сложилось  впечатление,  что  бывшему  морскому  пехотинцу,  а   ныне
поставщику автомобильных частей удалось вытащить на  свет  все  лучшее,  что
было в натуре Адама, и она с  увлечением  следила  за  беседой  о  молотилке
Крейзела, в ходе которой Адам с таким знанием  дела  задавал  вопросы.  Лишь
позже, когда они возвращались домой, Эрике вспомнился другой  Адам,  который
принадлежал  только  ей,  -  некогда  пылкий  любовник,  а  теперь,  видимо,
утраченный, - и ее охватили злость и отчаяние.
   И когда позже  в  тот  вечер  Эрика  объявила  Адаму  о  своем  намерении
развестись с ним, это было сказано всерьез. Жить вместе  и  дальше  казалось
бесполезным. Ни на другой день, ни  в  последующие  дни  Эрика  не  изменила
своего решения.
   Она, правда, не предпринимала ничего конкретного и не выехала из дома  на
озере Куортон, но  спала  по-прежнему  в  комнате  для  гостей.  Просто  она
считала, что требуется время, чтобы  попривыкнуть  к  перемене  -  пожить  в
чистилище.
   Адам не протестовал. В отличие от  Эрики  он,  по-видимому,  считал,  что
время может сгладить их разногласия. А пока она продолжала вести хозяйство и
согласилась встретиться с  Пьером,  который  сообщил  ей  по  телефону,  что
программа гонок позволяет ему ненадолго заехать в Детройт.

***

   - С тобой что-то случилось, - сказала Эрика. - Я это вижу. Почему  же  ты
молчишь?
   Пьер был какой-то неуверенный в себе и смущенный. Как  все  юнцы,  он  не
умел скрывать своего настроения.
   - Да вроде ничего особенного, - ответил он, лежа рядом с ней в постели.
   Эрика приподнялась, опершись на локоть. В номере мотеля  царил  полумрак:
войдя в комнату, они задернули  занавески.  Тем  не  менее  было  достаточно
светло, и Эрика четко различала все вокруг: тут было  совсем  как  в  других
мотелях, где они бывали, - стандартная серийная мебель, дешевые светильники.
Эрика бросила взгляд на часы. Было два часа дня. Они находились в  пригороде
Бирмингема, так как Пьер сказал, что у него нет  времени  переправляться  на
другой, канадский берег реки.  Погода  хмурилась,  в  сводках  предсказывали
дождь.
   Эрика снова повернулась к Пьеру, чье  лицо  она  тоже  видела  достаточно
четко. Он улыбнулся - чуть устало,  как  показалось  Эрике.  Светлые  волосы
Пьера были взъерошены - должно быть, она тому виной.
   Она  действительно  привязалась  к  Пьеру.  Даже  прорывавшаяся  в  Пьере
самоуверенность - звездная болезнь, которую она сразу  в  нем  подметила,  -
воспринималась ею лишь как привлекательная мужская черта.
   - Только давай не крути, - настаивала Эрика. - Скажи  мне  прямо,