вой взор, и Тотл последовал ее  примеру,
ибо смущение было обоюдным.
     - Скажите на милость, - не унимался Парсонс, -  зачем  давать  человеку
уголь, когда ему нечего стряпать, или одеяло, когда у него нет кровати,  иди
суп, когда он нуждается в  более  существенной  пище?  Это  все  равно,  что
"дарить манжеты тем, кто о рубашке тужит". Почему  не  дать  беднякам  малую
толику денег, как поступаю я, когда мне кажется, что они того заслуживают, и
пусть  покупают  себе  что  хотят.  Почему?  Да  потому,  что   тогда   ваши
жертвователи  не  увидят  свои  имена,  напечатанные  огромными  буквами  на
церковной двери, - вот в чем причина!
     - Право, мистер Парсонс, уж не хотите ли  вы  сказать,  будто  я  желаю
увидеть мое  имя  красующимся  на  церковной  двери?  -  перебила  его  мисс
Лиллертон.
     - Надеюсь, что нет. - Это мистер Уоткинс Тотл вставил еще одно словцо и
был награжден еще одним взглядом.
     - Разумеется, нет, - отвечал Парсонс. - Но осмелюсь заметить,  вы  ведь
не прочь увидеть ваше имя записанным в церковную книгу?
     - В книгу? В какую книгу? - строго спросила мисс Лиллертон.
     - В книгу записи бракосочетаний, в какую же  еще?  -  отвечал  Парсонс,
смеясь своей собственной остроте и украдкой бросая взгляд на Тотла.
     Мистер Тотл чуть  было  не  умер  от  стыда,  и  совершенно  невозможно
представить себе, какое действие произвела бы эта шутка на даму, если бы тут
как раз не позвали обедать. Мистер Уоткинс Тотл с неподражаемой галантностью
протянул кончик своего мизинца, мисс  Лиллертон  приняла  его  грациозно,  с
девичьей. скромностью, и они торжественно проследовали к столу, где и заняли
места рядом. Столовая была уютна, обед превосходен, а маленькое общество - в
отличном расположении духа. Разговор вскоре сделался общим, и когда  мистеру
Уоткинсу Тотлу удалось добиться от своей соседки  нескольких  вялых  слов  и
выпить с нею вина, он начал быстро обретать  уверенность.  Со  стола  убрали
скатерть; миссис Габриэл Парсонс выпила четыре бокала портвейна  -  под  тем
предлогом, что она кормит грудью, а мисс Лиллертон отпила столько же глотков
- под тем предлогом, что вовсе не хочет пить. Наконец, дамы  удалились  -  к
великому удовольствию мистера Габриэла Парсонса, который уже  целых  полчаса
кашлял и подмигивал;  впрочем,  миссис  Парсонс  никогда  не  замечала  этих
сигналов до тех пор, покуда ей не предлагали принять обычную дозу,  что  она
обыкновенно проделывала немедленно во избежание дальнейших хлопот.
     - Ну, как вы ее находите? - вполголоса спросил мистер  Габриэл  Парсонс
мистера Уоткинса Тотла.
     - Я уже влюблен до безумия! - отвечал мистер Уоткинс Тотл.
     - Господа, прошу вас, выпьем за  здоровье  дам,  -  сказал  преподобный
мистер Тимсон.
     - За здоровье дам! - произнес мистер Уоткинс Тотл, осушая свой бокал.
     Он преисполнился такой уверенности в себе, что готов был  ухаживать  за
целой дюжиной дам одновременно.
     - Ах! - вздохнул мистер Габриэл Парсонс. - Помню, когда я был  молод...
Подлейте себе, Тимсон.
     - Я только что выпил.
     - Ну, так налейте еще.
     - С удовольствием, - отвечал Тимсон, переходя от слов к делу.
     - Когда я был молод, - продолжал мистер  Габриэл  Парсонс,  -  с  каким
странным, смешанным чувством произносил я, бывало, этот  тост  и,  помнится,
думал, будто все женщины - ангелы.
     - Это было до вашей женитьбы? - скромно произнес мистер Уоткинс Тотл.
     - Разумеется, до! - отвечал мистер Габриэл Парсонс.  -  После  женитьбы
мне уж больше в голову не приходило ничего подобного; да и порядочным я  был
молокососом, если когда-нибудь мог воображать такой вздор. Но знаете  ли,  я
ведь женился на Фанни при весьма странных и презабавных обстоятельствах.
     -  Что  же  это  были   за   обстоятельства,   осмелюсь   спросить?   -
поинтересовался Тимсон, хотя за последние полгода он слушал эту  историю  не
реже, чем по два раза в неделю.
     Мистер  Уоткинс  Тотл  навострил  уши,  в  надежде  извлечь  какие-либо
сведения, полезные в его новом предприятии.
     - Я провел первую брачную ночь в кухонной трубе, - начал  свой  рассказ
Парсонс.
     - В кухонной трубе! - воскликнул Уоткинс Тотл. - Какой ужас!
     - Да, признаюсь, это было не слишком  приятно,  -  отвечал  низкорослый
хозяин. - Дело в том, что родители Фанни были весьма ко мне расположены,  но
решительно возражали против того, чтобы я стал их зятем.  Видите  ли,  в  те
времена у них водились деньжонки, я же был беден, и потому они хотели, чтобы
Фанни нашла себе другого жениха. Тем не менее мы сумели открыть  друг  другу
свои чувства. Встречались мы с нею в гостях у  общих  знакомых.  Сначала  мы
танцевали, болтали, шутили и тому  подобное;  затем  мне  очень  понравилось
сидеть с нею рядом, и тут мы уж не  много  говорили,  но,  помнится,  я  все
смотрел на нее краешком левого глаза, а потом сделался до того несчастным  и
сентиментальным, что начал писать стихи и мазать волосы макассарским маслом.
Наконец, мне стало невтерпеж. Лето в том году  было  дьявольски  жаркое,  и,
проходивши в тесных сапогах целую неделю по солнечной стороне  Оксфорд-стрит
в надежде встретить Фанни, я сел и написал письмо, в  котором  умолял  ее  о
тайном свидании, желая услышать ее решение из ее собственных уст. К  полному
своему удовлетворению, я убедился, что не могу жить без нее, писал я, и если
она не выйдет за меня замуж, я непременно приму синильную кислоту, сопьюсь с
кругу или уеду на край света - словом, так или иначе погибну. Я  занял  фунт
стерлингов, подкупил служанку, и она передала Фанни мое письмо.
     - И что же она ответила? - спросил Тимсон. Он давно уже убедился,  что,
поощряя повторение старых  историй,  можно  заслужить  новое  приглашение  к
обеду.
     - Да то, что обыкновенно отвечают в таких случаях!  Фанни  писала,  что
она глубоко несчастна, намекала на возможность  ранней  могилы,  утверждала,
будто ничто не заставит ее нарушить свой дочерний долг, умоляла меня  забыть
ее и найти себе более достойную подругу жизни и всякое  тому  подобное.  Она
писала, что ни под каким видом не может видеться со мною без ведома  папы  и
мамы, и просила меня не искать случая встретиться с  нею  в  такой-то  части
Кенсингтонского сада, где она будет гулять на следующий день  в  одиннадцать
часов утра.
     - Вы, конечно, не пошли туда? - спросил Уоткинс Тотл.
     - Не пошел? Конечно, пошел! Она была там, а поодаль стояла на страже та
самая  служанка,  чтобы  никто  нам  не  мешал.  Мы   погуляли   часа   два,
почувствовали себя восхитительно несчастными и обручились по всем  правилам.
Затем мы начали переписываться,  то  есть  посылать  друг  другу  не  меньше
четырех писем в день. Что мы только там писали - ума не  приложу.  И  каждый
вечер я ходил на свидание в кухню, в погреб или еще в какое-нибудь  место  в
том же роде. Так продолжалось некоторое время, и любовь  наша  возрастала  с
каждым днем. Наконец, наше взаимное  чувство  увеличилось  до  крайности.  а
незадолго перед тем увеличилось и мое жалованье, и  потому  мы  решились  на
тайный  брак.  Накануне  свадьбы  Фанни  осталась  ночевать  у  подруги.  Мы
условились обвенчаться рано утром, а затем вернуться в отчий дом и разыграть
там трогательную сцену. Фанни должна была упасть в ноги старому  джентльмену
и оросить его сапоги слезами, мне же надлежало броситься  в  объятия  старой
леди, называть ее "маменькой" и как можно чаще пускать в ход носовой платок.
Итак, на следующее утро мы обвенчались. Две девушки - приятельницы  Фанни  -
были подружками, а какой-то  парень,  нанятый  за  пять  шиллингов  и  пинту
портера, исполнял обязанности посаженого отца. К несчастью,  однако,  старая
леди, уехавшая погостить в  Рэмсгет,  отложила  свое  возвращение  домой  до
следующего утра, а так как вся наша надежда была на нее, мы решили отсрочить
свое признание еще на одни сутки. Новобрачная воротилась домой, я же  провел
день своей свадьбы, шатаясь по Хэмстед-Хит и на все  лады  проклиная  своего
тестя. Вечером я,  разумеется,  отправился  утешать  свою  женушку,  надеясь
убедить ее, что нашим терзаниям скоро конец. Я открыл своим  ключом  садовую
калитку, и служанка провела меня в обычное место наших свиданий -  в  черную
кухню, где  на  каменном  полу  стоял  кухонный  стол,  на  котором  мы,  за
отсутствием стульев, обыкновенно сидели и целовались.
     - Вы целовались на кухонном столе? - перебил его мистер  Уоткинс  Тотл,
чье чувство благопристойности было этим крайне оскорблено.
     - Вот именно, на кухонном столе! - отвечал Парсонс. - И  позвольте  вам
заметить, старина, что, - если бы вы в самом деле по уши влюбились и  у  вас
не было другого места целоваться, вы бы,  черт  возьми,  очень  обрадовались
такой возможности. Но на чем бишь я остановился?
     - На кухонном столе, - подсказал Тимсон.
     - Ах, да! Итак, на кухне я застал бедняжку Фанни, безутешную и  унылую.
Старикашка целый день  ворчал,  так  что  она  чувствовала  себя  еще  более
одинокой и совсем нос повесила. Я, понятно, сделал вид, будто все  идет  как
по маслу, постарался обратить дело в шутку, сказал, что после таких  мучений
радости семейной жизни покажутся нам еще слаще, и моя бедная Фанни  в  конце
концов немножко развеселилась. Я пробыл на  кухне  до  одиннадцати  часов  и
только успел проститься  в  четырнадцатый  раз,  как  вдруг  к  нам  вбегает
служанка в одних  чулках,  насмерть  перепуганная,  и  говорит,  что  старый
изверг, - и да простит мне всевышний, что я его так  называю,  теперь-то  он
уже покойник, - подстрекаемый не иначе как самим дьяволом, идет сюда,  чтобы
нацедить себе пива на ужин, чего он за последние полгода ни разу  не  делал;
мне-то это было доподлинно известно: ведь бочонок с пивом стоял в этой самой
кухне. Застань он меня здесь, ни о каких объяснениях  не  могло  бы  быть  и
речи; старик, когда бывал чем-нибудь недоволен, приходил в  такую  неистовую
ярость, что нипочем не стал бы меня слушать. Оставалось только одно. В кухне
был очень широкий дымоход. Когда-то он предназначался для  печи,  и  поэтому
труба сперва поднималась на несколько футов перпендикулярно вверх,  а  затем
поворачивала вбок,  образуя  нечто  вроде  маленькой  пещеры.  Мои  надежды,
счастье, даже самые средства для нашего совместного существования - все было
поставлено на карту. Я, как белка, вскарабкался наверх, свернулся  калачиком
в углублении и, едва только Фанни вместе  со  служанкою  придвинула  широкую
доску, закрывавшую очаг, я увидел огонь свечи, которую  держал  в  руке  мой
ничего не подозревавший тесть. Затем я услыхал, как он цедит пиво; и,  право
же, я в жизни никогда не замечал, чтобы пиво текло так медленно. Наконец, он
пошел к выходу, а я хотел было спуститься вниз, но тут  проклятая  доска  со
страшным грохотом обрушилась наземь.  Старик  вернулся,  поставил  кувшин  с
пивом и  свечку  на  кухонный  стол  -  он  был  ужасно  нервный,  и  всякий
неожиданный шум бесил его. Равнодушно заметив, что очагом все равно  никогда
не пользуются, он послал перепуганную служанку на чистую кухню за молотком и
гвоздями, а затем наглухо заколотил доской очаг, вышел из кухни и  запер  за
собою дверь. Таким-то образом, разодетый в светлые казимировые панталоны,  в
модный жилет и синий сюртук, составлявшие утром мой венчальный наряд, провел
я свою первую брачную  ночь  в  кухонном  дымоходе,  нижнюю  часть  которого
заколотили, а верхнюю еще раньше подняли футов на пятнадцать, чтобы  дым  не
беспокоил соседей. И здесь, -  добавил  мистер  Габриэл  Парсонс,  передавая
соседу бутылку, - здесь я и оставался  до  семи  часов  утра,  пока  кавалер
служанки - плотник - не извлек меня оттуда. Старый пес так крепко приколотил
доску, что я и по сей день совершенно уверен, что никто, кроме плотника,  не
мог бы меня выручить.
     - А что сказал отец миссис Парсонс, когда узнал, что вы  поженились?  -
спросил Уоткинс Тотл, который, не  понимая  шуток,  всегда  хотел  дослушать
рассказ до самого конца.
     - Приключение с трубой пришлось ему по вкусу, и потому он тотчас же нас
простил и даже дал кое-какие деньжонки, на которые мы и жили, покуда  он  не
отправился к праотцам. Следующую ночь я провел в парадной комнате на  втором
этаже его дома, разумеется, намного приятнее, чем предыдущую,  ибо,  как  вы
легко можете представить...
     - Простите,  сэр,  хозяйка  зовет  чай  пить,  -  сказала  средних  лет
служанка, входя в комнату.
     - Это та самая служанка, которая фигурирует в моем рассказе, -  пояснил
мистер Габриэл Парсонс. - Она находится в услужении у  Фанни  со  дня  нашей
свадьбы и, по-моему, ни капельки не уважает меня после того,  как  я  на  ее
глазах вылез из трубы. Помнится, с нею тогда сделался истерический припадок,
с той поры она им вообще подвержена. Но не присоединиться ли нам к дамам?
     - С удовольствием, - сказал мистер Уоткинс Тотл.
     -  Сделайте  одолжение,  -  присовокупил  угодливый  мистер  Тимсон,  и
почтенное трио направилось в гостиную.
     После чая с гренками, во время которого мистер  Уоткинс  Тотл  нечаянно
опрокинул свою чашку, сели играть  в  вист.  Мистеру  Парсонсу  досталась  в
партнерши его супруга, а мистеру Уоткинсу Тотлу - мисс Лиллертон.
     Мистер Тимсон, по религиозным соображениям  воздерживавшийся  от  карт,
пил грог и беспрестанно  пикировался  с  мистером  Уоткинсом  Тотлом.  Вечер
прошел очень приятно; мистер Уоткинс Тотл чувствовал себя превосходно,  чему
немало способствовала благосклонность мисс  Лиллертон.  Перед  тем,  как  оп
откланялся, решено  было  в  будущую  субботу  вместе  совершить  поездку  в
Бьюла-Спа.
     - Кажется, дело идет на лад, - сказал мистер  Габриэл  Парсонс  мистеру
Уоткинсу Тотлу, прощаясь с ним у калитки.
     - Надеюсь, - отвечал тот, пожимая руку приятелю.
     - Приезжайте в субботу  первым  дилижансом,  -  сказал  мистер  Габриэл
Парсонс.
     - Непременно, - отвечал мистер Уоткинс Тотл. - Во что бы то ни стало.
     Но мистеру Уоткинсу Тотлу не суждено было приехать с  первым  субботним
дилижансом. Его приключения в этот день  и  исход  его  сватовства  составят
содержание следующей главы.

        2

     Поутру в субботу, назначенную для поездки в Бьюла-Спа,  мистер  Габриэл
Парсонс  с   самодовольным   видом   прохаживался   по   усыпанной   гравием
четырнадцатифутовой дорожке, тянувшейся вдоль его "газона".
     - Что, первый дилижанс еще не проходил, Том? полюбопытствовал он.
     - Нет, сэр, я не видал, - ответил садовник в синем фартуке, нанятый для
украшения сада за полкроны в день и за харчи.
     - Пора бы уже Тотлу быть здесь, -  задумчиво  произнес  мистер  Габриэл
Парсонс. - Ага, вот, должно быть, и он! - добавил  Габриэл,  заметив  быстро
поднимавшийся в гору кэб. Он застегнул свой шлафрок и отпер  калитку,  чтобы
встретить гостя. Кэб остановился, и из него выскочил  человек  в  пальто  из
грубого сукна, в грязно-белом  шейном  платке,  выгоревшей  черной  паре,  в
сапогах с ярко-рыжими отворотами и в  одном  из  тех  высоченных  цилиндров,
которые прежде встречались довольно редко, но за  последнее  время  вошли  в
моду у джентльменов и уличных торговцев.
     -  Мистер  Парсонс?  -  вопросительно  произнес  человек,  обращаясь  к
Габриэлу и рассматривая надпись на записке, которую держала в руке.
     - Да, я Парсонс, - отвечал сахаровар.
     - Я привез вот эту вот записку, - хриплым  шепотом  сообщил  субъект  в
сапогах с рыжими отворотами, - я  привез  вот  эту  вот  записку  от  одного
джентльмена, который нынче поутру поступил к нам в дом.
     - А я ожидал этого джентльмена в своем доме, - сказал  Парсонс,  сломав
печать с оттиском профиля ее величества, какие можно видеть на шестипенсовых
монетах.
     - Этот джентльмен, уж конечно, был бы тут,  -  возразил  незнакомец,  -
если б только ему не пришлось сперва попасть к нам. Ну, а раз  джентльмен  к
нам попал, мы уже с него глаз не спустим, можете не сомневаться,  -  добавил
неизвестный, весело ухмыляясь, - прошу прощенья, сэр,  я  ничего  худого  не
хотел сказать, только уж раз они попались... надеюсь, вы схватили мою мысль,
сэр?
     Мистер Габриэл Парсонс не отличался способностью схватывать что-либо на
лету, за исключением разве насморка. По сему случаю он ограничился тем,  что
окинул своего таинственного собеседника исполненным  глубочайшего  изумления
взором и принялся разворачивать доставленную ему записку. Развернув  ее,  он
без труда понял, в чем дело. Мистер Уоткинс Тотл был неожиданно арестован за
неуплату долга в тридцать три фунта десять шиллингов четыре  пенса  и  писал
ему из долговой тюрьмы, находившейся близ Чансери-лейн.
     - Прескверная история! - произнес Парсонс, складывая записку.
     - Ничего, стоит только  привыкнуть,  -  равнодушно  отвечал  субъект  в
суконном пальто.
     - Том! - воскликнул Парсонс, подумав с минуту. -  Потрудитесь  заложить
лошадь. Передайте джентльмену, что я приеду  тотчас  же  вслед  за  вами,  -
продолжал он, обращаясь к Меркурию шерифа.
     - Очень хорошо, - отвечал сей ответственный  посланец  и  доверительным
тоном добавил: - Я советовал бы друзьям джентльмена уладить это  дело.  Сами
видите, что это сущая безделица, и, если  только  джентльмен  не  собирается
предстать перед судом,  вряд  ли  стоит  ожидать  предписания  о  дальнейшем
содержании под стражей, сами понимаете. Наш хозяин -  он  глядит  в  оба.  Я
никогда худого не скажу про него или про другого кого,  да  только  он  свое
дело знает, здорово знает.
     Произнося этот красноречивый, а для Парсонса  особенно  -вразумительный
монолог,  значение  которого  дополнялось  различными  ужимками  и  кивками,
джентльмен в сапогах с отворотами  снова  сел  в  свой  кэб,  а  кэб  быстро
покатился прочь и вскоре исчез из виду. Мистер Габриэл Парсонс продолжал еще
некоторое время шагать взад и вперед  по  дорожке,  очевидно  погруженный  в
глубокие  размышления.   Результат   его   раздумий,   по-видимому,   вполне
удовлетворил его, ибо он проворно вбежал в дом и объявил, что  дела  требуют
его незамедлительного приезда в город, что он велел посланному известить  об
этом мистера Уоткинса Тотла и что к обеду они вернутся вместе. Затем  он  на
скорую руку приготовился к поездке и, усевшись в свою двуколку, отправился в
заведение мистера Соломона Джейкобса, расположенное (как извещал его  мистер
Уоткинс Тотл) на Кэрситор-стрит близ Чансери-лейн.
     Когда  человек  особенно  спешит,  имея  в  виду   определенную   цель,
достижение которой зависит от окончания путешествия,  ему  кажется,  что  на
пути  его  встречается  бесконечное  число   препятствий,   словно   нарочно
придуманных ради этого случая. Мысль эту отнюдь нельзя назвать оригинальной,
и во время своей поездки мистер Габриэл Парсонс на собственном горьком опыте
убедился в ее  справедливости.  Существует  три  разновидности  одушевленных
предметов, которые мешают вам сколько-нибудь быстро и  удобно  передвигаться
по многолюдным улицам. Это - свиньи, ребятишки и старухи. В  том  случае,  о
котором идет речь, свиньи уписывали кочерыжки,  в  воздухе  порхали  воланы,
подбрасываемые маленькими деревянными ракетками, на мостовой резвились дети,
а старухи, с корзинкой в одной руке и с ключом от входной  двери  в  другой,
норовили перейти улицу под самым носом у  лошади,  так  что  мистер  Габриэл
Парсонс кипел от ярости и окончательно  охрип  от  беспрестанных  окриков  и
проклятий. Когда он  добрался  до  Флит-стрит,  там  образовалась  "пробка",
причем люди, сидевшие в экипажах, имели удовольствие по крайней мере полчаса
сохранять полную неподвижность и завидовать самым медлительным пешеходам,  а
полицейские, бегая туда и сюда, хватали лошадей под уздцы и толкали их прямо
в ширины задом, пытаясь расчистить  дорогу  и  предотвратить  беспорядок.  В
конце концов мистер Габриэл Парсонс свернул в Чансери-лейн и, выяснив  после
некоторых расспросов,