прекрасного, но бесплодного цветка, должен все же и впредь расти и множиться
на земле, то разве вы не воскликнули победоносно:  "Самонадеянный  смертный!
Как дерзаешь ты ставить границы власти всемогущего?" Трудно ли ему  продлить
жизнь  человечества  каким-нибудь  другим  способом,  не   подверженным   ни
горестям, ни  греху,  ни  страстям,  как  не  подвержена  им  брачная  тайна
растительного мира? Можем ли мы предполагать, что  ангелы,  это  бессмертное
воинство небес,  не  увеличиваются  ежечасно  в  числе,  все  более  населяя
бесконечное пространство? А между тем на  небесах  не  женятся  и  замуж  не
выходят. Все это у вас облечено в красноречивые слова,  которые  моя  память
позволяет воспроизвести лишь приблизительно. Но со всем  этим  я  соглашаюсь
без колебания.
     Мистер Роуч  встал,  принес  из  погребца  вторую  бутылку  шато-икема,
наполнил стакан Кенелма, опять сел и стал поглаживать другое колено.
     - Но, - продолжал Кенелм, - вот в чем мое сомнение...
     - Ага! - воскликнул Роуч. - Послушаем, какое сомнение.
     - Во-первых, действительно ли  безбрачие  так  необходимо  для  высшего
состояния духовного совершенства, и во-вторых, если это так  необходимо,  то
способны ли смертные к  такому  совершенству  при  их  нынешней  физической;
природе?
     - Очень хорошо сказано!  -  воскликнул  Роуч,  с  более  веселым  видом
отодвигая свой стакан.
     - Видите ли, - продолжал Кенелм, - в этом, как и в  других  философских
вопросах, мы вынуждены прибегать к процессу индукции и выводить наши  теории
из фактов, нам известных. Взгляните на окружающий нас мир. Разве старые девы
или старые холостяки действительно так уж намного выше в духовном отношении,
чем замужние и женатые люди? Разве они  проводят  время  подобно  индийскому
дервишу, в безмятежном созерцании божественного величия и блаженства? Не так
же ли они суетны, в своей жизни, как люди, вступавшие в брак  так  же  часто
как женщина из Бата? - И, вообще говоря, не бывают ли! они еще  эгоистичнее,
легкомысленнее и злопамятнее? Право же, я не хочу, говорить сурово о  старых
девах и старых холостяках. У меня самого три  тетушки  старые  девы,  и  они
прекрасные представительницы женского пола, но я уверен, что все три были бы
приятнейшими собеседницами и  не  менее  умственно  одарены,  если  бы  были
счастливыми женами и ласкали своих детей вместо болонок; Точно так же у меня
есть дядя - старый холостяк, Майверс Чиллингли -  вы  его  знаете.  Умнейший
человек. Но боже мой! Если говорить о духовных размышлениях, то он не мог бы
больше дорожить всем земным, имея так много жен, как Соломон,  и  так  много
детей, как Приам.
     Наконец, не происходит  ли  половина  ошибок  в  мире  от  разъединения
духовной и нравственной природы человека? И, во всяком случае, не  путем  ли
общения с  ближними,  человек  вернее  "приближается  к  ангелам"?  И  разве
подлинно нравственная система - не-силовая? И не требует ли обилие  здоровых
сил постоянного упражнения? И не приходит ли это упражнение само  собой  при
семейных отношениях, в  ходе  жизненной"  борьбы,  неизбежной  при  семейных
заботах? Со смиренной недоверчивостью  к  самому  себе  излагаю  я  все  эти
вопросы. Надеюсь услышать такие ответы; которые вполне убедят мой разум, и я
буду от этого в восторге.  В  корне  всего  спора  лежит  любовная  страсть.
Любовь, должно быть, очень  беспокойное,  мучительное  переживание.  Не  раз
доводила она  героев  и  мудрецов  до  удивительных  проявлений  слабости  и
глупости.
     - Тише, тише, мистер Чиллингли, не преувеличивайте! Любовь, несомненно,
- гм! - беспокойная страсть.  Но  всякая  эмоция,  которая  вносит  в  жизнь
застойной лужи свежесть и игривость быстрого  потока,  тоже  беспокойна  для
лужи. А ведь  беспокойны  не  только  любовь  и  родственные  ей  страсти  -
например, честолюбие, - но и  упражнение  умственных  способностей,  которые
вечно работают, меняя наши  мысли.  Любовь,  мистер  Чиллингли,  имеет  свою
хорошую сторону, так же как и дурную. Пожалуйста, передайте мне бутылку.
     Кенелм (передавая бутылку). Да, да,  вы  совершенно  правы,  подкрепляя
новыми  доводами  суждение  противника,  прежде  чем  разрушить  его  -  так
поступают все хорошие ораторы. Простите меня,  но  этот  прием  мне  знаком.
Допустите же, что я знаю все  приводимое  в  защиту  отречения  от  здравого
смысла, благозвучно называемого любовью, и приступайте к  опровержению  моих
взглядов.
     Преподобный Децимус Роуч (нерешительно). К  опровержению?  Гм!  Страсти
укоренились в людях как неотъемлемые частицы, их не так легко разрушить, как
вам кажется. Любовь, признанная рационально и  морально  человеком  высокого
развития и здравых принципов, есть... есть...
     Кенелм. Что же она такое?
     Преподобный Децимус Роуч. Она... она... нечто  такое,  чем  не  следует
пренебрегать. Подобно солнцу, она великий колорист жизни, мистер  Чиллингли!
И вы так правы: моральная система требует ежедневного упражнения. Что  может
дать это упражнение одинокому человеку, достигшему возраста, когда он уже не
в силах просиживать шесть часов кряду, раздумывая  о  сущности  божества,  а
ревматизм и другие болезни не позволяют ему отправиться  в  дебри  Африки  в
качестве миссионера? В этом возрасте природа заявляет о себе  и  вступает  в
свои права, мистер Чиллингли. Живущая нашими интересами подруга  возле  нас,
невинные малютки, карабкающиеся к нам  на  колени,  -  прелестная,  чарующая
картина! Кто может быть таким вандалом,  чтобы  стереть  ее?  Какой  фанатик
напишет поверх нее изображение святого Симеона, одиноко  сидящего  на  своем
столпе? Выпейте еще стаканчик, мистер Чиллингли!
     - Я пил довольно, -  угрюмо  сказал  Кенелм,  -  чтобы  у  меня  начало
двоиться в глазах. Я воображал, что напротив меня  сидит  суровый  противник
любовного сумасшествия и бедствий брачной жизни. Теперь же  мне  кажется,  я
слышу   воздыхания   сентименталиста,   вспоминающего   общие   места,   уже
опровергнутые другим Децимусом Роучем. Разумеется, либо  у  меня  двоится  в
глазах, либо вы забавляетесь моим воззванием к вашей мудрости.
     - Это совсем не так, мистер Чиллингли. Но дело  в  том,  что,  когда  я
писал книгу, на которую вы ссылаетесь, я был очень молод, а молодость бывает
восторженна и одностороння. Теперь при том же  презрении  к  крайностям,  на
которые любовь толкает слабые умы, я признаю ее благотворное влияние,  когда
ее приемлют, как я уже говорил, рационально. Рационально, мой юный  друг.  В
тот период жизни, когда рассудок созрел, приятное общество  кроткой  подруги
может только услаждать душу и предупреждать жестокую изморозь, в  которой  с
годами стынет и цепенеет одиночество. Сказать короче, мистер Чиллингли,  сам
убедившись, что заблуждался  в  мнении,  столь  необдуманно  высказанном,  я
считаю своим долгом перед человечеством,  перед  всем  миром  огласить  свое
обращение на путь истинный. В будущем месяце я вступаю в брачный союз с юной
леди, которая...
     - Ни слова больше, ни одного слова, мистер Роуч! Для  вас  это,  должно
быть, тягостная тема. Не надо об этом говорить.
     - Совсем не тягостная! - с увлечением воскликнул Роуч. -  Я  смотрю  на
исполнение своих будущих обязанностей с радостью, которую должен чувствовать
каждый опытный ум, отрекаясь от ошибочного учения. Но вы должны  отдать  мне
справедливость и понять, что я предпринимаю этот важный шаг не  ради  своего
личного удовлетворения. Нет, сэр! Значение моего примера для  других  -  вот
что очищает мои побуждения и радостно волнует мою душу.
     После этих благородных заключительных слов  разговор  иссяк.  Хозяин  и
гость - оба почувствовали, что уже достаточно  надоели  друг  другу.  Кенелм
встал, собираясь уходить.
     Мистер Роуч, прощаясь с ним у дверей,  сказал,  настойчиво  подчеркивая
слова:
     - Не ради своего  личного  удовлетворения  -  заметьте  это.  Если  вам
случится услышать в свете толки о моем  обращении,  говорите,  что  из  моих
собственных уст слышали эти слова: не ради  своего  личного  удовлетворения.
Мой искренний привет мистеру Уэлби - он ведь женат и у него  дети;  он  меня
поймет.

ГЛАВА IX

     Покинув Оксфорд, Кенелм  несколько  дней  бродил  по  окрестностям,  не
стремясь  к  определенной  цели  и  не  встречая  заслуживающих   упоминания
приключений. Наконец,  сам  не  зная  как,  он  двинулся  в  обратный  путь.
Магнетическое влияние; которому  он  не  мог  противостоять,  влекло  его  к
зеленым лугам и искрометному ручью Молсвича.
     "Вероятно, - говорил себе  Кенелм,  -  наряду  с  оптическими  обманами
существуют и умственные.  При  оптическом  обмане  кажется,  что  пред  нами
привидение; Если мы не осмеливаемся приблизиться к нему,  не  смеем  ощупать
его, одолеваемые суеверным страхом, бежим от него, - что из этого выходит. А
те, что у нас до смертного  часа  остается  убеждение,  будто  это  была  не
иллюзия, а настоящий призрак, и  от  этого  можно  помешаться.  Но  если  мы
мужественно приблизимся к духу и только протянем руки,  чтобы  схватить  его
как - глядь! - он  растаял  в  воздухе,  обман  нашего  зрения  рассеялся  и
призраки навсегда перестанут нас преследовать. Точно то же должно быть  и  с
моей умственной иллюзией. Я вижу образ, доселе мне  незнакомый,  облеченный,
как мне казалось при первом взгляде, сверхъестественной  прелестью,  и,  как
безрассудный трус, бегу от него. Но он продолжает преследовать меня вновь  и
вновь. Он преследует меня днем, и в жилищах людей, и в уединении природы. Он
посещает меня ночью во сне. Я начинаю говорить, что это гость из иного мира,
что это, наверно, любовь - любовь, про которую  я  читал  в  книгах,  как  у
поэтов  начитался  о  колдуньях  и   привидениях.   Разумеется,   я   должен
приблизиться к этому явлению как философ, подобно сэру Дэвиду  Брустеру.  Он
не раз подходил к сидевшей на ковре у камина черной кошке, которую,  по  его
словам, постоянно видела его знакомая дама, пока не отправилась в  тот  мир,
куда не допускаются черные кошки. Но чем больше я об этом думаю,  тем  более
невозможным кажется мне,  чтобы  я  действительно  мог  влюбиться  в  дикое,
малообразованное, редкостное существо только  потому,  что  меня  преследует
видение ее лица. Итак, я могу с полной безопасностью  приблизиться  к  этому
созданию. По мере того как я буду смотреть на нее, иллюзия исчезнет. Итак, я
мужественно пойду назад в Молсвич!"
     Так говорил Кенелм и так отвечал себе: "Иди, ибо ты не можешь не  идти.
Неужели ты думаешь, что  елец  ускользнет  из  сети,  в  которой  запуталась
плотва? {Игра слов: Roach ("роуч") по-английски - "плотва".} Нет...

                   Придет он - день, назначенный судьбой,

     когда ты должен будешь покориться "природе, которая заявляет  о  себе".
Так лучше уж покориться теперь и добровольно, чем противиться  ей,  пока  не
стукнет тебе пятьдесят и не придется  делать  "рациональный  выбор  не  ради
своего личного удовлетворения". На это Кенелм с негодованием ответил: "Тьфу,
какое легкомыслие! Мое alter ego {второе я (лат.).}, ты само не знаешь,  что
болтаешь.  Ведь  речь  идет  не   о   явлении   природы;   вопрос   касается
сверхъестественного - иллюзии, призрака!"
     Так Кенелм продолжал  спорить  сам  с  собой,  и  чем  больше  двойники
ссорились, тем ближе они подвигались к месту, откуда бежали,  узрев  роковой
призрак первой любви.


КНИГА ШЕСТАЯ

ГЛАВА I

     Сэр Питер давно не получал известий от Кенелма. В последнем письме  сын
уведомлял его, что ненадолго, может быть, на несколько  недель,  уезжает  из
Лондона, и добрый баронет решил сам съездить туда, на  случай,  если  Кенелм
вернется, а если он еще будет  отсутствовать,  по  крайней  мере  узнать  от
Майверса и других знакомых, как далеко эта весьма чудаковатая планета успела
пройти по своей орбите между неподвижными звездами столичной системы. У него
были и другие причины предпринять это путешествие. Он желал познакомиться  с
Гордоном Чиллингли,  прежде  чем  вручить  ему  двадцать  тысяч,  полученные
Кенелмом при аннулировании майората; необходимые  документы  были  подписаны
молодым наследником, прежде чем он уехал из Лондона в Молсвич. Еще более сэр
Питер хотел увидеть Сесилию Трэверс - рассказы Кенелма о ней возбудили в нем
большой интерес.
     На другой день после приезда в Лондон сэр Питер завтракал у Майверса.
     - Честное слово, у вас уютно! - сказал сэр Питер, любуясь  накрытым  со
вкусом столом и прекрасно меблированными комнатами.
     - Естественно, некому нарушать мои удобства:  я  не  женат.  Попробуйте
омлет.
     - А кое-кто уверяет, что  не  знал  удобств,  пока  не  женился,  кузен
Майверс!
     - Некоторые мужчины напоминают отражающие тела: они ловят бледные  лучи
того комфорта, которым окружает себя жена. Каких удобств, принадлежащих  мне
теперь, при моем скромном состоянии, не похитила бы у меня  миссис  Майверс?
Вместо этих приятных комнат где бы я жил?  В  темной  конуре,  выходящей  на
задний двор, лишенной солнца днем и наполненной кошачьими концертами  ночью,
между тем как миссис Майверс роскошествовала бы в двух  гостиных,  выходящих
на юг, с добавлением, быть может, еще будуара. Карету мою отнял бы у меня  и
присвоил  себе  "ангел  моего  домашнего  крова",  окутанный  кринолином   и
увенчанный шиньоном. Нет! Если я женюсь - а я  никогда  не  говорю,  что  не
женюсь, чтобы не лишить себя любезностей и вышивок,  которые  расточают  мне
незамужние дамы, - это будет не раньше,  чем  женщины  вполне  утвердятся  в
своих правах, потому что после этого  и  мужчины  могут  потребовать  своих.
Тогда, если в доме будут две гостиные, я возьму одну, а не договоримся,  так
кинем жребий, кому взять худшую. Если будем держать карету, она  три  дня  в
неделю будет исключительно в моем распоряжении. Если  миссис  Майверс  нужно
двести фунтов в год для своего гардероба, она должна будет  довольствоваться
одной сотней, а другая пойдет на украшение моей  особы.  Если  меня  завалит
корректурой типография, половина падет на ее долю, а я пока съезжу  поиграть
в крокет  в  Уимблдоне.  Да,  когда  теперешнее  угнетение  женщин  сменится
равноправием их с мужчинами, я с легким сердцем  женюсь  и,  чтобы  показать
свое великодушие, не стану  возражать  против  того,  чтобы  миссис  Майверс
голосовала на приходских собраниях и  на  выборах  в  парламент.  Я  даже  с
удовольствием отдам ей и свой голос.
     -  Я  боюсь,  дорогой  кузен,  что  вы  и   Кенелма   заразили   своими
эгоистическими идеями о браке. Он, кажется, не имеет склонности к женитьбе?
     - Не знаю за ним такой склонности.
     - Что за девушка Сесилия Трэверс?
     - Замечательная девушка, но из нее не выйдет  страшная  великанша,  про
которую говорят:  "Замечательная  женщина".  Красивая,  хорошо  воспитанная,
благоразумная  молодая  девица.  Не  избалована  своим  положением   богатой
наследницы, словом - такая девушка, какую вы с удовольствием выбрали бы себе
в невестки.
     - И вы не думаете, что Кенелм увлекся ею?
     - Говоря по совести - нет.
     - Может быть, тут действует другая  притягательная  сила?  В  некоторых
вопросах сыновья не откровенны с отцами. Вы не слыхали, что Кенелма называют
немного диким?
     - Он дик, как благородный дикарь, бегавший по  лесам,  -  сказал  кузен
Майверс.
     - Вы пугаете меня!
     - Если этот благородный дикарь натыкался на компанию скво, он  был  так
благоразумен, что убегал от них. Кенелм и сейчас куда-то убежал.
     - Это верно, но он не сообщил мне куда, и на квартире у  него  тоже  не
знают. На столе лежит куча писем, и неизвестно, куда их пересылать.  Все  же
он, кажется, не уронил себя в лондонском обществе?
     - Напротив, ему оказывали больше внимания, чем многим молодым людям, и,
может быть, о нем говорили больше, чем  о  других,  как  вообще  говорят  об
оригиналах.
     - Вы согласны, что у него дарования выше среднего уровня? Не думаете ли
вы, что когда-нибудь он станет известен и заплатит тот долг  литературе  или
политике своей родины, который, увы, я и мои  предшественники,  другие  сэры
Питеры, уплатить не могли и ради которого я приветствовал  рождение  сына  и
назвал его Кенелмом?
     - Честное слово, - ответил Майверс, который теперь, кончив  завтракать,
пересел в мягкое кресло и взял с камина одну из своих  знаменитых  сигар,  -
честное слово, я этого угадать не могу. Если фортуна отвернется  от  него  и
ему придется работать ради куска хлеба или если иное бедствие встряхнет  всю
его нервную систему и толкнет его  на  какую-нибудь  беспокойную,  суетливую
деятельность, тогда, может быть, он и всплеснет руками в  жизненном  потоке,
который несет людей к могиле. Но, видите ли, как он сам справедливо говорит,
ему недостает двух стимулов для решительных действий - бедности и тщеславия.
     - Однако бывали же великие люди, не бедные и не тщеславные?
     - Сомневаюсь. Но тщеславие, это властное начало, принимает много форм в
обличий. Назовите его честолюбием, любовью к славе - все-таки сущность  одна
жажда всеобщего одобрения, претворенная в хлопотливость и суету.
     -  Возможно  стремление  к  отвлеченной  истине  я  без  всякой   жажды
аплодисментов.
     -  Конечно.  Философ   на   необитаемом   острове   может   забавляться
размышлениями о различии между светом и теплотой.  Но,  если,  вернувшись  в
мир, он опубликует результаты своих размышлений, выступит вперед тщеславие и
он пожелает похвал.
     -  Это  вздор,  кузен  Майверс!  Он  скорее  пожелает  принести  пользу
человечеству. Вы же не отрицаете, что на свете существует филантропия?
     - Я не отрицаю, что существует лицемерие. И когда встречаю человека,  у
которого хватает духу рассказывать мне, как  он  в  ущерб  себе  хлопотал  с
филантропической целью, не имея и мысли о награде похвалами или деньгами,  я
знаю, что передо мной лицемер, опасный лицемер,  лицемер-мошенник,  субъект,
карманы которого набиты лживыми проспектами и подписными листами для взносов
на благотворительные нужды.
     - Полно, полно! Бросьте этот притворный скепсис. Ведь  вы  не  черствый
человек.   Вы   должны   любить    человечество,    должны    интересоваться
благосостоянием потомства.
     - Любить  человечество?  Интересоваться  потомством?  Господи  помилуй!
Кузен Питер, надеюсь, что у  вас  в  карманах  нет  проспектов,  нет  планов
осушения Понтийских болот из чистой любви к  человечеству,  нет  предложения
удвоить подоходный налог, чтобы образовать фонд  для  потомства,  на  случай
если  через  три  тысячи  лет  истощатся  наши  угольные  копи.   Любовь   к
человечеству! Вздор! Все это - результат жизни в деревне!
     -  Но  ведь  вы  любите   человечество,   вы   интересуетесь   будущими
поколениями?
     - Я? Ничуть! Напротив, я скорее  не  терплю  человеческий  род  -  весь
вообще, включая австралийских дикарей. Я не поверю никому, кто  скажет  мне,
что землетрясение, поглотившее  десять  миллионов  человеческих  существ  на
значительном расстоянии от его дома (ну, скажем, в Абиссинии),  огорчит  его
более, чем увеличившийся счет от мясника.  А  что  касается  потомства,  кто
согласился бы терпеть целый месяц приступ подагры или  невралгии  для  того,
чтоб в четырехтысячном году нашей эры потомство наслаждалось  совершеннейшей
системой канализации?
     Сэр  Питер,  недавно  страдавший  острым  припадком  невралгии,  только
покачал головой.
     - И, чтобы переменить разговор,  -  сказал  Майверс,  раскуривая  опять
сигару, которую он отложил было в сторону, когда  высказывал  свои  гуманные
мнения, - раз вы в Лондоне, я думаю, вы  хорошо  сделаете,  навестив  вашего
старого приятеля Трэверса.  Вы  будете  представлены  Сесилии,  и  если  она
произведет на вас такое же благоприятное впечатление, как на меня, почему бы
не попросить отца и дочь навестить вас в Эксмондеме? Девушки начинают больше
интересоваться мужчино