о дал.
     - Я рад это слышать. Как часто, когда  господь  замышляет  оказать  нам
особую милость, он влагает мысль о ней в сердце нашего ближнего, может быть,
того, о ком мы думаем меньше всего.  Но,  благословляя  этого  человека,  мы
благодарим бога, его вдохновившего. Мои милые друзья, я знаю,  вы  все  трое
подозреваете, будто я тот  посредник,  которого  господь  избрал  для  своих
благодеяний. Вы воображаете, что  это  я  дал  вам  взаймы  деньги,  которые
позволили вам оставить Грейвли и поселиться здесь. Вы ошибаетесь.  По  вашим
лицам видно, что вы мне не верите.
     - Это не мог быть сквайр! - воскликнула Джесси. - Мисс Трэверс  уверила
меня, что это не он и не она. Ах, это должны быть вы, сэр!  Прошу  прощения,
но кто бы другой мог это сделать?
     - Я думаю, об этом догадается ваш муж. Представьте себе,  Уил,  что  вы
поступили бы дурно с кем-нибудь, кто все же был бы вам дорог, и впоследствии
глубоко раскаялись. Положим, что  позднее  вы  имели  случай  и  возможность
оказать этому человеку услугу, как вы думаете, вы бы это сделали?
     - Я был бы дурным человеком, если бы поступил иначе!
     - Браво! Допустим теперь, что  человек,  которому  вы  оказали  услугу,
узнав это, не испытал бы благодарности,  не  подумал  бы,  что  это  хороший
поступок с вашей стороны,  а  рассердился,  надулся  и  с  ложной  гордостью
заявил, что, так как вы его  прежде  оскорбили,  он  возмущен,  как  это  вы
осмелились оказать ему услугу.  Скажите,  не  сочли  бы  вы  этого  человека
неблагодарным не только перед вами - это менее важно, - но  и  перед  богом,
который вложил в ваше сердце желание  быть  его  посредником  в  оказываемом
благодеянии?
     - Да, сэр, конечно, - сказал Уил, который,  хотя  и  отличался  гораздо
более острым умом, чем Джесси, все-таки не догадывался, куда  метит  Кенелм,
между тем как Джесси, крепко стиснув руки,  побледнев  и  с  испугом  бросив
торопливый взгляд на Уила, невольно воскликнула:
     - Ах, мистер Чиллингли, надеюсь, вы не подразумеваете мистера Боулза?
     - Кого же другого мог бы я подразумевать?
     Уил в волнении вскочил со стула, все черты его лица исказились.
     - Сэр, сэр, это тяжелый удар, очень тяжелый!
     Джесси бросилась к Уилу, обвила руками его шею и зарыдала.
     Кенелм спокойно обернулся к прервавшей  работу  старой  миссис  Сомерс,
которая вязала после ужина носочки для малютки.
     - Милая миссис Сомерс, какая польза быть бабушкой и вязать носочки  для
внуков, если вы не можете объяснить вашим  глупым  детям,  что  они  слишком
счастливы друг с другом, чтобы  питать  вражду  к  человеку,  который  хотел
разлучить их, а теперь раскаивается.
     К восторгу, я не смею сказать -  к  удивлению  Кенелма,  старая  миссис
Сомерс поднялась с места с благородством мысли и чувства, какого трудно было
ожидать от простой крестьянки,  подошла  к  молодым  супругам,  одной  рукой
приподняла личико Джесси, а другую положила на голову Уила и сказала:
     - Если вы не желаете повидаться  с  мистером  Боулзом  и  сказать  ему:
"Господь да благословит вас!" - вы не заслуживаете благословения господа.
     Затем она вернулась на свое место и опять принялась за вязанье.
     - Слава богу, Джесси, мы уплатили  большую  часть  долга,  с  волнением
произнес Уил, - и я думаю, что, потуже подтянув пояса и продав  кое-что,  мы
могли бы погасить и остальную. Вот тогда, - он обернулся к Кенелму, - тогда,
сэр, мы, - тут он запнулся, - поблагодарим мистера Боулза.
     - Это меня совсем не удовлетворяет, Уил, - ответил Кенелм, - и, так как
я помог вам соединиться, я считаю себя вправе сказать, что никогда не сделал
бы этого, если б знал, что вы так мало доверяете вашей жене. Воспоминание  о
мистере Боулзе совсем не должно огорчать  вас!  Вы  полагали,  что  это  мне
обязаны деньгами, которые честно выплачивали. И вы не считали это унижением.
Ну, я дам вам эту безделицу - остаток долга мистеру Боулзу, - чтобы вы могли
поблагодарить его. Но, между нами, Уил, я думаю, что вы поступили бы лучше и
мужественнее, если б отказались занять у меня эту маленькую сумму, если б вы
почувствовали, что можете сказать мистеру Боулзу "спасибо" без глупой мысли,
будто, заплатив ему все деньги, вы ничем не обязаны ему за его доброту.
     Уил нерешительно смотрел в сторону. И Кенелм продолжал:
     - Я сегодня получил письмо от мистера Боулза. Он  разбогател  и  думает
временно уехать за границу. Но до отъезда ему хотелось бы пожать руку Уилу и
услышать от Джесси, что ему простили всю его прежнюю грубость. Он понятия не
имел, что я проболтаюсь о займе; он хотел навсегда сохранить это в тайне. Но
между друзьями не должно быть тайн. Что вы скажете, Уил? Будет здесь  принят
мистер Боулз как друг или нет?
     - Ласково принят, - сказала старая миссис  Сомерс,  поднимая  глаза  от
вязанья.
     - Сэр, - с глубоким чувством сказал Уил,  -  послушайте!  Вы,  наверно,
никогда не влюблялись, иначе не были бы так суровы со мной. Мистер Боулз был
влюблен в мою жену. Мистер Боулз - красавец, а я калека.
     - О, Уил, Уил! - закричала Джесси.
     - Но я верю моей жене всем сердцем. И теперь, когда первая боль прошла,
мистер Боулз будет, как говорит матушка, принят ласково и радушно.
     - Дайте мне пожать вашу руку. Теперь вы говорите как  мужчина,  Уил.  Я
надеюсь скоро привести Боулза к ужину.
     В этот вечер Кенелм написал Боулзу:
     "Дорогой  Том,  приезжайте  погостить   несколько   дней   у   меня   в
Кромвель-лодже, в Молсвиче. Мистер и миссис Сомерс очень хотят увидеть  Вас.
Не мог же  я  вечно  оставаться  в  сомнительном  положении,  потакая  Вашей
прихоти. Они воображали, будто лавку купил им я, и мне пришлось восстановить
истину, сказав, кто это сделал. Поговорим подробнее обо всем этом и о  Ваших
путешествиях, когда Вы приедете. Ваш верный друг К. Ч."

ГЛАВА XVI

     Миссис Камерон сидела одна в своей красивой гостиной. На коленях у  нее
лежала открытая книга, которую она, однако, не читала. Она  смотрела  не  на
страницы, а устремила взгляд в пустое пространство.
     Чуткий и опытный наблюдатель понял бы, что выражает ее лицо.
     Обычному же человеку оно показалось  бы  просто  рассеянным.  Это  было
выражение спокойной женщины,  которая,  может  быть,  только  что  думала  о
каких-нибудь скучных домашних делах, утомилась и теперь вообще не думала  ни
о чем.
     Итак внимательный наблюдатель увидел бы  на  этом  лице  следы  прошлых
волнений, тревожных воспоминаний, полных  призраков,  все  еще  не  нашедших
покоя, черты, свидетельствовавшие о том, что этот характер претерпел  крутую
перемену и что он не всегда принадлежал спокойной и рассудительной  женщине.
Тонкие очертания губ  и  ноздрей  указывали  на  чувствительность,  а  низко
опущенные углы рта - на постоянную грусть. Мягкость  взгляда,  устремленного
вдаль, говорила о душе не рассеянной, а подавленной тяжестью  тайного  горя.
Во всей ее горделивой осанке, составлявшей  отличительную  особенность  этой
леди, сказывались манеры представительницы высшего общества - того общества,
где спокойствие сочетается с достоинством и изяществом. Бедняки понимали это
лучше ее богатых молсвичских знакомых. Они говорили:
     "Миссис Кэмерон - леди с головы до пят".
     Судя по ее чертам, она, верно, была когда-то очень мила.  Это  не  была
сверкающая красота, но именно миловидность.  Теперь,  когда  черты  ее  лица
стали мелкими, все очарование растворилось в каких-то холодных, серых  тонах
и в какой-то сонливой робости. Она утратила порывистость своего характера и,
должно быть, вменила  себе  в  обязанность  сдерживать  всякую  естественную
живость. Но кто мог смотреть на эти губы и не видеть,  что  они  принадлежат
живой, порывистой женщине? А  между  тем,  если  б  вы  понаблюдали  за  нею
пристальнее, это сдерживание природной склонности к откровенному  проявлению
чувств возбудило бы ваше любопытство, ибо, если  физиогномика  и  френология
содержат в себе хоть зерно истины, то ее характер был не из сильных.
     Короткая с  изгибом  верхняя  губа,  молящая  робость  взгляда,  как-то
особенно изящно посаженная голова - все говорило о том, что эта  женщина  не
способна устоять против воли, а может быть, и прихоти того, кого  она  любит
или кому доверяет.
     Раскрытая книга на ее коленях - серьезный трактат о доктрине  благодати
- была написана популярным пастором так  называемой  низкой  церкви.  Миссис
Кэмерон редко обращалась к развлекательной литературе, разве  только  заботы
об образовании Лили заставляли ее  знакомиться  с  "Очерками  по  истории  и
географии" или французскими учебниками для молодых девиц. Но тот, кто вовлек
бы миссис Кэмерон в дружеский разговор, убедился бы,  что  она  в  молодости
получила воспитание,  которое  обычно  дают  девушкам  знатного  круга.  Она
говорила и писала по-французски и по-итальянски как  на  родном  языке.  Она
читала и еще помнила  тех  классических  авторов,  писавших  на  обоих  этих
языках,  чьи   произведения   дают   ученицам   только   гувернантки   самых
благонамеренных взглядов. Она обладала теми  познаниями  в  ботанике,  какие
преподавались двадцать лет назад. Возможно, если бы  хорошенько  расшевелить
ее память, она обнаружила бы также знакомство  с  теологией  и  политической
экономией, в том виде, как они изложены  в  популярных  руководствах  миссис
Марсет. Словом, это была  чистокровная  английская  леди,  одним  поколением
старше Лили и неизмеримо выше по культуре современных английских девиц. Так,
если говорить о том, что  может  быть  названо  второстепенными  украшающими
качествами  -  теперь  ставшими  первостепенно  важными,  -  как,  например,
музыкальность, то знаток, послушав ее игру на  фортепьяно,  заметил  бы:  "У
этой женщины были лучшие учителя ее времени". Она умела играть только  вещи,
принадлежавшие ее поколению. Позже она уже не научилась ничему. Словом,  все
ее  умственное  развитие  остановилось  давным-давно,  может  быть,  еще  до
рождения Лили.
     Пока  миссис  Кэмерон  сидит   таким   образом,   устремив   взгляд   в
пространство,  ей  докладывают  о  миссис   Брэфилд.   Миссис   Кэмерон   не
вздрагивает, очнувшись от задумчивости. Она никогда  не  вздрагивает.  Но  с
известной досадой пересаживается на другое место и кладет серьезную книгу на
стол перед диваном. Входит Элси, молодая, ослепительная, одетая по последней
моде, то есть так неизящно, как только может в глазах художника  быть  одета
светская дама. Но богатые купцы, гордящиеся  своими  женами,  настаивают  на
таком стиле, и жены покорно им повинуются.
     Обменявшись обычными приветствиями,  дамы  заводят  обычный  ничего  не
значащий разговор, но после небольшой паузы Элси приступает к делу:
     - Разве я не увижу Лили? Где она?
     - Боюсь, что она ушла в город. С  бедным  мальчиком,  исполнявшим  наши
поручения, случилось несчастье: он упал с вишневого дерева.
     - С которого воровал вишни?
     - Вероятно.
     - И Лили пошла прочесть ему нравоучение?
     - Этого я не знаю; но он сильно расшибся. Лили пошла посмотреть, что  с
ним такое.
     Миссис Брэфилд говорит со своей обычной откровенностью:
     - Я не очень люблю девушек в том возрасте, как у  Лили,  хотя  страстно
люблю детей. И все же вы знаете, как я люблю Лили, может быть,  потому,  что
она так похожа на ребенка. Но вам, должно быть, очень трудно воспитывать ее.
     - Нет, - не совсем уверенно ответила миссис Кэмерон. - Она еще  ребенок
и очень добрый, почему же мне должно быть трудно с ней?
     - Но ведь этому ребенку уже  восемнадцать  лет!  -  воскликнула  миссис
Брэфилд.
     Миссис Кэмерон. Восемнадцать? Возможно. Как  летит  время!  Впрочем,  в
жизни, такой однообразной, как моя, время не летит, а течет, как вода. Дайте
мне подумать! Восемнадцать? Нет,  ей  в  прошедшем  мае  исполнилось  только
семнадцать.
     Миссис Брэфилд. Семнадцать! Очень опасный возраст для девушки. Возраст,
когда кончаются куклы и начинаются поклонники.
     Мисссис Кэмерон (уже не таким безмятежным; но все еще спокойным тоном).
Лили никогда не увлекалась куклами - у нее не было  неживых  любимцев,  а  о
поклонниках она и не мечтает.
     Миссис Брэфилд (с живостью). Девочки начинают мечтать о  поклонниках  с
шести лет. И тут встает новый вопрос: когда девушке,  такой  очаровательной,
как Лили, должно скоро  минуть  восемнадцать,  не  находится  ли  поклонник,
мечтающий о ней?
     Миссис Кэмерон (с той ледяной вежливостью, которая  обычно  показывает,
что лицо, задавшее подобный вопрос,  позволило  себе  вольность).  Поскольку
никакой поклонник еще не появлялся, зачем мне беспокоиться о его мечтах?
     "Такой глупой женщины я еще не встречала!" - подумала  Элси.  Вслух  же
она сказала:
     - Вы не находите, что ваш сосед,  мистер  Чиллингли,  красивый  молодой
человек?
     - Полагаю, что его считают таким. Он очень высок.
     - И лицо у него привлекательное.
     - Привлекательное? Может быть.
     - Что говорит Лили?
     - О чем?
     - О мистере Чиллингли. Она не находит его красивым?
     - Я не спрашивала ее.
     - Дорогая миссис Кэмерон, не кажется ли вам, что он был  бы  прекрасной
партией для Лили? Чиллингли  считаются  одной  из  самых  старых  фамилий  в
"Поземельном дворянстве" Берка, и, кажется, у его отца, сэра  Питера,  очень
большое состояние.
     Первый  раз  в  течение  этого  разговора  миссис  Кэмерон   обнаружила
волнение. Внезапный румянец разлился по ее лицу,  потом  оно  сделалось  еще
бледнее прежнего. После некоторого молчания  к  ней,  однако,  вернулось  ее
обычное спокойствие, и она резко ответила:
     - Тот не друг Лили, кто вобьет ей в голову такие мысли, и  нет  никакой
причины  предполагать,  чтобы  подобные  мысли  были  в  голове  у   мистера
Чиллингли.
     - Разве это было бы вам неприятно?  Разве  вы  не  хотите,  чтобы  ваша
племянница нашла хорошего мужа? А ведь  в  Молсвиче  возможности  для  этого
невелики.
     - Извините меня, миссис Брэфилд, но о замужестве Лили я не говорила еще
даже с ее опекуном. А приняв во внимание ее ребяческие вкусы и привычки, вне
зависимости от ее лет, я нахожу, что для рассуждений на тему  о  браке  Лили
еще не настало время.
     Получив такой отпор,  Элси  переменила  разговор,  коснулась  какого-то
предмета, который в эти дни занимал всех в газетах,  и  скоро  ушла.  Миссис
Камерой удержала  руку,  протянутую  ей  гостьей,  и  сказала  таким  тоном,
который, хотя в нем и чувствовалось смущение, звучал вполне серьезно:
     - Милая миссис Брэфилд, позвольте обратиться к вашему здравому смыслу и
расположению, которым вы удостаиваете  мою  племянницу,  и  просить  вас  не
рисковать ее душевным спокойствием намеками на честолюбивые планы, о которых
вы мне  говорили.  Крайне  маловероятно,  чтобы  молодой  человек  с  такими
возможностями, как мистер Чиллингли, стал  серьезно  думать  о  женитьбе  на
девушке не своего круга и...
     - Постойте, миссис Кэмерон! Я  должна  прервать  вас.  Личные  качества
Лили, ее миловидность и грация украсят любой круг общества,  и,  кажется,  я
поняла из ваших слов, что, хотя ее опекун, мистер Мелвилл не очень  высокого
происхождения,  ваша  племянница,  мисс  Мордонт,  происхождения  такого  же
благородного, как и вы.
     - Да, по рождению, - сказала миссис Кэмерон, подняв голову с  внезапной
гордостью. - Но, - прибавила она, неожиданно перейдя к холодному смирению, -
что с того? Девушка без  состояния,  без  связей,  воспитанная  в  маленьком
коттедже, под опекой художника, сына городского клерка, которому она обязана
приютом, принадлежит не к той сфере, к какой относится мистер  Чиллингли,  и
его родные не одобрят  такого  союза.  Вы  жестоко  поступите  с  ней,  если
превратите невинное удовольствие, которое она находит в  обществе  умного  и
образованного  собеседника,  в  волнующий  интерес,  который  -  раз  уж  вы
напомнили мне ее лета - девушка, даже столь похожая на  ребенка,  как  Лили,
может почувствовать к тому,  кого  ей  представят  как  возможного  спутника
жизни. Не делайте этой жестокости, не делайте, умоляю вас!
     - Положитесь на  меня!  -  воскликнула  добросердечная  Элси,  и  слезы
покатились из ее глаз. - То, что вы высказали так  умно  и  так  благородно,
никогда не приходило мне в голову. Я мало знаю свет - совсем не знала его до
замужества.  Прекрасно  относясь  к  Лили  и  уважая  мистера  Чиллингли,  я
вообразила, что не могу лучше услужить им обоим, как... как... Но  я  теперь
вижу: он очень странный.  Его  родители  действительно  могут  возражать  не
против самой Лили, но против указанных вами обстоятельств. А вы не захотите,
чтобы она вошла в семью, которая приняла бы ее не так  дружелюбно,  как  она
того заслуживает. Я очень рада, что поговорила с вами об этом. К счастью,  я
еще не наделала глупостей и теперь уже их не сделаю. Я пришла предложить вам
поездку к развалинам римской виллы, в нескольких милях отсюда, и  пригласить
мистера Чиллингли. Но я больше не стану предоставлять им  возможности  часто
встречаться.
     - Благодарю. Но вы все  еще  не  понимаете  меня.  Я  думаю,  что  Лили
интересуется мистером Чиллингли не больше, чем новой бабочкой. Я не боюсь их
свиданий при тех отношениях, какие существуют теперь,  по  моим  наблюдениям
они вполне невинны. Я только боюсь, чтобы какой-нибудь намек не заставил  ее
увидеть его в новом свете - для нее невозможном.
     Элси ушла в сильном замешательстве и с глубоким презрением к  неведению
миссис Камерой относительно того, что может  случиться  с  молодыми  людьми,
проводящими время вдвоем.

ГЛАВА XVII

     В тот самый день и почти в тот самый час, когда  происходил  изложенный
выше разговор между  Элси  и  миссис  Кэмерон,  Кенелм  в  своих  уединенных
полуденных странствованиях забрел на кладбище, где его недавно застала Лили.
Он нашел ее тут, стоящей у цветов, посаженных ею вокруг могилы  ребенка,  за
которым она ухаживала так усердно и тщетно.
     Густые облака скрывали солнце. Это был один из тех  дней,  которые  так
часто придают меланхолическое настроение душе английского лета.
     - Вы приходите сюда слишком часто, мисс Мордонт, - тихо сказал Кенелм.
     Лили, не удивившись его появлению, повернулась, но задумчивое лицо ее -
что бывало очень редко - не просияло.
     - Нет, не слишком часто. Я обещала  приходить  так  часто,  как  только
могу, а я уже говорила вам, что никогда еще не нарушала своих обещаний.
     Кенелм ничего не ответил. Вскоре девушка отошла от могилы. Кенелм молча
шел за ней, пока Лили не остановилась перед старой могильной плитой с истер-
той надписью.
     - Посмотрите, - со слабой улыбкой сказала она, - я положила сюда свежие
цветы. С тех пор как мы встретились здесь, на кладбище, я  много  думала  об
этой могиле, столь заброшенной, столь забытой, и... - Она на миг  замолчала,
потом без связи с предыдущим продолжала: - Вы не находите, что вы слишком...
как бы сказать, слишком эгоистичны, углубляясь в себя, размышляя и мечтая  о
себе?
     - Да, вы правы, хотя, пока вы не обвинили меня, моя  совесть  этого  не
замечала.
     - И не находите  ли  вы,  что,  думая  об  умерших,  которые  не  могут
участвовать в вашем здешнем существовании, вы избавляетесь от мыслей о себе?
Когда вы говорите: "Я сегодня сделаю то или  это",  когда  вы  мечтаете:  "Я
стану завтра тем или этим", вы думаете или мечтаете  только  о  себе  и  для
себя. Но когда вы думаете и мечтаете об умерших, которые не  имеют  никакого
отношения к вашему сегодняшнему или завтрашнему дню, вы выходите за  пределы
своего я.
     Как все мы знаем, Кенелм Чиллингли  поставил  себе  жизненным  правилом
никогда ничему не удивляться. Но, услыхав эту  речь  из  уст  укротительницы
бабочек, он до того изумился, что после продолжительного молчания  мог  лишь
промолвить:
     - Мертвые - это наше прошлое,  а  в  прошлом  заключается  все,  что  в
настоящем