жется, считал меня маленькой королевой. Раз, когда я солгала, он
не стал бранить меня, но я никогда не видела его таким грустным и  сердитым,
как в ту минуту, когда он мне сказал: "Никогда не  забывай,  что  ты  леди!"
И... Но я надоедаю вам...
     - Надоедаете мне?! Продолжайте!
     - Нет, я сказала достаточно, чтобы объяснить  вам,  почему  мне  иногда
приходят в голову гордые и тщеславные мысли.  Почему,  например,  я  сказала
себе: "Может быть, мне  по  праву  принадлежит  место  между  теми  знатными
дамами, которых он..."? Но теперь все это в прошлом.
     Она с милым смехом  поспешно  встала  и  помчалась  к  миссис  Камерой,
которая медленно шла по лужайке с книгой в руке.

ГЛАВА XII

     В этот вечер в пасторском доме  было  очень  весело.  Лили  не  ожидала
встретить там Кенелма,  и  лицо  ее  просияло,  когда,  увидев  девушку,  он
повернулся от этажерки с книгами, которую Эмлин предлагал его вниманию.  Но,
вместо того чтобы подойти к Кенелму, она убежала на лужайку,  где  Клемми  и
другие дети встретили ее радостными криками.
     - Вы незнакомы с "Ювеналом" Маклина? - спросил почтенный ученый. -  Вам
будет очень приятно прочесть его - вот он, посмертное издание Джорджа Лонга.
Я могу дать вам Лукреция Монро шестьдесят девятого года. Да, у нас еще  есть
ученые, которые могут состязаться с немцами!
     - Искренне рад слышать это, - сказал Кенелм. - Много  времени  пройдет,
прежде чем они пожелают соперничать с нами в той игре, которую  мисс  Клемми
устраивает теперь на лугу и благодаря которой Англия  приобрела  европейскую
известность.
     - Я вас не понимаю, в какой игре?
     - "Кошечка в углу". С вашего позволения я пойду посмотрю, может ли  тут
кошечка выиграть.
     Кенелм подошел к детям, среди которых Лили казалась таким же  ребенком.
Устояв против приглашений  Клемми  присоединиться  к  их  игре,  Кенелм  сел
несколько поодаль на покатый берег и стал смотреть.  Глаза  его  следили  за
легкими движениями Лили, слух упивался ее веселым музыкальным смехом. Та  ли
это девушка, которая ухаживала за  цветами  среди  могильных  плит?  К  нему
подошла миссис Эмлин и села  рядом.  Миссис  Эмлин  была  чрезвычайно  умная
женщина. Тем не менее она вовсе не отпугивала решительностью своих суждений,
а напротив, была очень мила, и хотя соседние дамы уверяли, что "она  говорит
как  книга",  спокойная  мягкость  ее  голоса  смягчала   такое   неприятное
впечатление.
     - Я полагаю, мистер  Чиллингли,  -  сказала  она,  -  что  мне  следует
извиниться за то, что муж пригласил вас на такое не стоящее вашего  внимания
развлечение, как простой детский праздник. Но когда мистер Эмлин просил  вас
прийти вечером, он не знал, что Клемми  пригласила  своих  юных  подруг.  Он
надеялся побеседовать с вами о своих любимых занятиях.
     Я так недавно расстался со школой, что  предпочитаю  отдых  уроку  даже
такого приятного наставника, как мистер Эмлин.

              Ах, годы счастья! Кто ребенком вновь не стал бы!

     - Нет, - с легкой улыбкой возразила миссис Эмлин, - кто  так  прекрасно
начал свой жизненный путь,  как  мистер  Чиллингли,  тот  едва  ли  пожелает
вернуться в компанию мальчиков.
     - Любезная миссис Эмлин, строчка, которую  я  цитировал,  вырвалась  из
сердца мужчины, который уже обогнал соперников на избранной им арене и в  ту
минуту находился в майском расцвете молодости и славы. Если такой мужчина  в
такой период своего жизненного  пути  вздыхал,  что  не  может  вновь  стать
мальчиком, должно быть, он думал о школьных каникулах и не хотел приниматься
за труд, который должен был исполнять как взрослый человек.
     -   Строчка,   процитированная   вами,   если   я   не   ошибаюсь,   из
"Чайльд-Гарольда", и, конечно,  вы  не  примените  ко  всему  роду  людскому
чувство поэта, до такой степени самоуглубленного (если я могу употребить это
выражение), что его чувства были так болезненно обострены.
     - Вы правы, миссис Эмлин, -  сразу  согласился  Кенелм.  -  А  все-таки
каникулы мальчиков очень приятны, и среди мужчин многие охотно  пережили  бы
вновь это время. Я думаю, даже сам мистер Эмлин.
     - Мистер Эмлин и теперь отдыхает. Разве вы не видите его за окном? И не
слышите, как он хохочет?  Глядя  на  веселье  детей,  он  и  сам  становится
ребенком. Я надеюсь, вы подольше поживете здесь, и уверена, что вы  полюбите
друг друга. Ему редко случается поговорить с таким ученым человеком, как вы.
     - Извините, я не ученый - это очень благородный  титул,  и  его  нельзя
давать такому праздному верхогляду, как я, лишь скользящему  по  поверхности
книжных знаний.
     - Вы очень скромны. У моего мужа есть ваши  премированные  кембриджские
стихи, и он говорит, что "латынь в них бесподобна".  Я  точно  повторяю  его
слова.
     - Чтобы  писать  латинские  стихи,  нужна  только  сноровка.  Они  лишь
доказывают, что у меня был хороший учитель.  Но  это  редкий  случай,  чтобы
истинный ученый мог дать  миру  другого  истинного  ученого,  чтобы  Кеннеди
воспитал Монро. Но вернемся к более  интересному  вопросу  -  о  праздничном
отдыхе. Я вижу, Клемми с торжеством "едет вашего мужа. Он будет представлять
"Кошечку в углу".
     - Когда вы покороче узнаете Чарлза - моего мужа, вы убедитесь, что  вся
его жизнь более или менее праздник. Может быть, потому, что он  свободен  от
того, в чем вы обвиняете себя, - он не ленив. Чарлз никогда не мечтает опять
стать мальчиком, и трудная работа для  него,  в  сущности,  праздник.  Он  с
наслаждением запирается в кабинете и читает, он  с  удовольствием  гуляет  с
детьми, с радостью навешает больных, с  любовью  выполняет  свои  пасторские
обязанности. Я не всегда  рада  за  него  и  думаю,  что  ему  следовало  бы
пользоваться в своей профессии тем почетом, который  достается  людям  менее
даровитым и менее ученым. Но он никогда не бывает недоволен. Открыть вам его
тайну?
     - Пожалуйста.
     - Он благодарный человек. Вам тоже следует благодарить бога за  многое,
мистер Чиллингли. А к благодарности господу  не  примешивается  ли  сознание
приносимой человеком пользы и такое ощущение полезной жизни, которое  делает
каждый день праздником?
     Кенелм  посмотрел  на  это  спокойное  лицо  скромной  жены  пастора  и
удивился.
     - Я вижу, сударыня, - сказал он,  -  что  вы  посвятили  много  времени
изучению эстетической  философии,  распространяемой  немецкими  мыслителями,
которых довольно трудно понять.
     - Я, мистер Чиллингли? Да что вы! Нет! Но  что  вы  подразумеваете  под
эстетической философией?
     - Согласно эстетике, человек  достигает  высшей  степени  нравственного
совершенства, когда труд и обязанность теряют всю жестокость  усилий,  когда
они  становятся  побуждением  и  привычкой  жизни;  когда,  как  необходимые
атрибуты прекрасного, они, подобно красоте, приносят удовольствие  и,  таким
образом, как вы выразились,  каждый  день  становятся  праздником.  Доктрина
очень приятная, может быть, не такая возвышенная, как у  стояков,  но  более
пленительная. Но только очень немногие из нас могут  на  деле  сливать  наши
заботы и труды с такой атмосферой безмятежности.
     - Некоторые делают это, не имея никакого понятия об эстетике и не  имея
притязания быть стоиками; но это христиане.
     - Конечно, есть  такие  христиане,  но  их  редко  встретишь.  Возьмите
христианский мир в целом. Он, по-видимому, включает в себя самые беспокойные
народы на земле: народы, которые больше всех сетуют на тяжелый труд,  громче
всех жалуются, что обязанности, не доставляющие  удовольствия,  их  тяготят.
Здесь праздников необычайно мало, а нравственная  атмосфера  наименее  ясна.
Может быть, - добавил Кенелм с более серьезным выражением лица, - это вечное
сознание тяжелых усилий, эта невозможность сочетать труд с непринужденностью
или суровую обязанность - с тихим довольством, этот отказ одному  вознестись
в спокойные сферы, оставив  своих  братьев  внизу,  вознестись  над  тучами,
омрачающими  их  день,  осыпающими  их  градом,  -  все  это  делает  полную
треволнений жизнь христиан милее небу (и более приближает нас  к  постижению
замысла неба, которое сделало землю  обителью  борьбы,  а  не  местом  покоя
человека), чем жизнь брамина, вечно стремящегося отрешиться от  христианских
конфликтов между делом и  желанием  и  предельно  использовать  эстетическую
теорию,  поощряющую  человека  к  пребыванию   в   невозмутимом   созерцании
абсолютной красоты, какую только может извлечь человеческая  мысль  из  идеи
божественного добра?
     Что собиралась сказать миссис Эмлин в ответ, остается неизвестным,  так
как беседа была прервана толпой прибежавших детей: им надоело играть, и  они
хотели попить чаю и посмотреть волшебный фонарь.

ГЛАВА XIII

     Комната затемнена, и на стене натянута белая простыня.  Детей  усадили,
они притихли. Кенелм устроился рядом с Лили.
     Самые простыв вещи для нашего земного опыта - в то  же  время  и  самые
таинственные. В произрастании травинки больше таинственности, чем в  зеркале
чародея или в действиях медиума  на  спиритическом  сеансе.  Многие  из  нас
испытали влечение одного  человеческого  существа  к  другому,  доставляющее
такое восхитительное счастье, -  сидеть  спокойно  и  безмолвно  друг  возле
друга, когда на миг утихают самые  напряженные  мысли  в  нашем  уме,  самые
бурные желания в нашем сердце и мы чувствуем  лишь  невыразимое  блаженство.
Большинство из нас познало это. Но кто и когда остался  доволен  какими-либо
метафизическими объяснениями, почему и отчего? Мы можем только сказать,  что
это - любовь, и любовь на той ранней стадии своей истории,  которая  еще  не
лишена романтической окраски. Но каким процессом этот другой человек выделен
из всей вселенной, чтобы достигнуть такой власти над нами, -  это  проблема,
которая, хотя многие пытались решить ее, разрешения еще не нашла.
     В тусклом свете Кенелм мог различить  только  нежное  очертание  личика
Лили, которое при каждой новой картинке инстинктивно обращалось  к  нему,  а
однажды, когда  страшное  привидение,  преследуя  виновного,  скользнуло  по
стене, Лили в  детском  испуге  придвинулась  ближе  к  Кенелму  и  невинным
движением положила на его руку свою. Он нежно удержал  ее,  но,  увы,  через
минуту Лили отдернула руку: привидение сменилось двумя пляшущими  собачками.
И веселый смех Лили - отчасти над собаками,  отчасти  над  своим  испугом  -
прозвучал неприятно для  слуха  Кенелма.  Он  пожалел,  что  не  было  целой
вереницы привидений, каждое страшнее предыдущего.
     Демонстрация картин закончилась, и после легкой закуски - кекса и  вина
с водой - общество разошлось. Дети отправились домой с нянями, пришедшими за
ними. Миссис Кэмерон и Лили решили пройтись пешком.
     - Какой прекрасный вечер, миссис Кэмерон, - сказал мистер  Эмлин,  -  я
провожу вас до калитки.
     - Позвольте и мне присоединиться к вам, - сказал Кенелм.
     -  Конечно,  -  ответил  викарий.  -  Для  вас  это   прямой   путь   в
Кромвель-лодж.
     Тропинка повела их через кладбище, это была кратчайшая дорога к  ручью.
Лунные лучи пробивались сквозь тисовые деревья и ложились на старую  могилу,
играя цветами, которые рука Лили в этот день положила на надгробный  камень.
Она шла возле Кенелма, старшие - на несколько шагов впереди.
     - Как я была глупа, - сказала Лили, - что испугалась привидения!  Я  не
думаю, чтобы настоящее привидение испугало меня, особенно если б  я  увидела
его здесь, при этом чудесном лунном сиянии на кладбище!
     Привидения, если бы им дозволено было являться не  только  в  волшебном
фонаре, не могли бы причинить вреда невинным, И я удивляюсь, почему мысль об
их появлении всегда сопровождается ужасом, тем более - у  безгрешных  детей,
которые менее всего имеют основания их бояться.
     - Ах, это правда! - воскликнула Лили. - И даже когда мы вырастем, может
наступить время, когда будем жаждать увидеть призрак  и  почувствуем,  какое
утешение и какую радость это бы нам принесло.
     - Я вас понимаю. Если кто-нибудь из дорогих нам людей исчезнет из нашей
жизни, если тоска разлуки заставит нас забыть,  что  жизнь,  как  вы  хорошо
сказали, никогда не умирает, - да, тогда будет  понятно,  что  оплакивающему
захочется взглянуть на исчезнувшего, хотя бы только для того, чтобы спросить
его: "Счастлив ли ты? Могу ли я надеяться, что  мы  встретимся  опять  и  не
разлучимся никогда?"
     Голос Кенелма дрожал, и на  глазах  у  него  выступили  слезы.  Грусть,
смутная, необъяснимая, но властная, закралась на миг в его сердце,  мелькнув
как тень темнокрылой птицы над тихим потоком.
     - Вы еще никогда этого не чувствовали? - нерешительно,  тихим  голосом,
исполненным нежного сочувствия, спросила  Лили.  Она  вдруг  остановилась  и
заглянула ему в лицо.
     - Я? Нет. Я еще никогда не лишался человека, которого так  любил  бы  и
желал увидеть опять. Я только думал, что такие потери могут постигнуть  всех
нас, прежде чем мы сами исчезнем из глаз наших друзей.
     - Лили! - позвала миссис Кэмерон, останавливаясь у калитки кладбища.
     - Что, тетя?
     - Мистер Эмлин желает знать, как подвигается у  тебя  "Нума  Помпилий".
Поди и ответь сама.
     - О, как скучны эти взрослые люди! - обиженно шепнула Лили Кенелму. - Я
люблю мистера Эмлина, он прекрасный человек. Но он все-таки взрослый, и  его
"Нума Помпилий" - глупейшая книга.
     - Мой первый французский учебник! Нет, он не  глуп.  Читайте  его.  Там
есть намек на самую прелестную волшебную сказку, известную мне,  и  особенно
на ту фею, которая прельщала мою фантазию, когда я был мальчиком.
     В это время они дошли до калитки кладбища.
     - Что это за волшебная сказка? И какая фея? - быстро спросила Лили.
     - Она была феей, хотя на языческом языке ее  называют  нимфой  Эгерией.
Она служила посредницей между людьми и богами для того, кого она любила. Она
принадлежит к породе богов. Правда, она тоже может исчезнуть, но умереть  не
может никогда.
     - Ну, мисс Лили, - сказал викарий, - как далеко вы продвинулись,  читая
книгу, которую я вам дал, - "Нума Помпилий"?
     - Спросите меня через неделю.
     - Спрошу. Но помните, что вы должны ее переводить.  Я  непременно  хочу
видеть перевод.
     - Хорошо, я постараюсь, - кротко ответила Лили.
     Теперь до самого Грасмира Лили шла с викарием,  а  Кенелм  -  с  миссис
Камерон.
     - Я провожу вас до моста, мистер Чиллингли, - предложил викарий,  когда
дамы удалились в свой сад. - У вас было мало времени, чтобы  посмотреть  мои
книги, но я надеюсь, что вы по крайней мере взяли Ювенала?
     -  Нет,  мистер  Эмлин,  кто  может  оставить  ваш  дом,  проникнувшись
склонностью к сатире? Я  приду  как-нибудь  утром  и  выберу  книгу  из  тех
сочинений, которые изображают жизнь  с  приятной  стороны  и  оставляют  нам
благожелательное впечатление о человечестве. Ваша жена, с которой у нас  был
интересный разговор об основах эстетической философии...
     - Моя жена? Шарлотта? Она и понятия не имеет об эстетической философии!
     -  Она  называет  ее  по-другому,  но  понимает  настолько,  что  могла
иллюстрировать ее основы примером. Она говорит мне, что, трудясь и  выполняя
свои обязанности, вы пребываете там,

                       In den heitern Regionen
                       Wo die reinen Formen wohnen {*},
                       {* Где чистые витают формы
                       В веселых, светлых сферах (нем.).}

     и что труд и обязанности становятся для вас радостью  и  красотой.  Это
верно?
     - Я уверен, что Шарлотта не  могла  сказать  ничего  поэтического.  Но,
попросту  говоря,  дни  проходят  для  меня  очень  счастливо.  Я   был   бы
неблагодарным, если б не был счастлив. Небо даровало мне столько  источников
любви - жену, детей, книги  и  призвание,  которое,  когда  оставляешь  свой
собственный порог, несет с  собой  любовь  во  внешний  мир.  Это,  конечно,
маленький мир - всего лишь один приход, - но мое призвание связывает  его  с
бесконечностью.
     - Я понимаю. Из этих источников любви вы извлекаете то, что  вам  нужно
для счастья.
     - Совершенно верно. Без любви можно быть хорошим человеком, но едва  ли
можно стать счастливым. Никто не может мечтать о небе иначе, как об  обители
любви. Какой это писатель сказал: "Как хорошо понял человеческое сердце тот,
кто первый назвал бога отцом"?
     - Не помню, но сказано  это  прекрасно.  Вы,  очевидно,  не  разделяете
доводов Децимуса Роуча в "Приближении к ангелам"?
     - Ах, мистер Чиллингля, ваши  слова  говорят  о  том,  как  может  быть
истерзано счастье человека, если он не обрезает когти тщеславию. Я испытываю
угрызения совести, когда вы говорите мне об  этом  красноречивом  панегирике
безбрачию, не зная, что единственная вещь,  напечатанная  мною  и,  кажется,
заслужившая  некоторое  уважение  читателей,  представляет  собой  ответ  на
"Приближение к ангелам". Это была юношеская книга, написанная в  первый  год
моей женитьбы. Но она имела успех; я только что пересмотрел десятое издание.
     - Эту книгу я и возьму из вашей библиотеки. Вам будет приятно услышать,
что мистер Роуч, которого я видел в Оксфорде несколько дней назад, отказался
от своих взглядов и пятидесяти лет от роду собирается  жениться.  Он  просит
меня добавить, что делает это "не ради своего личного удовлетворения".
     - Собирается жениться? Децимус Роуч! Вероятно, мой ответ убедил его!
     -  Я  поищу  в  вашем  "Ответе"  разрешения  кое-каких  сомнений,   еще
оставшихся в моей душе.
     - Сомнений в пользу безбрачия?
     - Да, если не для мирян, то для священнослужителей.
     - Самая сильная часть моего ответа относится именно  к  этому  вопросу,
прочтите ее внимательно. Я считаю, что  из  всех  категорий  людей  духовным
лицам не только ради них самих,  но  и  для  пользы  общины  следует  горячо
рекомендовать женитьбу. Да и как же, сэр, - продолжал  викарий,  разгорячась
от собственного красноречия, - разве вам не известно, что  из  среды  нашего
духовенства  вышло  наибольшее  число  людей,  служивших  своей   стране   и
украшавших ее? Какое другое сословие может представить список, такой богатый
знаменитыми именами, какими можем похвалиться мы? Это  сыновья,  которых  мы
воспитали  и  выпустили  в  свет?  Сколько  государственных  людей,  воинов,
моряков, юристов, врачей, писателей, ученых были  сыновьями  таких,  как  я,
деревенских пасторов? Это естественно, потому что у нас они получают хорошее
воспитание,    по    необходимости    приобретают    простые     вкусы     и
дисциплинированность, что ведет к трудолюбию и настойчивости, и  по  большей
части проносят через жизнь более чистые нравственные понятия и подкрепленное
религией уважение ко всему,  что  напоминает  им  предметы,  которые  они  в
детстве привыкли любить и уважать, - чего не всегда можно ожидать от сыновей
мирян, чьи родители - светские и суетные люди. Сэр,  я  утверждаю,  что  это
неопровержимый довод, который заслуживает внимания нации, довод не только  в
пользу браков духовенства - потому что в этом отношении миллионы  Роучей  не
могут изменить  общественного  мнения  Англии,  -  но  и  в  пользу  церкви,
англиканской церкви, которая была таким  плодовитым  рассадником  знаменитых
мирян. И я часто думал, что одна из главных и  еще  не  обнаруженных  причин
более низкого уровня нравственности, общественной и частной, а также большей
развращенности нравов и пренебрежения к религии, какие мы видим, например, в
такой цивилизованной стране, как Франция, состоит в том, что  у  духовенства
нет  сыновей,  которые  внесли  бы   в   житейскую   борьбу   твердую   веру
ответственности перед небом.
     - Благодарю вас от всего сердца, -  сказал  Кенелм,  -  я  основательно
обдумаю все, что вы так убедительно высказали! Я уже склонен  отказаться  от
всех остававшихся во мне сомнений относительно безбрачия духовенства, но как