рячей воды и  сахару,  а  также
парочку "самых слабых" гавайских сигар, что и было исполнено.  Мистер  Томас
Поттер смешал грог и закурил сигару; мистер Роберт  Смизерс  последовал  его
примеру; затем  мистер  Томас  Поттер  шутливо  предложил  первый  тост  "за
уиичтожение всяческой службы" (не синекур, а контор), который мистер  Роберт
Смизерс горячо поддержал. Так они  сидели,  разговаривая  о  политике,  дымя
сигарами и попивая грог, пока заказанная выпивка в полном согласии со  своим
назначением не была выпита; заметив это, мистер  Роберт  Смизерс  потребовал
еще два стакана самого лучшего шотландского виски и  еще  две  самых  слабых
гаваны; так оно и пошло; после каждого заказа лица пылали все больше, гаваны
гасли все чаще, и в конце концов под действием виски, прикуривания от свечи,
дыма, остывшего пепла на столе и свечного  сала  на  сигарах  мистер  Роберт
Смизерс усомнился в том, действительно ли гаваны были  "самыми  слабыми",  и
почувствовал себя так, словно сидел в наемной карете спиной к лошадям.
     Со своей стороны, мистер Томас Поттер  то  и  дело  разражался  громким
хохотом и выступал с бессвязными уверениями, что он "ни в  одном  глазу",  в
доказательство чего, запинаясь, попросил вечернюю газету  у  джентльмена  за
соседним столиком; но, затруднившись  отыскать  на  ее  столбцах  какие-либо
новости и не будучи убежден, имеются ли  в  ней  вообще  столбцы,  он  вышел
посмотреть на луну, потом вернулся, сильно побледнев от долгого  глядения  в
небеса, судорожным хихиканьем попытался выразить веселье при виде заснувшего
мистера Роберта Смизерса, положил голову на руки  и  тоже  уснул.  Когда  он
проснулся, мистер Роберт  Смизерс  тоже  проснулся,  и  оба  глубокомысленно
согласились,  что  поступили  неосторожно,  съев  с  котлетами   так   много
маринованных орехов, поскольку общеизвестно, что от них делается не по  себе
и клонит ко сну, и если бы не виски  и  сигары,  орехи  могли  бы,  пожалуй,
причинить им еще больший вред. Засим они выпили кофе и, заплатив по счету  -
двенадцать шиллингов два пенса за обед  и  десять  пенсов  официанту,  всего
тринадцать шиллингов, - приступили к устройству ночки.
     Была как раз половина девятого, поэтому они  решили,  что  лучше  всего
посмотреть за полцены с  боковых  мест  галерки  представление  в  Городском
театре, куда и отправились. По дороге мистер Роберт Смизерс,  впавший  после
того, как они расплатились по счету, в  необычайно  поэтическое  настроение,
развлекал мистера Томаса Поттера, рассказывая  ему  под  секретом,  что  его
томит предчувствие надвигающегося конца, а  придя  в  театр,  украсил  собою
залу, заснув и изящно свесив с барьера голову и руки.
     Так достойно держался скромный Смизерс, и так  счастливо  подействовали
на эту замечательную личность шотландское виски и гаваны!  Но  мистер  Томас
Поттер, всеми силами стремившийся быть  "парнем  хоть  куда",  "прожигателем
жизни" или кем-нибудь в этом роде, вел себя совсем  иначе  и  бурно  занялся
прожиганием - столь бурно, что в конце концов атмосфера вокруг накалилась  и
он основательно обжегся. Войдя в залу, он сперва удовольствовался  тем,  что
обратился к джентльменам на галерке  с  настоятельным  призывом  "не  вешать
носа", сопроводив это требование другой прочувствованной просьбой -  тут  же
"образовать союз", и оба эти предложения встретили обычный в  таких  случаях
прием.
     - Заткните ему пасть! - крикнул какой-то джентльмен в жилетке.
     - Где это вы успели вылакать подпиты пива? крикнул второй.
     - Портняжка! - взвизгнул третий.
     - Цирюльник! - завопил четвертый.
     - Сбросьте его вниз! - рявкнул  пятый;  и  несколько  голосов  выразили
единодушное пожелание, чтобы мистер Томас Поттер "пошел домой к маме".
     Мистер Томас Поттер выслушивал эти колкости с  великолепным  презрением
и, когда раздавались намеки на его внешность, только глубже нахлобучивал  на
ухо шляпу с низкой тульей и вызывающе подбоченивался.
     Увертюра, которой эти разнообразные звуки  аккомпанировали  ad  libitum
"Но  собственному  усмотрению,  здесь  -  как  попало  (лат.)."  окончилась,
заиграли вторую пьесу, а мистер Томас Поттер,  ободренный  безнаказанностью,
стал вести себя совсем уже неслыханным и возмутительным образом. Для  начала
он повторил фиоритуру примадонны; затем освистал  синий  бенгальский  огонь;
потом, когда появилось привидение, в  притворном  ужасе  задергал  руками  и
ногами;  и  наконец,  не  удовольствовавшись  громогласными  примечаниями  к
диалогу на сцене, взял и разбудил мистера Роберта Смизерса, а тот,  услышав,
как шумит его. приятель, и весьма смутно сознавая, где он находится  и  чего
от него хотят, не замедлил  последовать  хорошему  примеру,  испустив  такой
долгий,  жуткий  и  отвратительный  вой,  какого  публике  слышать  еще   не
приходилось. Это было уже слишком. "Вышвырните  их!"  раздался  общий  крик.
Послышался шум, как будто шаркало множество ног и кого-то с силой швыряли  о
деревянную стену, затем последовал захлебывающийся диалог: "Пойдете  вы?"  -
"Не хочу!" - "Пойдете!" - "Не пойду!" - "Ваша карточка, сэр?" - "Вы негодяй,
сэр!" и так далее. Публика  одобрительно  зааплодировала,  и  мистер  Роберт
Смизерс и мистер Томас Поттер с удивительной быстротой очутились  на  улице,
не дав себе труда на протяжении всего поспешного спуска хоть  раз  коснуться
ногой ступеньки.
     Мистер Роберт Смизерс, человек по натуре тихий и  за  время,  пока  его
изгоняли, нашумевший столько, что этого ему должно было хватить  по  крайней
мере до  следующей  выплаты  жалованья,  не  успел  еще  покинуть  со  своим
спутником пределы Мильтон-стрит, как  предался  запутанным  рассуждениям  на
тему  о  прелести  сна,  перемежая  их  туманными  намеками  на   уместность
возвращения в  Излингтон,  где  не  мешало  бы  проверить,  подходят  ли  их
патентованные  ключи  к  замкам  соответствующих  входных   дверей.   Однако
доблестный мистер Томас Поттер был непреклонен: они пошли устраивать ночку -
и ночку они устроят! Мистер Роберт Смизерс, на три четверти осовевший  и  на
одну - отчаявшийся, безропотно согласился, и приятели  в  поисках  материала
для устройства ночки отправились в погребок;  там  они  обнаружили  изрядное
количество молодых дам, множество  пожилых  джентльменов,  а  также  немалое
число кучеров наемных карет и кэбменов; все пили и  говорили  разом;  мистер
Томас Поттер и мистер  Роберт  Смизерс  тоже  пили  бренди  стаканчиками,  а
содовую воду стаканами, - и в конце концов у  них  осталось  только  смутное
представление  обо  всем  вообще  и  о  чем  угодно  в  частности;  перестав
угощаться, они начали угощать, и развлечение кончилось смутным вихрем  голов
и пяток, фонарей под глазами и синих мундиров под фонарями, газовых рожков и
грязи, крепких дверей и булыжной мостовой.
     А затем - как выразительно сообщают нам модные  романисты,  -  "мрак  и
пустота!",  а  утром  пустота  оказалась  заполнена   словами   "полицейский
участок", а полицейский участок оказался заполнен мистером Томасом Поттером,
мистером Робертом Смизерсом,  большинством  их  вчерашних  собутыльников  из
погребка и относительно небольшим количеством одежды. В полицейском суде,  к
великому негодованию судьи и удивлению зрителей, открылось, что некий Роберт
Смизерс при содействии и подстрекательстве некоего Томаса Поттера сшиб с ног
и избил на разных улицах в различные часы пятерых мужчин, четырех  мальчиков
и трех женщин; что означенный Томас Поттер  незаконно  вступил  во  владение
пятью дверными молотками, двумя рукоятками  от  дверных  звонков  и  женской
шляпкой; что Роберт Смизерс, его друг,  произнес  ругательств  на  сумму  не
менее, чем сорок фунтов стерлингов, из расчета пять шиллингов. штука; дикими
воплями и криками "пожар!" нагнал ужас на целые улицы, населенные подданными
ее величества; привел в негодность мундиры пяти полицейских и  совершил  еще
всяческие зверства, столь многочисленные, что их невозможно  пересчитать.  И
после надлежащего внушения судья оштрафовал мистера Томаса Поттера и мистера
Роберта Смизерса на  пять  шиллингов  каждого  за  то,  что  они  были,  как
вульгарно выражается закон, пьяны; и на тридцать четыре фунта за  семнадцать
оскорблений действием - по сорок шиллингов каждое, - с правом договориться с
истцами.
     Мистер Поттер и мистер Смизерс договорились  с  истцами  и  три  месяца
жили, как могли, в кредит; и хотя истцы выразили свою полную  готовность  на
таких условиях подвергаться оскорблению действием дважды в неделю,  приятели
с тех пор ни разу не были замечены в попытке "устроить ночку".

        ГЛАВА XII      
                              Тюремная карета

                           перевод Т.Литвиновой

     Всласть пошатавшись по городу, мы возвращались домой как-то под вечер и
дошли уже до угла Боу-стрит, когда наше внимание было привлечено  необычным'
скоплением народа перед дверьми  полицейсквго  участка.  Мы  незамедлительно
свернули на Боу-стрит. Человек тридцать или сорок  стояло  на  панели  и  на
мостовой, да еще несколько зевак терпеливо расположилось на  другой  стороне
улицы - видно, кого-то ждали. Мы присоединились к ним и  тоже  стали  ждать;
рядом с нами,  скрестив  руки  на  груди  под  фартуком,  стоял  сапожник  с
небритым, землистого цвета лицом; убедившись, что ничего не  происходит,  мы
обратились к нему с обычным  в  таких  случаях  вопросом:  "Что  случилось?"
Сапожник, предварительно смерив нас  взглядом,  исполненным  непередаваемого
презрения, отвечал; "А ничего".
     Мы, впрочем, прекрасно знали, что стоит двоим остановиться на  улице  и
уставиться на какой-нибудь предмет или пусть даже просто в пространство, как
вокруг них непременно соберется толпа в двести человек; вместе с  тем  знали
мы также и то, что, если только толпа  не  рассчитывает  на  какое-нибудь  в
высшей степени увлекательное зрелище, она я пяти минут не выстоит без  того,
чтобы  не  придумать  себе  какое-нибудь  развлечение.  Вполне  естественно,
поэтому, что следующий наш вопрос был таков: "Чего же все ждут?"  -  "Кареты
ее величества", - отвечал сапожник. Что за диво? Мы и  придумать  не  могли,
какое такое дело могло привести карету ее величества к полицейскому  участку
на Боу-стрит, и начали строить всевозможные на этот счет догадки, как  вдруг
мальчишки в толпе хором закричали: "Едет! Едет!" - и мы повернули голову.
     Крытая повозка, в которой развозят из участка  арестантов  по  тюрьмам,
неслась во весь дух, и только тогда  нас  вдруг  осенило,  что  "каретою  ее
величества"  именуют  самую  обыкновенную  тюремную  карету  -  оно   как-то
благороднее звучит, и, кроме того, упомянутый выезд в самом деле  содержится
на средства ее величества и был учрежден исключительно ради удобства леди  и
джентльменов, отправляющихся погостить в  один  из  домов,  которые  принято
называть "тюрьмой ее величества".
     Карета остановилась у дверей  участка,  и  толпа  подступила  к  самому
крыльцу, оставив узенький проход для арестантов. Наш приятель,  сапожник,  в
числе прочих зевак, а с ним заодно и мы перешли на другую сторону.  Кучер  и
сидевший рядом с ним человек слезли с козел и прошли  в  участок.  Дверь  за
ними захлопнулась, и толпа стояла в напряженном ожидании.
     Через несколько минут дверь вновь отворилась, и  из  нее  вышла  первая
пара арестантов - две девушки, из  которых  старшей  было  никак  не  больше
шестнадцати, а младшей шел от силы четырнадцатый год. О том, что это сестры,
говорило фамильное сходство, сохранившееся между ними, несмотря на  страшную
печать, которую наложили на черты старшей те два года  порочной  жизни,  что
выпали на ее долю. Обе были весьма нарядно одеты, в особенности младшая; но,
несмотря на сходство  в  чертах  и  нарядах,  усугубленное  к  тому  же  тем
обстоятельством, что сестры были  прикованы  друг  к  другу  наручниками,  -
несмотря на все это, трудно было представить себе более резкое различие в их
поведении. Младшая плакала навзрыд  -  не  напоказ,  не  в  надежде  вызвать
сочувствие, а от жгучего  неподдельного  стыда;  она  закрыла  лицо  носовым
платком, и во всей ее фигуре выражалось горькое, бесполезное раскаяние.
     - Сколько тебе дали,  Эмили?  -  раздался  визгливый  голос  из  толпы,
принадлежавший женщине с лицом кирпичного цвета.
     - Шесть недель  и  топчак,  -  отвечала  старшая  с  наглым  смехом.  -
Как-никак, это лучше, чем тюрьма. Куда  веселее  работать  на  топчаке,  чем
сидеть да ждать суда. Вот и Белла тут со мною, по  первому  разу.  Ты  чего,
цыпленок, голову повесила? - продолжала она шумно и вырвала  из  рук  сестры
носовой платок. - А ну-ка, подними голову да покажи им всем свое личико - да
не бойся, я не завистлива! -  но,  черт  меня  побери,  я  не  из  тех,  кто
распускает нюни!
     - Правильно, милочка! - крикнул какой-то человек  в  бумажном  колпаке,
которого, как, впрочем, и большую часть толпы, разыгравшаяся сценка  привела
в несказанный восторг.
     - Еще бы неправильно, - отвечала девица, - а вы как думали?
     - Ну-ну-ну.  Нечего  разговаривать,  забирайтесь  поскорей!  -  перебил
кучер.
     - Успеем, - возразила девушка. - Да  смотрите  не  забудьте  придержать
лошадей у Колд-Бат-Филдс*, знаете, большой такой дом с высокой оградой - ну,
да он приметный! Эй, Белла, куда это  ты?  Этак  ты  мне  руку  оторвешь!  -
крикнула она, обращаясь  к  младшей  девушке,  которая  в  своем  стремлении
поскорее укрыться в карете взобралась было на подножку, не дожидаясь сестры,
позабыв о наручниках. - А ну-ка, слезай, да пропусти старших вперед!
     С этими словами она  дернула  бедняжку  с  такой  силой,  что  та  вмиг
очутилась на панели и чуть не упала, затем  старшая  поднялась  на  подножку
сама, и несчастная ее сестра потянулась за ней.
     Жадная, бессовестная мать толкнула своих  двух  дочерей  на  лондонские
улицы, в грязный омут разврата. Тогда, вначале, старшая была точно такой же,
какой была сейчас младшая;  а  в  очень  скором  времени  младшая  неминуемо
превратится в то же, во что превратилась уже ее сестра. Печальная судьба, но
ничем не отвратить ее!  Жестокая  драма,  а  как  часто  разыгрывается  она!
Загляните в тюрьмы и полицейские участки Лондона - а то просто присмотритесь
к улице. Все это ведь происходит тут  же,  у  нас  на  глазах,  ежедневно  и
ежечасно, сделалось явлением столь привычным, заурядным, что. никого  ничуть
даже и не поражает. Дальнейший путь наших двух  девушек  по  торной  дорожке
порока и преступленья будет  стремителен,  как  чумная  зараза,  и,  как  ее
ядовитое дыхание, пагубен для всего живого. А разве  мало  таких  несчастных
женщин на глазах у каждого из нас вовлекалось на путь порока столь ужасного,
что сердце содрогается при одной мысли о нем? Безнадежно само е начало этого
пути, гнусно, омерзительно его продолжение, и поистине  страшен  конец  его:
одинокий, бесприютный, безжалостный!
     Были там и другие арестанты - мальчики, имеющие десять лет от роду и не
уступающие  в  порочности   какому-нибудь   пятидесятилетнему   преступнику,
закоснелому в злодействах; бездомный бродяга, охотно идущий  в  тюрьму,  ибо
его там ожидают пища и кров, и скованный единой с ним цепью человек, который
впервые преступил закон и загубил разом все: свое будущее, свое доброе имя и
свою семью. Впрочем, мы уже насытили свое любопытство, и, по правде сказать,
первая пара произвела на нас такое впечатление, что мы сами были не  рады  и
много бы дали за то, чтобы оно изгладилось из нашей памяти.
     Толпа разошлась; карета тронулась, увозя с собой свой груз человеческих
грехов и горестей, и вскоре вовсе скрылась из глаз.


                                  Рассказы

        ГЛАВА I   
                                  Пансион

                             перевод И.Гуровой

        1   

     Миссис Тибс была бесспорно самой аккуратной, самой хлопотливой и  самой
бережливой маленькой особой, когда-либо  вдыхавшей  лондонский  дым;  а  дом
миссис Тибс был, несомненно, самым чистеньким на всей  Грейт-Корэм-стрит.  И
черный ход, и черная лестничка, и парадная  дверь,  и  парадное  крыльцо,  и
медная ручка, и, дощечка на двери, и дверной молоток, и  полукруглое  окошко
над дверью сияли и  "сверкали,  потому  что  их  неутомимо  белили,  чистили
пемзой, скребли и терли. Медную дощечку с интересной надписью "Миссис  Тибс"
так старательно полировали, что просто  удивительно,  как  она  ни  разу  не
загорелась от постоянного трения.  На  окнах  малой  гостиной  были  жалюзи,
напоминавшие терку, в большой гостиной - синие с золотом занавески  и  шторы
"до самого верха", как часто хвастала преисполненная гордости  миссис  Тибс.
Фонарь в прихожей был прозрачен, как мыльный пузырь, вы отражались в  каждом
столе и прилипали к свежеотлакированным стульям. Перила были натерты воском,
и даже прутья, державшие лестничную дорожку, блестели так, что  вы  невольно
жмурились.
     Миссис Тибс не отличалась высоким ростом, а мистер Тибс отнюдь  не  был
великаном. К тому же, ноги у него были  весьма  короткие,  но  зато  лицо  -
чрезвычайно длинное. По отношению к своей жене он играл роль 0 в 90 при  ней
он был чем-то, без нее - ничем. Миссис  Тибс  разговаривала  без  остановки.
Мистер Тибс говорил  редко,  но  если  представлялась  возможность  ввернуть
словечко, когда следовало бы промолчать, он никогда не  упускал  ее.  Миссис
Тибс не выносила длинных историй; мистер Тибс постоянно  пытался  рассказать
длиннейший анекдот, конца которого не слышали  даже  его  ближайшие  друзья.
Начинался он так: "Помню, когда  я  служил  волонтером  в  тысяча  восемьсот
шестом году, меня вызвали..." но поскольку он говорил очень тихо и медленно,
а его прекрасная половина - очень  громко  и  быстро,  ему  редко  удавалось
прибавить  что-нибудь  к  этому  вступлению.  Он  был  жалким  рассказчиком,
Агасфером остроумия.
     Мистер Тибс имел счастье состоять в пенсионном списке, получая примерно
сорок три фунта пятнадцать шиллингов десять пенсов в год. Его отец,  мать  и
пять достойных отпрысков этой благородной фамилии получали такие же суммы из
доходов благодарного отечества, хотя  никому  не  было  известно  -  за  что
именно. Но  поскольку  вышеозначенной  пенсии  немножко  не  хватало.  чтобы
обеспечить супружескую пару всеми благами жизни, деловитая  женушка  мистера
Тибса решила, что полученные ею в  наследство  семьсот  фунтов  лучше  всего
употребить на то, чтобы нанять и обставить подходящий  дом  -  где-нибудь  в
пределах той малоисследованной области  Англии,  которая  расположена  между
Британским музеем  и  отдаленной  деревушкой,  именуемой  Сомерс-Таун,  -  и
открыть пансион. В конце концов выбор пал  на  Грейт-Корэм-стрит.  Обставили
соответствующим образом дом; наняли двух служанок и мальчика для услуг; и  в
утренних газетах появилось объявление, уведомлявшее почтенную  публику,  что
"шесть персон найдут все удобства уютного частного дома  в  лоне  почтенного
музыкального семейства, обитающего в десяти минутах ходьбы  от"  ...  любого
места.   Начали   поступать   бесчисленные   ответы,   подписанные    самыми
разнообразными  инициалами.  Казалось,  все  буквы  алфавита  внезапно  были
охвачены жаждой получить комнату с полным пансионом. Переписка  с  желающими
была обширна, а тайна, окружавшая ее, - глубока. "О. Н. не согласен на это".
"М. Н. Е. не нравится то". "М. О. Т. считает условия неподходящими",  а  "К.
В. не выносит французской кухни".  Но,  наконец,  в  доме  миссис  Тибс  "на
условиях, приемлемых для  обеих  заинтересованных  сторон",  поселились  три
джентльмена. Снова газеты украсились объявлениями,  и  некая  дама  с  двумя
дочерьми приготовилась увеличить -  не  свое  семейство,  но  число  жильцов
миссис Тибс.
     - Какая очаровательная женщина эта миссис Мейплсон!  -  сказала  миссис
Тибс, сидя вместе с супругом у  камина  после  завтр