- Да, миссис Ботри платит за него восемь фунтов аренды,  но  доходов  с
лавки на это вполне хватает.
     Кенелм ничего не ответил. Оба молча дошли до центральной  части  улицы,
когда Джесси, подняв глаза, внезапно задрожала от испуга и остановилась  как
вкопанная. Кенелм проследил за ее взглядом и увидел в нескольких  шагах,  по
другую  сторону  дороги,  небольшой  красный  кирпичный  дом  с   двором   и
пристройками, крытыми соломой. У дома, опершись о  калитку,  стоял  человек,
куривший коротенькую пенковую трубку.
     - Это Том Боулз, - шепнула Джесси  и  инстинктивно  взяла  Кенелма  под
руку. Потом передумала, выдернула свою руку и  шепнула:  -  Ступайте  назад,
сэр, ступайте!
     - Нет. Я как раз хочу познакомиться с Томом Боулзом. Тише!
     Том Боулз бросил трубку и стал медленно подходить к ним.
     Глаза Кенелма внимательно следили за Томом. Это был необычайно  сильный
человек, на несколько дюймов ниже Кенелма, но все-таки выше среднего  роста,
с геркулесовскими плечами и грудью. Но  его  нижние  конечности  были  менее
развиты, и во время ходьбы он неуклюже волочил ноги. Лунный свет упал на его
лицо: оно было красиво. Шляпы на Боулзе не  было,  а  его  светло-каштановые
волосы мелко  курчавились.  Лицо  было  свежее  и  румяное,  черты  орлиные;
по-видимому,  ему  было  лет  двадцать  шесть,  двадцать  семь.   Когда   он
приблизился, благоприятное впечатление  от  его  физиономии,  сложившееся  у
Кенелма,  тотчас  исчезло,  потому  что  выражение   лица   парня   внезапно
переменилось: оно стало мрачным и свирепым.
     Кенелм продолжал идти рядом с Джесси, как вдруг  Боулз  бросился  между
ними, схватил девушку за руку, взглянул  на  Кенелма  в  упор  и,  угрожающе
взмахнув рукой, грубо спросил:
     - Кто вы такой?
     - Прежде выпустите руку девушки, а потом будем разговаривать.
     - Будь вы здешний,  -  ответил  Боулз,  стараясь  подавить  нараставшую
вспышку гнева, - вы за эти слова очутились бы в канаве.  Но  вы,  верно,  не
знаете, что я Том Боулз и что я не позволю  девушке,  за  которой  ухаживаю,
водить компанию с другим мужчиной. Убирайтесь!
     - А я не позволю другому мужчине хватать за руку девушку, которая  идет
со мной. И я скажу ему, что он грубиян и что как только обе его  руки  будут
свободны, я покажу ему, что он имеет дело не с калекой.
     Том Боулз едва верил своим ушам. Изумление поглотило на  минуту  всякое
другое чувство.  Он  машинально  выпустил  Джесси,  которая  упорхнула,  как
птичка, получившая свободу. Но она, очевидно, больше  думала  об  опасности,
грозящей ее  новому  другу,  чем  о  собственном  спасении,  потому  что  не
спряталась в отцовском доме, а побежала к кучке работников, остановившихся у
трактира, и вернулась с этим  подкреплением  к  месту,  где  оставила  обоих
противников. Жители деревни любили Джесси. Полагаясь  на  свою  численность,
они преодолели страх перед Томом Боулзом и побежали, в надежде вовремя стать
между его грозной дланью и костями безобидного пришельца.
     Между тем Боулз опомнился от первого изумления. Даже не заметив бегства
Джесси и по-прежнему протягивая правую руку к тому  месту,  где  она  раньше
стояла, он в то же время нацелился левой в лицо Кенелму.
     - Ты увидишь, что я с тобой и одной  рукой  справлюсь!  -  презрительно
прорычал он.
     Но как быстро ни было его движение, Кенелм успел  схватить  приподнятую
руку чуть выше локтя, и удар не попал в цель. Одновременно  выставив  правую
ногу, Кенелм ловко подшиб своего могучего противника, так что тот растянулся
на земле. Этот прием  последовал  так  внезапно  и  произвел  столь  сильное
воздействие, как физическое, так  и  моральное,  что  прошло  более  минуты,
прежде чем Том Боулз  мог  подняться.  Потом  он  еще  целую  минуту  грозно
хмурился,  глядя  на  противника  со  смутным  чувством  почти   суеверного,
панического  страха.  Интересно  отметить,  что  как  бы  ни  был  свиреп  и
бесстрашен человек или даже вверь, но если он привык к победам и торжеству и
никогда еще не встречал врага, который мог  бы  с  ним  сладить,  то  первое
поражение,  особенно  от  презираемого  противника,  расстраивает  и   почти
парализует всю его нервную систему.
     Однако  как  только  к  задире  вернулось  сознание  своей  силы  и  он
сообразил, что был повержен искусным трюком, а не  могучей  рукой  кулачного
борца, Том Боулз вновь стал самим собой.
     - А, вот вы какой боец! - сказал он. - Мы здесь деремся не пятками, как
корнуэльцы  или  ослы,  а  кулаками,  любезный.  И  так  как  вы,  очевидно,
непременно желаете хорошей схватки, пусть будет по-вашему.
     - Провидение, - торжественно ответил  Кенелм,  -  послало  меня  в  эту
деревню нарочно для того,  чтобы  вздуть  Тома  Боулза.  Это  знак  великого
милосердия к вам, как со временем вы сами признаете.
     И  вновь  испуг,  вроде  того,  который  мог  почувствовать  демагог  у
Аристофана, когда на него напал колбасник, охватил  доблестное  сердце  Тома
Боулза. Ему не понравились эти зловещие слова, а еще менее  -  мрачный  тон,
которым  они  были  произнесены.  Но,  решив,  что  лучше  по  крайней  мере
подготовиться к битве, он медленно снял с себя толстую бумазейную  куртку  и
жилет, засучил рукава рубашки и не спеша направился к врагу.
     Кенелм тоже снял куртку, которую сложил медленно и старательно,  словно
она была новая и единственная, и положил у  изгороди.  Потом  обнажил  руки,
тонкие, почти худые по  сравнению  с  мощными  бицепсами  противника,  но  с
сухожилиями твердыми, как ноги оленя.
     Тут как раз подоспели работники, которых привела Джесси.  Они  пытались
развести  врагов,  но  Кенелм  отстранил  их,  махнув  рукой,  и  спокойным,
внушительным голосом сказал:
     - Станьте около нас, добрые друзья, составьте круг и следите,  чтобы  я
дрался честно. Я уверен, что и мистер Боулз - честный  боец.  Он  достаточно
велик ростом, чтоб не  делать  мелких  гадостей.  А  теперь,  мистер  Боулз,
позвольте мне сказать вам несколько слов в присутствии ваших соседей.  Я  не
стану говорить ничего невежливого. Если вы немного грубы и  гневны,  что  ж,
человек - по крайней мере так мне говорили - не  всегда  может  совладать  с
собой, когда он думает более чем  следует  о  хорошенькой  девушке.  Но  вот
смотрю я на вас и даже при этом лунном свете вижу: хотя лицо  у  вас  в  эту
минуту довольно сердитое, вы, в сущности, неплохой малый. И если  вы  дадите
обещание как мужчина мужчине, вы непременно сдержите его. Так ли это?
     Двое-трое из присутствующих одобрительно зашептались, другие  толпились
вокруг в безмолвном удивлении.
     - Что это за льстивые прибаутки? - несколько неуверенно  проворчал  Том
Боулз.
     - Дело вот в чем: если я вас побью, вы мне обещаете в присутствии ваших
соседей, что ни словом, ни делом больше не станете тревожить Джесси Уайлз?
     - Ах, вот что, - заревел Том, - так вы сами волочитесь за ней?
     - Допустим, что так, если это  вам  нравится.  А  я  со  своей  стороны
обещаю, если вы побьете меня, уйти отсюда, как только  следы  ваших  кулаков
мне позволят, и никогда не показываться снова  в  этих  краях.  Как?  Вы  не
решаетесь обещать? Значит, вы действительно боитесь, что я вас вздую?
     - Вы? Я сотру в порошок десяток таких, как вы!
     - В таком случае, вы можете обещать. Послушайте, условие честное, -  не
так ли, соседи?
     Покоренные веселостью  Кенелма  и  чувствуя  справедливость  его  слов,
присутствующие единодушно выразили свое одобрение.
     - Послушай, Том, - сказал пожилой работник, - этот  джентльмен  говорит
правду, и мы все подумаем; что ты трусишь, если не согласишься на условие.
     Лицо Тома подергивалось от волнения, но наконец он проворчал:
     - Хорошо, я обещаю, то есть если он побьет меня.
     - Прекрасно, - сказал Кенелм. - Вы слышите, соседи? И Том  Боулз,  хоть
он и красив, не посмеет показать вам свое лицо, если нарушит  слово.  Пожмем
руки в знак нашего уговора.
     Драчун Том угрюмо пожал руку Кенелма.
     - Вот это я называю действовать по-английски, - сказал Кенелм, -  смело
и без злобы. Посторонитесь, друзья, и расчистите для нас место!
     Зрители отступили, и когда Кенелм занял свое место,  в  его  позе  были
легкость и гибкость, говорящие о его  силе,  тогда  как  мощная  грудь  Тома
придавала какую-то громоздкость всей верхней части его тела.
     Оба стояли неподвижно и зорко приглядывались друг к другу.  Кровь  Тома
начинала  кипеть,  да  и  Кенелм  при  всем  своем  спокойствии  не  мог  не
чувствовать гордого биения сердца, возбуждаемого свирепой радостью боя.
     Том первый нанес удар, который был отражен, но не возвращен. Еще удар и
еще - все они были отражены,  но  остались  без  ответа.  Кенелм,  очевидно,
ограничивался обороной и пользовался всеми выгодами стратегии, какие  давали
ему  более  длинные  руки  и  подвижность  фигуры.  Может  быть,  он   хотел
удостовериться, насколько велико искусство его противника, или испытать  его
внутреннюю силу, прежде чем отважиться наступать.
     Том, задетый за живое тем, что удары,  которые  могли  свалить  кабана,
никак не попадали в цель, и, смутно  сознавая,  что  столкнулся  с  каким-то
таинственным искусством, которое превращало в  ничто  его  животную  силу  и
могло в конце концов одолеть его, мгновенно пришел  к  заключению,  что  чем
скорее он воспользуется этой животной  силой,  тем  будет  лучше  для  него.
Поэтому  после  трех  раундов,  ни  разу  не  успев  обмануть   бдительность
противника и получив несколько шутливых щелчков по носу и губам, он отступил
и ринулся на врага как бык, именно как бык, потому что боднул его головой, а
оба кулака заменяли ему рога. Но тут он с  ходу  очутился  в  "мельнице".  Я
надеюсь, что каждый англичанин, который может называться мужчиной,  то  есть
каждый мужчина, который когда-то был английским мальчиком и, как таковой, не
раз вынужден был пускать в ход кулаки, знает, что  такое  "мельница".  Но  я
повествую не только pueris  {Отрокам  (лат.).},  но  и  virginibus  {Девицам
(лат.).}.  Итак,  сударыня,  "мельница"  -  прибегаю  с  неудовольствием   и
презрением  к  жаргону,  который  в  таком  ходу  у  писательниц  и  который
современные  девушки  знают  тверже  грамматики  Мерри,  и  обращаюсь  не  к
писательницам и не к современным девушкам, но говорю это для невинных  девиц
и для иностранцев, изучавших английский язык только по Аддисону и Маколею, -
"мельница", повторяю, в переносном смысле означает  такое  положение,  когда
один из бойцов  в  благородном  боксе,  бешено  ринувшись  вперед,  попадает
головой точно в тиски между согнутой левой рукой и левым боком противника, и
эта голова, оставаясь беспомощной и ничем не защищенной  от  града  кулачных
ударов правой руки победителя, мгновенно теряет всякое человеческое подобие.
В это положение часто попадает тот, кто хотя  бы  превосходит  противника  в
силе, но неуклюж, и он редко встречает пощаду со стороны того,  кто  одержал
верх благодаря искусству и знанию приемов. Занеся правый кулак,  Кенелм  миг
помедлил, потом, разжав левую руку, выпустил пленника, дружески хлопнул  его
по плечу и как бы в виде извинения обратился к зрителям:
     - У него красивое лицо - грех его портить!
     Опасность положения Тома была очевидна для всех,  и  добродушный  отказ
противника от своего преимущества показался зрителям таким великодушным, что
они закричали "ура". А сам Том почувствовал, что с  ним  поступили  точно  с
ребенком. Увы, увы! В то время как он повернулся и немного  пришел  в  себя,
глаза его остановились на лице Джесси. Губы  ее  были  приоткрыты  -  у  ней
захватило дух. Том же вообразил, что она улыбается презрительно. Он сделался
страшен. Теперь он бился, словно бык в присутствии молодой  коровы,  которая
должна была достаться победителю.
     Если Тому никогда еще не приходилось сражаться с противником, учившимся
у профессионального боксера, то и Кенелм не встречал еще силы, которая, будь
она натренирована по всем правилам  искусства,  неминуемо  сломила  бы  его.
Держаться оборонительной системы было бы уже ошибкой. Он больше не мог,  как
ловкий фехтовальщик, играючи отклонять подобные молоту  удары  могучих  рук.
Преодолевая защиту, они  сыпались  ему  на  грудь,  как  на  наковальню.  Он
сознавал, что стоило одному такому удару поразить его голову - и  он  погиб.
Он понял также,  что  его  удары  в  грудь  противника  оказывали  не  более
действия, чем удары трости по коже носорога.  Но  вот  глаза  его  сверкнули
огнем, ноздри раздулись - Кенелм Чиллингли перестал быть философом. Трах!  -
с размаху ударил он противника, но как непохоже это было  на  неопределенные
удары Тома Боулза! Он попал прямо туда, куда метил, точно пуля тирольца  или
английского стрелка в Олдершоте. В этом ударе он сосредоточил всю силу мышц,
воли и духа! Трах! - удар пришелся по переносице, и быстро, как мелькает раз
за разом молния, последовал другой, менее сильный, но еще  более  опасный  -
левой рукой под левое ухо. При первом  ударе  у  Тома  Боулза  помутилось  в
глазах, и он зашатался, при втором - он вскинул руки, подпрыгнул, словно ему
прострелили сердце, и тяжело повалился бесчувственной тушей.
     Зрители в ужасе столпились  вокруг.  Они  сочли  Тома  мертвым.  Кенелм
опустился на колени, быстро провел рукой по  губам  Тома,  пощупал  пульс  и
сердце и, встав, смиренно, будто оправдываясь, сказал:
     - Будь он не так великолепно сложен, уверяю вас честью,  никогда  я  не
нанес бы ему второго удара. Первого было  бы  достаточно  для  каждого,  кто
создан природой менее крепким. Осторожно поднимите  его  и  отнесите  домой.
Передайте его матери,  вместе  с  дружеским?  моим  поклоном,  что  я  зайду
навестить его и ее. Постойте, однако, много он пьет пива?
     - Да, Том умеет пить, - заметил один из жителей деревни.
     - Так я и думал. Слишком много жиру для  таких  мышц.  Кто  сбегает  за
доктором? Вы, любезный? Хорошо, бегите скорей! Опасности нет,  но,  пожалуй,
придется пустить кровь.
     Четверо самых сильных мужчин бережно подняли Тома и отнесли  домой.  Он
все еще не приходил в чувство, но лицо его там,  где  оно  не  было  покрыто
кровью, хотя и очень бледное, было спокойно, и только легкая пена  окаймляла
губы.
     Кенелм спустил засученные рукава рубашки, надел куртку  и  обратился  к
Джесси:
     - Ну, мой молодой друг, покажите мне теперь коттедж Уила.
     Девушка подошла  к  нему,  бледная  и  дрожащая.  Она  не  осмеливалась
заговорить. Новыми глазами смотрела она теперь на незнакомца. Кенелм нагонял
на нее, пожалуй, не меньше страха, чем сам Том Боулз. Все  же  она  ускорила
шаг и, оставив трактир позади, направилась к дальнему концу деревни;  Кенелм
шел рядом с ней, что-то бормоча  себе  под  нос.  Джесси  слышала  отдельные
слова, однако, на свое счастье, не понимала их. Это были  столь  обильные  у
классиков горькие укоры прекрасному полу, как главной причине всякой борьбы,
кровопролития  и  зла  вообще.  Несколько  успокоив  свое  раздражение  этим
обращением к мудрости древних, Кенелм наконец повернулся к своей  безмолвной
спутнице и ласково, но серьезно сказал:
     - Боулз дал мне обещание; по справедливости  я  теперь  могу  требовать
обещания и от вас. Дело вот в  чем:  подумайте,  как  легко  такой  красивой
девушке оказаться причиной смерти человека. Ударь меня Боулз, как  я  сейчас
ударил его, меня не спасли бы никакие врачи.
     - О-о, - простонала Джесси, содрогаясь и закрыв руками лицо.
     - Но ведь, кроме этой, есть и другая опасность, - продолжал  Кенелм,  -
ничто не может оправдать поведения женщины,  которая  своим  легкомыслием  и
беспечностью смертельно ранит сердце мужчины и  забывает,  какие  страдания,
даже преступные замыслы могут быть вызваны одним ее словом, одним  взглядом.
Подумайте над этим и, выйдете ли вы за Уила Сомерса или нет, никогда  больше
не давайте мужчине повода предполагать, что вы можете полюбить его, если вам
не подсказывает этого сердце. Даете вы мне слово?
     - Да, да, даю!
     Голос бедной Джесси прерывался от рыданий.
     - Хорошо, дитя мое. Я не прошу вас перестать плакать, зная, как женщины
любят слезы. А в этом случае  они  вам  особенно  полезны.  Но  мы  в  конце
деревни; который же коттедж Уила?
     Джесси подняла голову и указала на отдельно  стоявший  домишко,  крытый
соломой.
     - Я попросил бы вас войти и представить меня. Впрочем,  в  этом  случае
могут подумать, будто я торжествую победу над бедным Томом Боулзом. Лучше  я
войду один. Доброй ночи, Джесси! Не сердитесь за нравоучение.

ГЛАВА XIII

     Кенелм постучал в дверь коттеджа, и тихий голос ответил:
     - Войдите!
     Посетитель наклонил голову и переступил через порог.
     Со времени боя с Томом Боулзом все сочувствие Кенелма было  на  стороне
этого  несчастного  влюбленного,  -  ведь  так  естественно,  что,   победив
человека, начинаешь чувствовать к нему симпатию. Во всяком случае, он сейчас
нисколько  не  был  расположен  покровительствовать  склонности   Джесси   к
несчастному калеке.
     Тем не менее, когда он увидел два  кротких  блестящих  черных  глаза  и
бледное, умное  лицо  с  тем  неуловимым  отпечатком  утонченности,  который
нередко придает  слабое  здоровье,  особенно  в  молодости,  сердце  Кенелма
мгновенно склонилось на сторону другого соперника. Уил Сомерс сидел у очага,
где, несмотря на теплый летний вечер, тлели угли. Возле него  стоял  простой
столик и на нем были разложены ивовые веточки и белые очищенные прутья;  тут
же лежала  раскрытая  книга.  Белые  худощавые  пальцы  плели  недоконченную
корзинку". Мать Уила убирала чайную посуду с  другого  стола,  у  окна.  При
входе  незнакомого  посетителя  Уил  встал   с   вежливостью,   свойственной
деревенским жителям. Вдова - худенькая старушка невысокого роста  с  добрым,
терпеливым лицом - удивленно оглянулась и присела.
     В доме все выглядело  чрезвычайно  опрятно,  как  бывает  повсюду,  где
женщина может распоряжаться полней властно. Сосновый шкаф против  двери  был
полон  скромной  фаянсовой  посуды.  Выбеленные  стены  украшены  картинами,
преимущественно из священной истерии,  как,  например,  "Блудный  сын"  -  в
голубом фраке и желтых невыразимых чулках, свисающих на пятки. В одном  углу
были нагромождены корзины разных размеров, в другом находился открытый  шкаф
с книгами - предмет, который в деревне встречается гораздо реже,  чем  яркие
картинки и поблескивающая посуда.
     Разумеется, Кенелм не мог разом охватить все эти  подробности.  Но  так
как ум человека, привыкшего все  обобщать,  удивительно  быстро  приходит  к
здравому  заключению,  тогда  как  тот,   кто   останавливается   на   одних
подробностях, приходит к какому-либо выводу очень не скоро, да и не всегда к
верному, то Кенелм был прав, когда сказал  себе:  "Я  у  простых  английских
поселян, но по какой-то причине, которая едва ли объясняется  незначительным
заработком, передо мной лучшие представители этого класса".
     - Простите, миссис Сомерс, что беспокою вас  в  такой  поздний  час,  -
начал Кенелм, который с раннего детства привык обходиться с простыми  людьми
и очень хорошо знал, как они  ценят  уважение  и  как  глубоко  их  уязвляет
пренебрежительный тон, - но я здесь на короткий срок и не хотел  бы  уехать,
не увидав изделий вашего сына, о которых много слыхал.
     - Вы очень добры, сэр, - возразил Уил с улыбкой  удовольствия,  чудесно
осветившей его лицо, - но при себе я  держу  только  вещи  попроще.  Изящную
работу я обычно делаю по заказу.
     - Видите ли,  -  вмешалась  миссис  Сомерс,  -  красивые  корзинки  для
рукоделия и разные безделушки - на все это уходит  много  времени.  Если  их
делать не по  заказу,  господь  зияет,  удастся  ли  продать.  Однако  прошу
садиться, сэр, - и миссис Сомерс подала посетителю стул, - я  сейчас  сбегаю
наверх за корзинкой, которую мой с