я  в отсутствии... --  Трясущимися
руками  содрал  клейкую  ленту,  разодрал  бумажку  со  штемпелем  и  стащил
картонную крышечку. Перевернул цилиндр, потряс  -- там, внутри, что-то  тихо
стукотело, и вдруг с тихим свистом из  трубки выскочил длинный нож, пролетел
у меня между ног и воткнулся в паркет, коротко раскачиваясь и часто дрожа. У
меня не было сил даже  пугаться -- это был нож Сеньки Ковшука. Нож,  который
он  вчера  наточил на  Магнуста.  Я  заглянул  внутрь цилиндра.  Там  лежали
какие-то листочки. Вытащил  их на  свет, развернул --  письмо  от  Магнуста.
лУважаемый фатер! Препровождаю, безусловно, нужный вам документ и  миленький
сувенир, который вы мне  вчера прислали. Спасибо! В шестнадцать часов я буду
ждать  у вашего  подъезда. Не  забудьте! Возьмите с собой ваш загранпаспорт.
Магнус Теодор  Боровитц". Ну что же, неплохое начало.  Я  стал читать второй
листок,  и у меня остановилось сердце. Даже боли,  так терзавшие меня, вдруг
исчезли,  растворились, стали просто  фоном кошмарного пробуждения. Я  забыл
обо всем.  Донос  мертвяка.  Собственно,  не  само  заявление,  а,  судя  по
мелко-черному крапу на  краях страницы,  это  была  ксерокопия  с оригинала.
Письмо Сеньки Ковшука. лВ компетентные органы от майора КГБ в запасе Ковшука
Семена  Гавриловича.  Рапорт.  Настоящим  считаю  необходимым  уведомить  на
случай, если со  мной что-нибудь случится. Бывший мой начальник полковник П.
Е.  Хваткин  на  прошлой  неделе  уведомил меня,  что  руководство  дало мне
поручение ликвидировать американо-израильского  шпиона. Хваткин сказал,  что
он  обладает необходимыми правомочиями исполнения этой  акции.  Однако, зная
много лет Хваткина,  считаю  возможным довести до сведения  руководства, что
Хваткин является человеком  морально и  политически неустойчивым  и  сам мог
войти в шпионский контакт с западными спецслужбами и сейчас подчищает концы,
избавляясь   от  неугодного  свидетеля.  В  прошлом  Хваткин  был  одним  из
инициаторов  и  организаторов  известного  лДела  врачей",   для  реализации
которого  привлек   мою  сестру  Людмилу,  работавшую  тогда  в  Кремлевской
больнице.  После прекращения  этого  уголовного  дела  для  сокрытия  своего
участия  в нем Хваткин, по моим предположениям, убил ее  сам  или  с помощью
кого-то из его подчиненных. Уверен, что он заручился санкцией тогдашнего МВД
--  МГБ.  Однако  никаких  убедительных доказательств  у  меня  об  этом  не
существует.  Все эти  годы  я  не  поднимал данного  вопроса, поскольку  был
уверен,  что смерть  моей сестры  была  вызвана  оперативными  соображениями
государственной  безопасности  страны. И я, как  чекист и коммунист, понимая
сложность ситуации, молчал. Я знаю, что Хваткин уцелел до сегодняшнего дня и
никогда не привлекался к  ответственности  в  порядке поощрения за  ту роль,
которую он сыграл в заговоре против бывшего министра внутренних  дел  Л.  П.
Берии. Считаю нужным оставить этот рапорт  в  качестве уведомления на случай
неожиданных возможных происшествий со мной, если вдруг выяснится, что П.  Е.
Хваткин не выполнял задание  руководства, а работал  от себя. Семен Ковшук".
Ай да  Семен!  Значит,  все эти  годы  он  или  знал, или  догадывался,  или
подозревал. И молчал, ждал  своего часа. А видишь, как получилось -- его час
все равно  пришел раньше.  Одно он  верно сказал:  мне было много прощено  и
списано  за ту  роль,  которую я сыграл  в  судьбе нашего дорогого Лаврентия
Павловича. Они все пошли на расстрел, под суд или в лразжаловку" без пенсии,
а я  выплыл...... Тогда, с момента ареста Миньки  Рюмина и всей  его срамной
компашки, я знал,  что получил только временную отсрочку, и притом короткую.
Берия,  оповестив  мир  о  своем  правдолюбстве и  вопиющей  справедливости,
отпустил из лвнутрянки" -- тюрьмы -- врачей и  теперь  должен  был  примерно
покарать нечестивцев, случайно пробравшихся в нашу кристально чистую Контору
и осквернивших сияющий храм социалистической  законности. Это было объявлено
всенародно. А  совсем  неслышно было спущено в Конторе  указание,  потрясшее
наших бойцов до глубины  души, как предвестник надвигающейся  катастрофы. До
сведения всего следственно-оперативного состава было доведено хоть и устное,
но  страшное распоряжение Берии: бить --  запрещается!  Все виды физического
воздействия  на  обвиняемых -- исключаются!  И я  вознес молитву  к Богу  на
небеса,  ибо,  пока  Миньку  с  сотоварищами  не  бьют,  он  какое-то  время
продержится  молча,  уповая  --  дурак!  --  на  помощь  Крутованова  и  мое
содействие. Но чуть позднее Минька Рюмин и остальные на допросах обязательно
разговорятся  и  расскажут  о  моей роли  во  всей этой  гениальной,  но,  к
сожалению, незавершенной постановке. Мое имя всплывет  так или иначе, если я
не получу какого-то генерального прикрытия. Через день, через  неделю, через
месяц со всей неизбежностью меня возьмут за белые руки и  окунут в подвал, в
соседнюю  с  Минькой  камеру.  Мне  было  необходимо  прикрытие.   Но  какое
прикрытие. Господи  Ты мой всемилостивый,  можно  найти от самого Лаврентия,
необъятного, как небеса, и неумолимого, как рассерженный  архангел? Ужасался
и  думал,   трясся  и  мерековал,  страшился  и  прикидывал  --  непрерывно,
неутомимо, всегда. И  придумал.  Прикрытием  от Берии  мог  быть  только сам
Берия. Придумал все-таки. Вернее  сказать,  случай помог. Но  я  был готов к
этому случаю. А был он пустяшный -- в ресторане лАрагви" встретился с пьяным
приятелем -- Отаром Джеджелавой. Елки-палки! Ну ведь нельзя поверить в такое
Ч  Отар  Джеджелава, анекдотический персонаж,  повернувший  ход человеческой
истории.  Должность  в  Конторе  у  него  была  особая  --  адъютант  Берии,
оперуполномоченный  по особым поручениям. Их у Берии было двое  -- полковник
Саркисов,  скользкий жулик с хитрозавитыми  губками бантиком, и  Джеджелава.
Саркисов  был  адъютант по  всем  официальным, лделовым"  делам. А  особость
поручений  Джеджелаве состояла  в том, что он занимался поставкой блядей для
своего шефа. В  пьяном виде он называл  себя  начснаб- баб МГБ СССР. Был  он
человечишка очень красивый, весьма  глупый  и совсем не злой. И очень близко
допущенный к шефу. Можно сказать,  интимно. Но и у нас с  красавчиком Отаром
были  кое-какие интимные  секреты.  Много лет  назад Джеджелава,  будучи еще
рядовым опером, на обыске украл  золотую вставную челюсть арестованного. Она
плохо лежала в  чашке с водой на прикроватной тумбочке,  и Отарчик переложил
ее хорошо в свой карман и отнес к ювелиру Замошкину,  моему агенту по кличке
Дым.  Вот  тогда  я  прихватил его,  отобрав обязательство о сотрудничестве.
Видит  Бог,  я  несильно  мучил его выдачей конфиденциальной  информации.  Я
понимал, что на моем пигмейском уровне такая информация для меня бесполезна,
а в чем-то, может быть, опасна. Сладкий кусок не тот, что откусить можешь, а
тот, что  сглотнуть  способен.  И  отношения  у нас с  Джеджелавой сложились
товарищески  прекрасные, хотя  время от времени я тонко  напоминал ему,  что
числится за ним кое-какой  должок... И в тот  майский беззаботный вечер мы с
Джеджелавой  и двумя  его  черножопыми  дружками пили в  ресторане  лАрагви"
кахетинское  вино, жрали  сациви и  шашлыки,  говорили  друг другу  тосты  и
похабные анекдоты,  и  на двадцатой бутылке Джеджелава сказал мне, что любит
меня,  как брата.  А я  поднял рог  с вином и ответил,  что  люблю его,  как
младшего  брата,  ибо  братская  любовь  к  младшему  брату --  она  острее,
преданнее и ответственнее. А Отар прослезился, расцеловал меня и сообщил: --
Брат мой названый!  Месяц! Месяц всего остался! Через месяц человек, который
для меня дороже отца, важнее Бога,  сила ума моего и жар сердца моего, будет
первым в этой стране! А я -- генерал?  А ты, брат, будешь у меня работать?..
Когда я  подсаживал  Джеджелаву в дверцу черного  лЗИСа",  он был уже совсем
складной --  без  памяти,  как  дрова.  лЗИС" с завыванием сирены умчался по
улице  Горького,  а  я дошел  до  ближайшего  телефона-автомата  и  позвонил
Крутованову. Опустил  в щель монетку и запустил самую рискованную и страшную
игру, в своей жизни. Крутованов  нисколько не удивился моему звонку, будто я
каждый раз звоню ему посреди ночи. -- Прогуляться немного? -- переспросил он
и, ни  мгновения не раздумывая, согласился: -- А  пожалуй, с  удовольствием.
Сейчас  оденусь и  выйду... Продышимся немного, разомнем  уставшие  члены...
Молодец  --  он не  хотел,  чтобы охрана его подъезда видела, как я шастаю к
нему  ночью.  И,  конечно, боялся лпрослушки" у  себя в квартире. Крутованов
понимал, что  если я звоню ему домой посреди ночи, то повод для этого звонка
лучше обсуждать на улице.  Просто два лирических молодых  человека гуляют по
ночной весенней  Москве, продутой тополиными ветрами, и любуются  серебряным
серпиком ущербной  луны. А когда налюбовались импрессионистским пейзажем и я
закончил  романтическую  арию  о   своем  брате  меньшом  Отаре,  Крутованов
расчувствовался так, что пожал мне руку. -- В общем, я этого ждал, -- сказал
он.  --  Я  так и  предполагал --  месяц-два  ему  понадобится. Но это очень
уместное   свидетельство...   Какие   есть   соображения?   Я  выдержал  его
рентгеновский  взгляд и спокойно  сказал: -- У нас сейчас у всех  может быть
только одно соображение -- упредить... Он  усмехнулся:  -- А силенок хватит?
Кишка не лопнет? --  Это не имеет значения. Если силенок не хватит, то очень
многие  черепушки лопнут... Крутованов кивнул:  -- Не сомневаюсь... И пощады
никто  не  вымолит...  Завтра  я  подберу  вас в  четырнадцать ноль-ноль  на
Можайском шоссе,  у магазина  лДиета"...  Я никогда  не  задавал ему  лишних
вопросов, понимал, что  вряд  ли Крутованов  намерился продлить  наши ночные
прогулки отдыхом на пленэре. И не  обманулся в своих ожиданиях -- прибыли мы
для  приятной беседы  на дачу к Маленкову.  Наш вислощекий премьер  в  белом
кителе-сталинке  сидел в  саду за чайным  столом, а напротив негоЧ спиной ко
мне  --  раздавил  в стороны кресло какой-то  лысый толстяк.  Я  обошел стол
поздороваться,  оглянулся и увидел,  что чай пьет  с  премьер-министром  наш
первый секретарь ЦК, сам Никита Сергеевич.  И  он  пожаловал  на  встречу со
мной! Ну  что ж, не каждый  день доводится мне распивать чаи, лясы точить  с
двумя первыми лицами державы. Поручкались со мной вожди, усадили промеж себя
в плетеное соломенное кресло. А Крутованов остался стоять, по-волчьи -- всем
корпусом  --  поворачивался,  оглядываясь  по  сторонам, потом  поднялся  на
крыльцо, вошел в дом. -- Хотите  чаю? Или кофе? -- спросил Маленков -- это у
нас  было  не совещание,  не экзамен мне, а дружеская  встреча, приятельский
визит как бы. Пока Никита Сергеевич собственноручно наливал мне чай, из дома
вышел  Крутованов  с  подносом  бутербродов. Не думаю,  что там некому  было
услужить, но,  скорее всего, этот волчина ходил  проверить -- всю ли обслугу
отослали с  этой  половины дачи. Разговор нам предстоял, конечно, дружеский,
но  нешуточный --  чего  штатных  стукачиков  в соблазн  вводить!  Я  выбрал
бутерброд  с сочной розовой ветчиной, точно такие жрал Хрущев в день успения
Пахана.  Я с  наслаждением ел, а  Хрущев радушно  угощал:  --  Кушай, кушай!
Раньше, в старину, на  Руси работника по аппетиту нанимали. Я усмехнулся: --
Ну, с этим у меня все в порядке. -- Да? Вот Сергей  Павлович  говорит, что у
вас и с  остальным все  в порядке, -- сказал Маленков, натянуто улыбаясь.  Я
скромно потупил очи. Хрущеву было невтерпеж, он сразу взял быка  за рога. --
Как думаешь, сынок, можно  верить этому черножопому? Как его? Джеджелава? --
Думаю,  что  можно, -- пожал я плечами. -- Он  человек внутренний, домашний,
можно сказать.  У  них  с  Берией  вместе  развлечения, отдых  и радости,  а
отдыхающий  человек  раскованнее, разговорчивее,  свободнее. Да  и поручения
даются через близких  людей. --  Ну что, вы  полагаете, что это  может Берии
удаться?  --  криво усмехнулся Маленков, и я  увидел, что  от страха у  него
трясутся  студенистые  брыла. --  Если  не  принять  предупредительных  мер,
обязательно  должно  удаться.  Запросто!  --  заверил  я  их, входя  в  роль
правительственного  советника.  --  А какие такие  меры  можно  принять?  --
недоверчиво  спросил  Хрущев.   ЧЧ  Нужна   помощь  посторонних.  Армейских,
например, -- сказал я. -- Много сил не нужно. Тут важно грамотно изолировать
Лаврентия Палыча. Ч- А как это  ты  его изолируешь? -- спросил Хрущев. -- ==
Таманской  дивизией штурмовать  Лубянку? --  О-о, это не дело! -- замахал  я
руками.  -- Чтобы поднять дивизию,  надо  столько  людей задействовать,  что
через день  уйдет к Берии информация... -- И что ты имеешь в виду? ЧЧ Отсечь
Берию от системы  охраны. Если его изъять  из системы, то никто с Лубянки не
пойдет  за ним на  баррикады. -- Вы в этом уверены? -- переспросил Маленков.
Ч- Конечно,  уверен. Проблема  в том, как его  изолировать, --  сказал я. --
Этот  вопрос  серьезнее,  чем кажется.  --  Никому  ничего  не  кажется!  --
рассердился Крутованов:  его раздражало, что я уже освоился на площадке и на
равных разговариваю  с этими задастыми бздунами.  -- Здесь все понимают меру
серьезности. Армию невозможно  подключить,  потому что все режимные объекты,
куда  попадает  Лаврентий,  все  сферы   его   жизнедеятельности  охраняются
лдевяткой". А Девятое управление  подчинено только ему, и на любой приказ он
или наплюет, или откроет стрельбу...  Это он  правильно говорил. И  в Кремль
тоже даже небольшая  группа вооруженных армейских офицеров не может попасть.
Приказом  комендатуры Кремля  вход на  территорию  нашего капища  с  оружием
воспрещен всем. Я дожевал бутерброд и сказал: -- Этот вопрос надо расчленить
и немного развернуть...  -- То есть?  --  заинтересовался  Хрущев. --  Берию
повсюду  сопровождает личная охрана  из  четырех  мингрельских амбалов.  Это
личные  телохранители.  Плюс  пятый   --   Джеджелава  или  Саркисов.   Плюс
вооруженный  шофер. То есть  шесть-семь вооруженных и  специально  обученных
людей. Завербовать их невозможно или маловероятно. И  уж, во всяком  случае,
некогда...  --  Что же с  ними  делать  --  в  жопу,  что ли,  целовать?  --
рассердился  от беспомощности Хрущев.  Я  невозмутимо сообщил:  ЧЧ  Их  надо
перебить...  Насмерть...  Операция  была   назначена  на  семнадцатое  июня.
Собственно,  она  была назначена  на двенадцатое число,  но  Берия  улетел в
Берлин,  где  ему  надо было  быстренько подавить  мятеж  наших  немцев, уже
маленько уставших от строительства социализма. Вместе с генералом Гречко они
немного помесили танками толпы возбудившихся фрицев,  неблагодарных поросят,
которых мы недавно освободили  от коричневой  чумы фашизма, предложив взамен
алую  благодать  будущего  коммунизма.  Постреляли, конечно,  не без  этого,
побрали  кого надо, и,  уложившись в сжатые сроки,  как  на  весеннем  севе,
Лаврентий вернулся в столицу нашу первопрестольную и прямо с аэродрома -- на
заседание  Президиума ЦК. Надо сказать, что  немцы взбунтовались чрезвычайно
уместно, поскольку за пятидневку  отсутствия Берии  здесь  удалось  о многом
договориться  в  спокойной  обстановке. Мне был заказан пропуск  в Кремль на
полдень.  Предъявил  удостоверение на внешней вахте у Спасской башни, прошел
через турникет металлоискателя -- пункт  контроля оружия. Вспыхнула  зеленая
лампочка -- проход разрешен, оружие не зафиксировано. Вторая вахта, еще двое
комиссаров из лдевятки" -- внимательный взгляд в лицо, потом на фотографию в
ксиве, снова  в лицо; вертухай похлопал  меня по карманам -- оружия нет. Эх,
дураки вы стоеросовые, мое  оружие  всегда при  мне.  Я сам по  себе оружие.
Повернул  направо, вдоль  зубчатой  красной стены,  к зеленым глухим воротам
совминовского дворика. Еще одна вахта,  здесь стоят трое -- караульный шмон:
взгляд в  лицо, на  фото, снова в  лицо, сверил пропись  в ксиве  с  именем,
отчеством,  фамилией  в  квиточке пропуска, скомандовал:  --  Проходите! При
уходе  не забудьте отметить пропуск и проставить время. Иначе не выпустят...
Задница  ты  конвойная!  Неведомо  тебе,  что  пропуску  моему  судьба  быть
неотмеченным. Как  бы ни сложились дела, уйду отсюда не своими ногами -- или
промчусь  со свистом  на правительственном лЗИСе",  или дохлым выволокут  на
труповозке. Последняя  вахта  у входа в палаты --  в  стеклянном тамбуре два
лейтенанта  просмотрели  удостоверение, только  что  не вылизали: --  Можете
проходить... Поднялся  на второй  этаж,  медленно  пошел бесконечно  длинным
коридором  к  большой приемной перед залом  заседаний  Президиума  ЦК. Нашел
нужную дверь  и  застенчиво-тихо  всочился внутрь.  Два  огромных письменных
стола, сплошь заставленных телефонами, ковровые алые дорожки на яично-желтом
паркете, бронзовые  бра,  бесчисленные  стулья  вдоль  стен. На  стульях  --
порученцы,  помощники и  секретари почитывали документы в  папочках, листали
газетки, лениво позевывали, дожидаясь своих верховных хозяев, заседавших  за
огромными  створчатыми  дверьми,  --  ареопаг!  Неподалеку  от  входа  в зал
устроились телохранители  Лаврентия -- четверка зверовидных мингрельцев. Они
себя чувствовали здесь очень уверенно -- двое сидели верхом на стульях, один
уселся  на ковре,  поджав  ноги,  а четвертый  -- жилистый,  юркий,  смугло-
желтый, скаля  золотые  зубы, громко рассказывал  анекдоты погрузински,  все
остальные  нахально-весело   ржали.   Чернильные   крысы-секретари  опасливо
косились на них. В дальнем углу сидели два армейских офицера. Это, наверное,
мои  ассистенты  --  адъютанты Жукова.  Через  несколько  минут  в  приемную
ввалился,   тяжело   отдуваясь,   рослый  толстопузый   генерал   Багрицкий,
командующий  противовоздушной  обороной  Москвы.  Да, ничего не  скажешь  --
мощная рать! Помощники,  одно слово -- говно! Я уже знал,  что  успех  затеи
зависит сейчас от меня, от  моего профессионального умения и от моей везухи.
Видит Бог, не испытывал ни страха, ни  особого волнения. Я знал, что на моей
стороне  главное преимущество -- дерзкая внезапность. Отворилась дверь  зала
Президиума,  и  оттуда  на цыпочках  вышел Джеджелава с  портфелем  в руках,
направился  к телохранителям шефа  и,  что-то  сказав им по-грузински, отдал
портфель. Тут он  увидел  меня  и закричал: --  Хэй, бичо! Гамарджоба, брат!
Гагимарджос!..  Я  приветственно  замахал  грабками  и  пошел  навстречу,  и
улыбался  я  ему  лучезарно,  а  он  мне  через всю  приемную орал,  как  на
тифлисском базаре: -- Что  тут  делаешь, дорогой? Они здесь чувствовали себя
хозяевами. Да,  собственно, так  оно  и  было  на самом  деле.  Обнялись  мы
посредине  этой  длинной  нелепой   комнаты  под   завистливо-неприязненными
взглядами  стрюцких,  плавно  развернул  я  его  за  плечи и повел обратно в
сторону телохранителей. Я  ведь  раньше к  ним  сознательно  не приближался,
чтобы  не привлекать  их внимания  к себе. Генерал Багрицкий -- единственный
здесь,  кто знал мою задачу, внимательно смотрел за моими маневрами, громко,
по-бычьи сопел,  и  у него было  такое испуганное лицо, что я уповал лишь на
то,  что  охранникам  и  в голову  не  придет  рассматривать  выражение лица
какого-то  армейского  дурака.  Мы подошли к  ним  вплотную, и  тут моя рука
соскользнула с плеча на пояс  Джеджелаве, быстро-птичьим касанием выхватил я
у него из кобуры лвальтер" и,  не останавливая движения руки,  резким ударом
локтя -- в лицо! Джеджелава беззвучно,  сонно заваливался ко мне за спину, а
я уже  летел  в рывке  вперед,  ибо было у меня теперь  только это  короткое
мгновение, пока все  четверо расслабленно сидели. Тогда мы не  знали приемов
карате, мы про карате и не слыхали -- мы только знали, как надо ударить. Это
потом уже стали называть  лмайгери": прыжок  с  земли, удар ногами в  живот,
переворот и сразу же удар головой  в лицо следующему. Выхватил из-за пояса у
шутника,    маленького,    жилистого,   смугло-желтого,    много    зарядн