а  Таврического,  царь  Грузинский. Великий  князь
Смоленский,   Литовский,   Волынский,   Подольскии  и   Финляндскии.   Князь
Карельский,  Тверской и  Югорский,  и  Пермский.  Государь  и Великий  князь
Новагорода,  Черниговский,  Ярославскии,  Обдорскии и  всей  северные страны
повелитель. И Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области
Арменския.  Черкасских  и  горских  князей и иных  --  наследный Государь  и
обладатель. Государь Туркестанский, Киргизский, Кайсацкий. -- Мы, Авгусейшии
Генеральный   Секретарь    Коммунистический,    Председатель   Правительства
Всесоюзного, Генералиссимус всех времен и народов, Почетный Корифей Академии
Наук, Величайший  Вождь философов, экономистов и языковедов, Друг всех детей
и -- физкультурников.  Вот  он -- был. Низкорослый, рябой,  рыжий уголовник.
Вместилище всей этой имперской красоты. А мы, прочие -- четверть  миллиарда,
-- существовали при нем. Отцы-основатели нашей пролетарской Отчизны отменили
вгорячах старый царский герб  и придумали новый: хилые пучки  колосков, серп
доисторический и каменный  молоток. Будто знали, куда идем, как жить станем.
Но старый герб не сгинул. Кровяной силой наливался, багровым нимбом светился
над головой Пахана  -- страшная двуглавая  птица, знавшая только  один корм:
живое  человечье  мясо.  Одну  клювастую голову орла звали Берия,  другую --
Маленков. Первый  кровосос --  шеф  полиции, другой -- шеф партии.  И лапами
общими, совместными  когтили  неутомимо  державу,  и  скипетром  неподъемным
гвоздили без остановки по головам -- покорным и несогласным, все равно, кому
ни попадя...... и увидел, что шагает мне навстречу по коридору Абакумов. ...
Виктор Семеныч,  всевластный  министр  наш,  распорядитель  Конторы, лукавый
глупец, простодушный хитрец, весьма коварный  молодец. Абакумов -- меня чуть
повыше и годами маленько постарше,  морда лица багровая, с окалиной кипящего
в  нем  спиртового пламени. Верхние пуговки  гимнастерки расстегнуты, погоны
сияют, сапожки  шевровые  агатовым  цветом налиты.  И  красные  генеральские
лампасы кровяной струей сочатся по английским  бриджам. Улыбается хитровато,
пальцем  грозит:  --  Ну,  докладывай, Хваткин,  про  подвиги свои,  хвались
успехами!..  Очень  удачно встретились мы.  В  коридоре, неподалеку  от  его
кабинета. Наверное, к кому-то из замов своих  заходил, анекдоты рассказывал.
Веселый,  еще  не  пьяный, но  уже  прилично  поддавший. Времени  --  начало
девятого вечера, зима пятидесятого года, уже сгорел в  крематории безвестный
бродяга  профессор Лурье,  но  Лютостанского я еще  не знаю, он сидит в бюро
пропусков,   выписывает   своим  букворисовальиым   почерком   удостоверения
чекистам, и Минька Рюмин еще только старший следователь, но уже заражен мною
делом врачей-убийц, ои горит и  топочет от нетерпения ногами,  а  начальство
еще не знает плана, его надо доиграть, оформить и представить в нужном виде,
в  подходящую минуту и  в  надлежащие руки.  Ч...  Какие  же у нас  подвиги,
товарищ генерал-полковник? Корпим над  бумажками помаленьку.  Это раньше  вы
меня для боевых дел привлекали, а теперь я клерк. Форменных штанов от  срока
до срока не хватает -- на стуле протираю... Абакумов засмеялся, хлопнул меня
поощрительно по плечу: -- Не прибедняйся, обормот!  Я тобой  доволен. Хорошо
сооб- ражаешь,  собачий сын, стараешься.  А мастеров по  автокатастрофам или
внезапным  самоубийствам  у  нас хватает. Ладно,  идем  ко  мне,  покалякаем
чуток... Обнял меня  за плечи и повел к себе в приемную, которую мы называли
лвагон" -- бесконечно длинный зал, уставленный по стенам откидными стульями,
на которых сейчас  катили в  будущее десятка  два генералов под  пристальным
взором  полковника  Кочегарова, личного  адъютанта  министра.  Кочегаров  за
столом с дюжиной разноцветных  телефонов был и впрямь похож на ваговожатого:
нажимал кнопки на номерном пульте, объявлял чтото по селектору, а кроме того
-- снимал одну трубку, другую придерживал плечом около уха, третью бросал на
рычаг. Очень озабоченный вид был у этого толстожопого монстра. Враз хлопнули
сиденья откидных  стульев,  генералы  вытянулись  лсмирно" и с  нескрынаемой
завистью воззрились на мое плечо, где  покоилась мясная  министерская длань.
Боже мой, чего бы ни отдали они на свете, лишь бы поменяться со мной местами
и  подсунуть  свое  трепещущее  от  волне- ния  и  любви  плечико  под  сень
абакумовской руки! Они ведь не зря сидели  на откидных  стульчиках.  Не знаю
уж, кто это  придумал -- Ягода,  Ежов  или Лаврентий -- поставить в приемной
министра государственной безопасности СССР не обычную  дорогую  канцелярскую
мебель, а  полированные  откидные стулья.  Как  в  киношке.  Чуть  привстал,
пошевелился  не  так, забыл,  ослабил контроль  за  местом --  хлоп! С сухим
треском выскакивает из-под  тебя  сиденье.  И эти  юркие,  ненадежные  места
добивали их окончательно, потому что все они -- два  десятка генералов -- не
знали,  зачем  их  вызвал  министр.  По  текущим  делам?  Или  с отчетом?  С
повышением? Или с жутким разгоном? С понижением? Или?.. В прошлом году около
этого  стола  вагоновожатый  Кочегаров  но  приказу  министра на моих глазах
сорвал с генерал-майора Ильина погоны и отправил его  под конвоем  в подвал.
Блок  лГ"  Внутренней  тюрьмы.  И сейчас все пытались заглянуть Абакумову  в
глаза, понять, зачем их вызвали -- за  милостью или опалой, угадать, сколько
им  еще  сидеть на откидных стульчиках, -- но  все напрасно. Абакумов шел со
мной  в  обнимку через приемную, глядя поверх генеральских  шпалер  --  чуть
прищурясь,  брезгливо и  равнодушно. Выскочил из-за  стола Кочегаров,  тряся
уродливо-жирными ляжками, будто в ватные штаны одетый:  -- Никто  не звонил,
Виктор Семеныч.  Все тихо... Величаво, еле  заметно, как настоящий вельможа,
кивнул  ему  Абакумов,  подтолкнул  меня  в  распахнутую  дверь  кабинета  и
милостиво  разрешил:  -- Садись...  Сейчас  по  рюмцу врежем... Хороший  был
кабинетик у Виктора  Семеныча.  Ведь вначале планировали  не  кабинет, а зал
заседаний. Зал заседаний правления страхового общества лРоссия".  Ох  уж эти
беззаботные  страховщики!  От  любых  бед,  от  всяческих  напастей  обещали
защитить.  Оплатить,  компенсировать.  Дом  шикарный  на  Лубянской  площади
отгрохали, зал для правления воздвигли -- загляденье.  Дубовые черные  балки
по деревянному потолку, панели  на стенах, камин из финского гранита, люстры
хрустальные,  необъятные.  Вот  только с  верховным  страховщиком, небесным,
забыли  посоветоваться,  и  въехал  в  зал  заседаний  правления  страхового
общества лРоссия" Феликс Эдмундович Дзержинский. И пошел  страховать!.. А за
ним  -- Менжинский. А за ним -- Ягода. Потом  -- Ежов. А теперь восседает за
зеленым  столом  размером с теннисный  корт Виктор  Семенович, тоже  главный
страховщик  России.  Молодцы-страховщики! И  мы  ребята  не  промах!  Мы  --
страховые  агенты. Ох, и нагнали  страху  на всю  страну, всю житуху державы
превратили в сплошной страховой случай, скромное страховое общество лРоссия"
преобразовали  во   всемогущее   Российское   Общество   Страха.   Госстрах.
Госбезопасность.  Госужас.  Одно  плоховато:  застраховав  всех,  мы и  себя
запугали до смерти. Пугая других,  сами стоим по горло в ледяной каше ужаса.
И никому и никогда нет отсюда  выхода  -- страховка пожизненная и охватывает
все:  имущество,  волю,  членов  семей, здоровье и жизнь. Мир не знал такого
страхования...  Абакумов достал  из серванта  черную  бутылку  без этикетки,
разлил по фужерам, коротко приказал: -- Будь!.. ~И  плеснул  в себя янтарную
влагу. И  я не задержался. Похрустел  министр  станиолевой оберткой шоколада
лСереб-  ряный  ярлык",  откусил прямо  от  плитки и  подвинул мне  по столу
оставшийся  кусок.  О  неслыханные  знаки  милости!  Что-то  серьезное   мне
предстоит  -- Над  чем  трудишься?  --  спросил  Абакумов.  -- Да есть  одна
разработочка интересная, товарищ  генерал-полковник, --  начал  я осторожно:
мне надо  было  очень  аккуратно  прощупать  его отношение  к  делу  врачей,
пропальпировать его планы. -- Человечек некий  сигнализирует мне, что  евреи
наши  зашевелились...  Абакумов  засмеялся:  --  Евреи   всегда   шевелятся.
Профессия у них такая... А чего хотят? -- Пустяков: государственности. Своей
республики. --  Так у них же есть?! --  удивился  Абакумов. -- Мы ведь  им в
Биробиджане  нарезали область!  --  Говорят  они, что  очень далеко  и очень
холодно. Хотят  в Крыму... -- Что-о? -- рассердился  Абакумов. -- В Крыму --
вместо  выселенных  татар. Туда,  дескать, можно  будет  легко собрать  всех
евреев страны и учредить семнадцаую союзную  республику. -- А палкой по жопе
они не  хотят?  --  спросил меня  Абакумов  так  грозно, словно  ходатаем за
создание  Еврейской  союзной   социалистической  республики  со  столицей  в
Севастополе выступал  именно  я. Наверное,  не хотят,  смирно  ответил  я  и
добавил: -- Но дать крепко придется. -- А кто там да  кто?.. --  Большинство
почему-то  врачи,  медицинские профессора. Несколько  литераторов.  Какие-то
инженеры...  Конечно,  я не был ходатаем за создание Еврейской республики. Я
был  просто  создателем этой воображаемой  страны. Она  мне была  нужна  как
постамент под мой художественный шедевр -- заговор врачей  с целью  убийства
Великого  Пахана.  Поэтому  я  велел своему агенту,  журналисту-осведомителю
Рувиму Заславскому, распространить идею  Еврейской республики в  Крыму среди
жидоинтеллигентов, поясняя, что эта  идея,  мол, исходит  от  властей.  Мол,
во-первых,  из дипломатических соображений,  во-вторых, с  целью противовеса
сионистскому  влиянию  Израиля  и,  в-третьих, для окончательного  успешного
решения еврейского вопроса --  власти заинтересованы в создании процветающей
республики  евреев  в Крыму. И  надо,  чтобы представительная  группа видных
евреев обратилась с соответствующей  просьбой к Пахану. А он,  мол, конечно,
разрешит,  тем более  что шикарный  полуостров --  можно  сказать,  сплошной
курорт --  после  изгнания оттуда  предательской татарвы совершенно пустует.
Среди евреев, как это ни удивительно, тоже дурачья немало. И несколько таких
еврейских недоумков сразу же купились, увлеклись, размечтались. А увлекшись,
помчались,  как  наскипидаренные, к  своему  главному  фактотуму пред  лицом
Пахановым -- Мудрецу  Соломоновичу  Эренбургу. Ну, а этот смрадюга,  меня не
дурее, выслушал их, прочитал уже составленное  письмо на Высочайшее Паханово
Имя  и  молвил: Ч- Вы хотите гетто? Вы его получите. Но не в  Крыму, а много
северо-восточнее... Но  радетелей еврейской государственности не остудил. --
Значит,  охота, говоришь,  евреям перебраться  к  теплым  морям? --  спросил
Абакумов   и  поцокал  языком.  Зазвонил   на   столе  телефонный   аппарат,
слоново-белый, с  золотым гербом на  диске.  Ч~ Абакумов слушает! -- и сразу
даже привстал от усердия. -- Слушаю, Лаврентий Палыч, слушаю!.. Есть!..  Да,
конечно...   Так   точно!..   Незамедлительно   распоряжусь...   Слушаюсь...
Безусловно,  сделаю...  Виноват...  Люди  подводят  иногда...  Все   выполню
лично... Есть... Трубка буркотела, клубилась взрывами кавказского гортанного
матюжка, искрилась  вспышками верховного гнева Лаврентия.  И вдруг Абакумов,
не обращая на  меня  внимания -- забыл он обо мне или доверял так? -- сказал
со слезой: -- Лаврентий Палыч,  дорогой, вы же знаете,  что  эта  сука  Кру-
товапов каждый мой шаг караулит, крови моей,  как ворон,  жаждет... На  нашу
голову его свояк ко мне подсадил... Помолчал, вслушиваясь в телефонные ебуки
своего   покровителя,  сказал:  --  Конечно,  постараюсь  изо  всех   сил...
Слушаюсь... Завтра доложу...  Положил на рычаг трубку, налил  дрожащей рукой
себе коньяку, обо  мне забыл, хлопнул,  не закусывая  шоколадом  лСеребряный
ярлык".  Я сидел бесшумно. Серой мышью под половицей. Хорошо бы отсюда через
щель  в паркете вылезти, чтобы забыл  обо  мне Абакумов. Я  услышал нечаянно
разговор, которого  мне знать не  полагалось.  Подсмотрел, как две клювастые
птицы с герба, высунувшись из-за головы Пахана, гвоздят друг друга. Свояк --
это Маленков. Они с Крутовановым  женаты  на  родных сестрах. Крутованов  --
умный  жилистый  пролаза,  сидит  в   кабинете  на  этом  же  этаже.  Первый
заместитель  товарища Абакумова.  Глаза и уши Маленкова в  этом заповеднике,
вотчине,  бастионе  Берии.  Смертельная  схватка,  полуфинал:  если Абакумов
серьезно  ошибется, то на его место сразу же влезет Крутованов. А  Маленков,
таким   образом,  подпиливает  у  Берии  ножки  стула.  Правда,  Крутованова
перекроет другой бериевский  выкормыш --  заместитель  министра Кобулов.  Но
Пахан  любит Абакумова  и доверяет ему больше,  чем  Кобулову,  -- опасается
азиатского криводушия.  И поэтому  держит за спиной Кобулова своего  земляка
Гоглидзе. А  Маленков продвигает  потихоньку  на помощь  Крутованову  своего
бывшего секретаря, а ныне третьего замминистра Судо- платова... О хитроумие,
бессчетность ситуаций  в шахматной  партии  политики!  Политическая  партия.
Полицейская  политика.   Партийная  полиция.  Бесцельная  изощренность,  ибо
черными и белыми играет один гроссмейстер. Сам с собой. Против человечества.
Абакумов  глянул на  меня затуманенным глазом, тяжело вздохнул:  -- Эх, брат
Пашка, трудно! Государство вести -- не мудями трясти... Я понимающе закивал,
но  все-таки  решил  напомнить:  -- Виктор Семеныч, а что делать с еврейской
автономией в Крыму? Абакумов  махнул рукой:  -- Это  пустое! Дай кому надо в
мозг, а  раскручивать это дело сейчас нет смысла. Теперь у нас дело поважнее
выплывает... Он встал, затянул потуже ремень, поправил под погоном портупею,
упруго прошелся по кабинету  под четкий  перезвяк  своей конской  упряжи  из
лакированных ремней, пряжек, орденов,  медалей, застежек, и  волной пронесся
за ним  пронзительный  запах кожи,  пота,  коньяка, крепкого одеколона,  и в
гибкой  его  посту- пи, во всем тяжелом мускулистом теле с маленькой  ладной
головой  была  ужасная  сила раскормленного могучего  зверя.  -- Поехали! --
приказал он. -- Слушаюсь! Разрешите сбегать  за шинелью,  Виктор Семеныч? --
Не надо, -- ухмыльнулся  он. Ч- В моей машине тепло. И долгий наш проход  от
кабинета до подъезда №1  -- через вагон приемной,  где генералы  на откидных
стульчиках будут  ждать нашего возвращения бесконечные часы; через коридор с
алыми дорожками,  будто натекшими  кровью  с  лампасов абакумовских бриджей;
через  катакомбную  серость  гранитного вестибюля,  --  все это  походило на
затянувшуюся  детскую  игру лЗамри!  ".  Все встречавшие нас в  этот  разгар
рабочего вечера  цепенели по стойке лсмирно", руки  по швам, спиной к стене,
немигающие искренние глаза -- в широкое абакумовское переносье, вдох  заперт
в груди, и ясно  было, что если им  не скомандовать лОтомри!  ", они  так  и
подохнут в немом субординационном восторге. А  я напряженно думал о том, что
лзаговор врачей" дал трещину в самом основании -- еще не родившись толком на
свет. Какое-то лвыплывающее дело поважнее... " заслоняло воображение  нашего
замечательного  министра.  Начальник  охраны крикнул  зычно  на  весь  склеп
вестибюля: лСми-ирна-а! ", дробно щелкнули подкованные каблуки караула, и мы
вышли на улицу,  в  ленивый  снегопад, в тишину вечера. Желтовато  дымились,
маслом отсвечивали фонари,  сполохами сияли лампы во всех окнах, шаркали  по
тротуару лопаты дворников. По  квартальному периметру конторы ходили часовые
-- удивительные  солдаты  в  парадной офицерской форме, с  автома- тическими
двенадцатизарядными   винтовками.   Для  боя  и  солдаты,  и  винтовки  были
непригодны:  их держали  для устрашения безоружных, потому  что внушительный
полуавтомат с  плоским штыком был тяжел, боялся холода, воды, песка и ударов
так  же,  как  и  эти  матерые   разъевшиеся   вологодские   бездельники.  А
госстраховскую функцию они выполняли прекрасно -- ни одного пешехода не было
на  тротуаре,  по  которому ходить вроде  бы  никому  не запрещалось.  Шесть
телохранителей выстроились от подъезда до  дверцы  пыхающего дымками выхлопа
ллинкольна",  и  на лицах этих  молодцов  была написана  одна  туга-тревога:
успеть  прыгнуть  в  свой  эскортный  лЗИС  110"  и  не  сорваться  с хвоста
министерского лимузина. Поскольку  Абакумов  не боялся покушений никогда  не
существовавших у  нас террористов, его любимой забавой были гонки с охраной.
Не успел старший комиссар сопровождения захлопнуть за мной дверцу, а министр
уже скомандовал шоферу: лНу-ка, нажми, Вогнистый! " -- и ллинкольн" помчался
поперек  площади  Дзержинского.  В   заднее   стекло,  бронированное,  густо
отливающее нефтяной радужкой, я видел, как  вскакивает  на ходу охрана в уже
едущий конвойный лЗИС", как мигают у них суматошно желтые фары. Над площадью
разнесся  квакающий  рев лкоков" -- никелированных  фанфар правительственной
сирены.  --  В  цирк, -- сказал  Вогнистому Абакумов. Я не удивился. Два-три
раза в неделю грозный министр ездит в цирк, где его всегда ждет персональная
ложа.  Наверное,  глубокий психологизм жонглеров, драматическая изощренность
гимнастов,  мудрость фокусников  возвышали сумеречную душу Абакумова, делали
его  милосерднее  и   веселее.  Абакумов  наклонился  вперед  и,  накручивая
рукоятку, как патефон, поднял за спиной Вогнистого толстое стекло, отъединив
нас  в салоне.  И  сказал  мне  озабоченно: Значит, так, Павел пошлю тебя  в
Ленинград.  Там  предстоит  большое  дело.  Все областное начальство  сажать
будем.  Продались  суки  маленковские...  Так  и  запомнился  он  мне в этом
разговоре --  уже  согласовавший лвопрос" наверху  и готовый  уничтожить все
ленинградское    руководство,    и    озабоченно     накручивающий     ручку
стеклоподъемника, как будто заводил он патефон, чтобы мы могли сбацать прямо
в салоне модное танго  лВечер". Я вспоминал много лет  спустя  тот разговор,
читая дело по обвинению бывшего министра государственной  безопасности  СССР
гражданина Абакумова В.  С.  ВОПРОС ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ВОЕННОЙ КОЛЛЕГИИ ВЕРХОВНОГО
СУДА СССР В. В. УЛЬРИХА. Скажите, подсудимый, за что вас двадцать лет назад,
в  апреле 1934  года, исключили  из  партии?  АБАКУМОВ. Меня  не  исключали.
Перевели  на  год  в  кандидаты  партии  за  политическую  малограмотность и
аморальное  поведение.  А  потом  восстановили.  УЛЬРИХ.  Вы  стали  за  год
политически грамотным, а  поведение ваше  -- моральным? АБАКУМОВ. Конечно. Я
всегда был и грамотным, и вполне моральным  большевиком. Враги и  завистники
накапали. УЛЬРИХ. Какую вы занимали должность в это время и в каком состояли
звании? АБАКУМОВ. Об  этом все написано в материалах дела. УЛЬРИХ. Отвечайте
на  вопросы суда.  АБАКУМОВ.  Я был младшим  лейтенантом и занимал должность
оперуполномоченного  в  секретно-политическом отделе --  СПО  ОГПУ.  УЛЬРИХ.
Через   три  года  вы  уже  имели  звание  старшего  майора  государственной
безопасности,  то есть стали генералом  и заняли пост начальника Ростовского
областного НКВД. С  чем было связано такое  успешное продвижение  по службе?
АБАКУМОВ.  Ну  и   что?  Еще   через  полтора  года  я   уже   был  наркомом
госбезопасности. Ничего  удивительного  --  партия  и  лично товарищ  Сталин
оценили  мои способности  и  беззаветную преданность  делу  ВКП(б).  УЛЬРИХ.
Садитесь,  подсудимый.  (КОМЕНДАНТУ. ) Пригласите  в  зал свидетеля  Орлова.
(СВИДЕТЕЛЮ. ) Свидетель, вы хорошо знаете подсудимого? ОРЛОВ. Да, это бывший
министр  государственной  безопас-  ности  СССР  генерал-полковник  Абакумов
Виктор Семенович. Я знаю  его  с тридцать второго  года, мы служили вместе в
СПО ОГПУ оперуполномоченными. УЛЬРИХ. Что вы можете сказать о нем? ОРЛОВ. Он
был очень хороший парень. Веселый. Женщины  его уважали. Виктор всегда ходил
с патефоном. лЭто мой портфель", говорил он. В патефоне есть углубление, там
у него всегда лежала бутылка водки, батон и уже нарезанная колбаса. Жепщины,
конечно, от  него  с  ума  сходили  --  сам  красивый,  му