ля
нее. Я думаю отложить его на случай, если сюда зайдет миссис Кэмерон.  Жаль,
если его купит кто-либо другой.
     - Я возьму на себя смелость  показать  его  миссис  Кэмерон,  -  сказал
Кенелм. - Она, наверное, купит его для племянницы. Запишите  и  его  на  мой
счет.
     Он завладел кольцом и унес его - простенькое колечко с одним камешком в
форме сердца. Оно стоило вдвое дешевле медальона.
     Кенелм догнал молодых девиц там,  где  тропинка  раздваивалась:  отсюда
можно было пройти прямо в Грасмер или же - через кладбище -  к  пастору.  Он
отдал  медальон  Клемми,  сказал  несколько  ласковых  слов,  которые  легко
устранили ее колебания, следует ли ей принять  подарок,  и,  в  восторге  от
своего  приобретения,  она  умчалась  в  пасторский  дом,  горя  нетерпением
показать свое маленькое сокровище матери и сестрам,  а  особенно  мисс  Мэри
Берроуз, которая должна была завтракать у них в этот день.
     Кенелм. медленно шел рядом с Лили.
     - У вас доброе сердце, мистер Чиллингли, - сказала она вдруг. - Как вам
должно быть приятно доставлять столько радости! Милая Клемми!
     Эта безыскусственная похвала, совершенное отсутствие зависти или  мысли
о себе  и  радость,  что  желание  ее  приятельницы  исполнилось,  восхитили
Кенелма.
     - Если вы считаете приятным доставлять удовольствие,  -  сказал  он,  -
теперь настала ваша очередь: вы можете доставить удовольствие мне.
     - Как? - пролепетала Лили, быстро меняясь в лице.
     - Дав мне право, которое дала ваша приятельница.
     Он вынул колечко. Лили сперва надменно вскинула голову. Но, когда глаза
ее встретились с глазами Кенелма, она потупилась, и легкий  трепет  пробежал
по ее телу.
     - Мисс Мордонт, - продолжал Кенелм, преодолевая страстное желание пасть
к ее ногам и сказать: "С этим кольцом я предлагаю вам свою любовь. Я даю вам
его в залог моей верности!" Вместо  этого  он  промолвил:  -  Мисс  Мордонт,
избавьте меня от горестной мысли, что я оскорбил вас: менее всего сделал  бы
я это сегодня, потому что не так  скоро  вас  увижу.  Я  на  несколько  дней
возвращаюсь домой по делу, которое может решить счастье всей моей жизни, и я
был бы дурным сыном и недостойным джентльменом, если б  не  посоветовался  с
тем, кто во всем, что касается моих привязанностей, приучил меня  обращаться
к нему как к отцу, а во всем, что касается моей чести, - как к джентльмену.
     Критикам из "Лондонца", наверно, не  случалось  высмеивать  речь  более
непохожую на те слова, которые бытописатель наших дней мог бы вложить в уста
влюбленного. Но  так  или  иначе  скромная  юная  укротительница  бабочек  и
рассказчица  волшебных  сказок  в  одно  мгновение  поняла  все,  что   этот
величайший чудак так холодно оставил недосказанным. И это запало ей в сердце
глубже, чем самые пылкие объяснения, вкладываемые в уста дураков и  негодяев
бытописателями наших дней, - слишком часто унижающими прекрасное рыцарство.
     Разговаривая таким образом, Кенелм и Лили дошли по тропинке до ручья  и
остановились у скамьи, на которой  сидели  вместе  несколько  недель  назад.
Постояв, они опять сели на эту скамью.
     А дешевенькое кольцо с бирюзовым сердечком было уже на пальце  Лили,  и
они сидели с полчаса почти молча, но беспредельно счастливые, хотя никто  из
них  не  произносил  никаких  клятв.  Нет,  ни  одного  слова  нельзя   было
перетолковать в "я люблю". А между тем, когда они встали со скамейки и молча
пошли вдоль ручейка, каждый знал, что он любим.
     Когда они дошли до калитки Грасмира, Кенелм слегка вздрогнул:  в  саду,
опираясь о калитку, стояла миссис  Камерон.  Хотя  Кенелм,  увидев  ее,  был
смущен, Лили не разделяла его испуга, она опередила его, поцеловала тетку  и
прошла по лугу вприпрыжку и с веселой песенкой на устах.
     Кенелм остался у калитки лицом к лицу с миссис  Кэмерон.  Она  отворила
калитку, взяла молодого человека под руку и повела его обратно вдоль ручья.
     - Я уверена, мистер Чиллингли, - сказала она, -  что  вы  не  припишете
моим словам значения серьезнее того, которое  я  хочу  им  придать,  если  я
напомню вам, что нет места такого укрытого,  где  можно  было  бы  избегнуть
злостных сплетен. Вы должны признать, что моя племянница может подвергнуться
пересудам, если будет гулять по этим малолюдным тропинкам наедине с мужчиной
ваших лет и вашего положения. Надо еще заметить, что ваше пребывание в  этих
краях без всякой очевидной цели  или  причины  уже  начало  вызывать  всякие
нелепые догадки. Я ни на миг  не  предполагаю,  чтобы  вы  смотрели  на  мою
племянницу иначе как на невинного ребенка, своеобразные вкусы  или  фантазии
которого  могут  вас  забавлять,  и  еще  менее   предполагаю,   чтобы   она
подвергалась опасности неверно истолковать ваше внимание к ней.  Но  для  ее
благополучия я обязана считаться с тем, что скажут  другие.  Извините  меня,
если я добавлю, что и вы обязаны к этому вашей честью и  добрыми  чувствами.
Мистер Чиллингли, было бы большим облегчением для меня, если  бы  вы  решили
уехать отсюда.
     - Дорогая миссис Кэмерон, - ответил  Кенелм,  выслушавший  эту  речь  с
невозмутимым спокойствием, - я очень благодарен вам за искренние слова и рад
воспользоваться этим случаем, чтобы  сообщить  вам,  что  уезжаю  отсюда,  с
надеждой вернуться через несколько дней и исправить вашу ошибку относительно
того, как я смотрю на вашу племянницу. Словом, - тут выражение  его  лица  и
голос внезапно изменились,  -  заветное  желание  моего  сердца  -  получить
согласие родителей и убедить вас в  той  горячей  нежности,  с  которой  они
примут вашу племянницу как дочь, если она удостоит принять мое предложение и
поручить мне заботу о ее счастье.
     Миссис Камерон остановилась и посмотрела в лицо  Кенелму  с  выражением
невыразимого смятения.
     - Нет, мистер Чиллингли, - воскликнула она, - этого не должно быть и не
может быть! Выбросьте из головы такую сумасбродную мысль.  Это  безрассудная
влюбленность молодого человека. Родители не могут согласиться на ваш союз  с
моей племянницей, не могут, говорю вам заранее.
     - Но почему? - с легкой улыбкой спросил Кенелм,  на  которого  пылкость
миссис Камерон не произвела большого впечатления.
     - Почему? - горячо повторила  она,  но  затем  понемногу  вновь  обрела
привычное спокойствие. - Это легко  объяснить.  Мистер  Кенелм  Чиллингли  -
наследник старинного  рода  и,  как  мне  говорили,  значительных  земельных
владений. Лили Мордонт - никто, сирота, без состояния, без связей; ее опекун
- скромный художник, которому она обязана  кровом,  приютившим  ее.  Она  не
получила такого образования, какое дают девицам благородного  происхождения,
она не видела того света, в котором вращаетесь вы. Ваши  родители  не  имеют
права позволить столь юному сыну свернуть с надлежащего пути ради  подобного
опрометчивого и неблагоразумного брака. А  я  никогда  не  соглашусь,  да  и
Уолтер Мелвил не согласится, чтобы она вошла в семью, которая  примет  ее  с
колебаниями.  Этого   достаточно!   Избавьтесь   от   таких   легкомысленных
представлений. И прощайте!
     - Сударыня, - очень серьезно ответил Кенелм, - поверьте мне, что если б
я  не  имел  надежды,  близкой  к  уверенности,  что  причины,  которые   вы
выставляете против моего смелого желания, не будут иметь того веса в  глазах
моих родителей, какой вы им приписываете, я не стал бы говорить с  вами  так
откровенно. Хотя я молод, я все-таки имею право сам выбрать себе жену. Но  я
твердо обещал отцу, что никому не сделаю формального  предложения,  пока  не
сообщу ему о моем намерении и не получу его согласия  на  мой  выбор,  а  он
менее всех на свете способен не дать согласия, когда  моим  сердцем  владеет
такое глубокое чувство. Мне не нужно богатой жены, а если бы я  когда-нибудь
захотел выдвинуться в свете, никакие связи не помогут мне в  этом  так,  как
одобрительная улыбка любимой женщины. От той, кто будет носить наше имя, мои
родители будут считать себя вправе требовать лишь одного. Я  говорю  о  том,
что она должна иметь наружность, манеры, правила и -  по  крайней  мере  моя
мать  прибавит  это  -  происхождение  благородной  женщины.  Что   касается
наружности я манер, я с детства видел много людей из хорошего  общества,  но
даже среди самых знатных не встречал  никого,  кто  мог  бы  превзойти  Лили
изящной  утонченностью  каждого  взгляда,  врожденной  деликатностью  каждой
мысли. Став моею, она наполнит меня не только любовью, но и гордостью. А то,
что она не училась  в  пансионе  всяким  пустякам,  поправить  очень  легко.
Остается последнее - вопрос о происхождении. Миссис  Брэфилд  сообщила  мне,
что, по вашим уверениям - хотя обстоятельства, о которых я еще не имею права
расспрашивать,  сделали  мисс  Мордонт  воспитанницей   человека   скромного
происхождения, - она сама происхождения благородного. Вы отрицаете это?
     - Нет, - не без колебаний  ответила  миссис  Камерон,  и  в  глазах  ее
блеснула гордость. - Нет, я не могу отрицать,  что  предки  моей  племянницы
равны вашим предкам. Но что из этого? - с горьким унынием  добавила  она.  -
Равенство  происхождения  кончается,  когда   люди   впадают   в   бедность,
неизвестность, забвение, ничтожество.
     - Право, это просто печальное заблуждение с вашей стороны. Но, так  как
мы уже начали говорить откровенно, не дадите ли вы мне возможности  ответить
на вопрос, который, вероятно, будет задан, чтобы ответ мой уничтожил  всякое
препятствие к моему счастью? Какие бы причины  ни  заставили  вас,  пока  вы
живете так скромно в этом уголке, хранить молчание о родстве мисс Мордонт  и
вашем - а я очень хорошо знаю,  что  те,  кого  изменившиеся  обстоятельства
принуждают изменить образ жизни, не  хотят  высказывать  перед  посторонними
притязания на более высокое положение,  -  каковы  бы  ни  были,  говорю  я,
причины скрывать семейные дела перед посторонними, не  вверите  ли  вы  мне,
искателю руки вашей племянницы,  тайну,  которую  ведь  никак  нельзя  будет
скрыть от ее будущего мужа?
     - От ее будущего мужа? Разумеется! - ответила миссис Кэмерон.  -  Но  я
отказываюсь отвечать на расспросы человека, которого, мажет быть, никогда не
увижу  и  которого  знаю  так  мало.  Я  отказываюсь   помогать   устранению
препятствий к союзу с моей племянницей, который я  считаю  неподходящим  для
обоих. Я не имею даже повода  думать,  чтобы  моя  племянница  приняла  ваше
предложение, если б вы имели право его сделать. Я полагаю,  что  вы  еще  не
говорили с ней как претендент на ее руку? Вы не открывали ей  своих  чувств,
не пытались вырвать у нее, неопытной, никаких слов, дающих вам право думать,
что ее сердце будет разбито, если она никогда больше вас не увидит?
     -  Я  не  заслуживаю  таких  жестоких  и  язвительных  вопросов,  -   с
негодованием возразил Кенелм. - Но я теперь больше ничего не скажу. Когда мы
встретимся вновь, позвольте мне надеяться, что вы обойдетесь со мной не  так
сурово. Прощайте!
     - Постойте, сэр! Еще одно. Вы непременно хотите просить вашего  отца  и
леди Чиллингли согласиться на то, чтобы вы сделали предложение мисс Мордонт?
     - Конечно.
     - Обещайте же мне честным  словом  джентльмена  изложить  все  причины,
которые могут повлиять на их согласие:  бедность,  скромные  условия  жизни,
незавершенное  образование  моей  племянницы,  чтобы  они  впоследствии   не
сказали, что вы  обманом  выманили  их  согласие,  и  не  отомстили  за  это
презрением к ней?
     - Ах, сударыня, вы, право, испытываете мое терпение! Но я даю  вам  это
обещание, если оно ценно для  вас  в  устах  человека,  которого  вы  можете
подозревать в умышленном обмане.
     - Прошу прощения, мистер Чиллингли! Извините мою  грубость.  Но  я  так
ошеломлена, что сама не знаю, что говорю. Но,  прежде  чем  мы  расстанемся,
постараемся понять друг друга. Если ваши  родители  не  дадут  согласия,  вы
сообщите об этом мне - только мне, а не Лили. Повторяю вам, я ничего не знаю
о ее чувствах. Но жизнь моей девочки может быть омрачена любовью к человеку,
за которого она не может выйти замуж.
     - Пусть будет так, как вы говорите. Но если они согласятся?
     - Тогда поговорите со мной, прежде чем увидеться  с  Лили,  потому  что
возникнет другой вопрос: согласится ли ее опекун... и... и...
     - И что еще?
     - Нет, ничего. Я полагаюсь на вашу честь и в этой просьбе, как во  всем
другом. Прощайте!
     Она торопливо ушла, бормоча про себя:
     "Они  не  согласятся.  Дай  бог,  чтобы  они  не  согласились,  а  если
согласятся, тогда... Что тогда делать? О, если б Уолтер  Мелвилл  был  здесь
или если б я знала, куда ему писать!"
     На обратном пути в Кромвель-лодж Кенелма догнал викарий.
     - Я шел к  вам,  дорогой  мистер  Чиллингли,  во-первых,  затем,  чтобы
поблагодарить вас за милый подарок,  которым  вы  порадовали  мою  маленькую
Клемми, а, во-вторых, просить вас к себе, чтобы познакомить с  мистером  М.,
знаменитым историком, который  утром  приехал  по  моей  Просьбе  в  Молсвич
посмотреть этот старый  готический  памятник  на  нашем  кладбище.  Подумать
только, хотя он и не мог прочесть надпись, он знает ее историю. Оказывается,
молодой рыцарь,  известный  своими  подвигами  в  царствование  Генриха  IV,
женился на дочери одного из тех знатных графов Монфише, которые  были  тогда
самой могущественной фамилией в здешних местах. Он был убит, защищая церковь
от нападения каких-то мятежников лоллардской партии,  и  пал  на  том  самом
месте, где теперь находится могила. Это объясняет ее местонахождение. Мистер
М. узнал эти обстоятельства из старинных записей одной  древней  и  когда-то
знаменитой фамилии, к которой принадлежал молодой рыцарь Альберт и  которая,
увы, пришла к такому постыдному концу. Я  имею  в  виду  Флитвудов,  баронов
Флитвудских и Малпасских. Как будет разочарована хорошенькая  Лили  Мордонт,
которая всегда воображала, будто это могила какой-то героини,  рожденной  ее
собственной романтической фантазией. Приходите к обеду; мистер  М.  -  очень
приятный человек и знает множество любопытных историй.
     - Очень сожалею, но не могу.  Мне  необходимо  немедленно  возвратиться
домой; я уезжаю на несколько дней. Ах, этот  старинный  род  Флитвудов!  Мне
кажется, я, как сейчас, вижу перед собой серую башню, которой  они  когда-то
владели. Последний из рода служил мамоне  в  духе  "прогресса  века"  и  был
осужден  на  каторгу.  Какая  злая  сатира  на  тех,  кто   чванится   своим
происхождением!
     В тот же вечер Кенелм уехал из Кромвель-лоджа, но удержал  квартиру  за
собой, сказав, что может неожиданно вернуться в любой день будущей недели.
     Кенелм оставался в Лондоне два дня, выжидая,  пока  содержание  письма,
направленного им сэру Питеру, дойдет до сердца отца, чтобы лишь после  этого
лично обратиться к нему.
     Чем больше размышлял он о нелюбезности, с какой миссис Кэмерон  приняла
его признание, тем менее приписывал этому  значения.  Многое  из  того,  что
сначала  привело  его  в  недоумение  и  рассердило,  по   мнению   Кенелма,
объяснялось преувеличенным сознанием различий  судьбы  у  женщины  гордой  и
знавшей лучшие дни и ее опасением, как бы его семья не приписала ей  попытки
поймать в сети  молодого  человека  со  значительными  светскими  связями  и
заставить его жениться на ее бедной племяннице. А если, как он  предполагал,
миссис Кэмерон когда-то занимала в свете гораздо более  высокое  место,  чем
теперь, -  предположение  его  оправдывалось  каким-то  неуловимым  светским
изяществом ее манер, - а теперь, как она дала понять,  зависела  от  милости
живописца, только что приобретшего некоторую известность,  -  она,  конечно,
могла уклониться от перспективы стать предметом сострадания богатых соседей.
Думая об этом, Кенелм признавал, что  не  более  этих  соседей  имеет  право
расспрашивать о происхождении ее и Лили, пока  он  формально  не  приобретет
этого права.
     Лондон показался ему нестерпимо скучным и  унылым.  Он  нигде  не  был,
зашел  лишь  к  леди  Гленэлвон  и  обрадовался,  услыхав,  что  она  еще  в
Эксмондеме. Он весьма уповал на влияние этой королевы светского общества  на
его мать, которую, он знал, труднее будет уговорить, чем сэра Питера. Он  не
сомневался,  что  привлечет  на  свою  сторону  эту  расположенную  к   нему
благожелательную и добросердечную королеву.

ГЛАВА VIII

     Прошло около трех недель с тех пор, как  общество,  приглашенное  сэром
Питером и леди Чиллингли, собралось в Эксмондеме, и теперь оно все еще  было
там, хотя гости  в  деревенской  усадьбе  редко  способны  вынести  скучного
хозяина более трех дней. Мистер  Майверс  не  превысил  этого  общепринятого
предела. Наблюдая взаимоотношения молодого Гордона с Сесилией, он  убедился,
что не было причины пугать сэра  Питера  и  заставлять  достойного  баронета
сожалеть о приглашении, сделанном этому  умнейшему  родственнику.  Для  всех
гостей Эксмондем имел свое очарование.
     Для леди Гленэлвон - потому, что она нашла в  хозяйке  самого  близкого
друга своей молодости, и потому, что ей приятно было наблюдать, как  Сесилия
радуется месту, полному воспоминаний о  человеке,  которого  леди  Гленэлвон
надеялась видеть ее спутником жизни. Для Гордона Чиллингли - потому, что  он
не  мог  найти  более  благоприятного  случая  для  своих  временно  искусно
скрываемых притязаний на руку и сердце богатой наследницы.
     Что касается самой наследницы, то нет нужды объяснять, чем привлекал ее
Эксмондем.
     Леопольд  Трэверс,  безусловно,  меньше  других  поддавался  очарованию
Эксмондема, но и он охотно остался бы  здесь  подольше.  Его  деятельный  ум
находил развлечение в том, чтобы, гуляя по имению, которое по своим размерам
могло бы приносить гораздо больший доход, чем извлекал из  него  сэр  Питер,
поучать его, указывая на устарелые сельскохозяйственные методы,  применяемые
арендаторами с ведома этого добродушного землевладельца, а также на  излишек
рабочих по обслуживанию имения, например плотников,  пильщиков,  дровосеков,
каменщиков и кузнецов.
     Когда сквайр сказал: "Вы могли бы  прекрасно  обойтись  третьей  частью
этих дорогостоящих работников", сэр Питер,  бессознательно  пародируя  ответ
одного старого французского вельможи, ответил: "Весьма вероятно. Но вопрос в
том, могут ли остальные две трети так же прекрасно обойтись без меня".
     Действительно, содержание  Эксмондема  обходилось  очень  дорого.  Дом,
выстроенный каким-то честолюбивым Чиллингли три столетия назад, был бы велик
для владельца и втрое богаче, и хотя цветник занимал меньшую площадь, чем  в
Брэфилдвиле, по парку среди молодых и старых насаждений тянулись тропинки  и
проезжие дороги на целые мили, и содержанием их в порядке была занята  целая
армия рабочих. Неудивительно, что, несмотря на свои номинальные десять тысяч
годового дохода, сэр  Питер  далеко  не  был  богатым  человеком.  Эксмондем
поглощал половину дохода.
     Неугомонный ум Леопольда Трэверса нашел также обильную пищу в  обширной
библиотеке хозяина. Трэверс, никогда много не читавший,  вовсе  не  презирал
учености и скоро принялся за археологические и исторические  исследования  с
жаром  человека,  который  вкладывает  энергию   во   всякое   дело,   какое
представляет случай, лишь бы не оставаться праздным. Да,  праздным  Леопольд
Трэверс никогда не был.  Но  больше  всех  упомянутых  занятий  его  интерес
возбуждали беседы с Гордоном Чиллингли. Всегда чувствуя себя  вновь  юным  в
обществе молодых людей и обладая характером, склонным к сочувствию, он,  как
мы  видели,  принимал  искреннее  участие  в  честолюбивых  планах   Джорджа
Бельвуара и очень быстро примирился с причудами Кенелма. Однако  первый  был
слишком зауряден, а второй слишком оригинален, чтобы между ними и Леопольдом
могли возникнуть тесные товарищеские отношения. Но,  будучи  сам  и  умен  и
практичен,  Леопольд  Трэверс  скоро