ет. Мы еще батьку ничего не говорили, и
Маруся боится. Но так вообще батько мне хорошо ставится.
   - Ну хорошо, подождем.
   Опришко ушел от меня довольный, бережно спрятав на груди портрет
возлюбленной.
   Гораздо хуже обстояло дело у Чобота. Чобот был человек угрюмый и
страстный, но других достоинств у него не было.  Когда-то он начал в
колонии с серьезного конфликта с поножовщиной, с тех пор крепко подчинялся
дисциплине, но всегда держался в стороне от бурлящих наших центров. У него
было невыразительное, бесцветное лицо, и даже в минуты гнева оно казалось
туповатым. Школу он посещал по необходимости и еле-еле научился читать. В
нем мне нравился способ выражаться: в его скупых словах всегда ощущалась
большая и простая правдивость. В комсомол его приняли одним из первых.
Коваль имел о нем определенное мнение:
   - Доклад не сделает и в агитпропы не годится, но если дать ему пулемет
- сдохнет, а пулемета не бросит.
   Вся колония знала, что Чобот страстно влюбился в Наташу Петренко.
Наташа жила в доме Мусия Карповича, считалась его племянницей, на самом
деле была просто батрачкой. В театр все-таки пускал ее Мусий Карпович, но
одевалась она очень бедно: нескладная юбка, кем-то давно заношенная,
корявые, не по ноге, ботинки и старомодная, со складками, темная кофта. В
другоя одеянии мы ее не видели. Одежда обращала Наташу в жалкое чучело, но
тем привлекательнее казалось ее лицо. В рыжем ореоле изодранного,
испачканного бабьего платка на вас смотрит даже не лицо, а какое-то высшее
выражение нетронутости, чистоты, детски улыбающейся доверчивости. Наташа
никогда не гримасничала, ни-
когда не выражала злобы, негодования, подозрения, страдания. Она умела
только или серьезно слушать, и в это время у нее чуть-чуть подрагивали
густые черные ресницы, или открыто, внимательно улыбаться, показывая милые
маленькие зубки, из которых один передний был поставлен немножко вкось.
   Наташа приходила в колонию всегда в стайке девчат и на деланно-шумливом
этом фоне сильно выделялась детской, простой сдержанностью и хорошим
настроением.
   Чобот непременно ее встречал и хмуро усаживался с нею на какой-нибудь
скамье, нисколько не смущая ее своей хмуростью и ничего не изменяя в ее
внутреннем мире; я сомневался в том, что этот ребенок может полюбить
Чобота, но хлопцы возражали мне хором:
   - Кто? Наташа? Да она за Чобота в огонь и в воду, даже и не задумается.
   В это время у нас, собственно говоря, вовсе не было свободы заниматься
романами. Наступили те дни, когда солнце принимается за обычный штурм,

работая по восемнадцати часов в сутки. Подражая ему, и Шере наваливал на
нас столько работы, что мы только молча отдувались, вспоминали не без
горечи, что еще осенью с большим энтузиазмом утвердили на общем собрании
его посевной план. Официально у Шере считалось шестиполье, но на деле
выходило гораздо более сложное. Шере почти не сеял зерновых. На черном
паре у него было гектаров семь озимой пшеницы, в сторонке спрятались
небольшие нивы овса и ячменя, да для опыта на небольшом клочке завел он
какую-то невиданную рожь, предсказывая, что ни один селянин никогда не
угадает, что это рожь, "а будет только мекать".
   Пока что мекали не сеялне, а мы. Картофель, бураки, баштаны, капуста,
целая плантация гороха - и все это разных сортов, в которых трудно было
разобраться. Говорили при этом хлопцы, что Шере на полях развел настоящую
контрреволюцию:
   - То у него король, а то царь, а то королева.
   Действительно разграничив все участки идеальными прямыми межами и
изгородями, Шере везде поставил на деревянных столбиках фанерные плакатики
и на каждом написал, что посеяно и сколько. Колонисты, - вероятно, те
которые охраняли посевы от ворон, - однажды утром поставили рядом свои
надписи и очень обидели Шере таким поступком. Он потребовал срочного
совета командиров и непривычно для нас кричал:
   - Что это за насмешки, что это за глупости? Я так называю сорта, как
они у всех называются. Если принято называть этот сорт "Королем
андалузским", так он и называется во всем мире - не могу я придумать свое
название. А это - хулиганство! Для чего выставили: генерал Буряк,
полковник Горох? А это что: капитаны Кавуны и поручики Помидорчики?
   Командиры улыбались, не зная как им быть со всей этой камарильей.
Спрашивали по-деловому:
   - Так кто же это такое свинство устроил? То булы короли, а то сталы
просто капитаны, черт зна що...
   Хлопцы не могли удержаться от улыбок, хотя и побаивались Шере.
   Силантий понимал напряженность конфликта и старался умерить его:
   - Видишь, какая история: такой король, которого можно, здесь это,
коровам кушать, так он не страшный, пускай остается королем.
   И Калина Иванович стоял на стороне Шере:
   - По какому случаю шум поднявся? Вам хочется показать, что вы вот какие
револююционеры, с королями воевать кортит#12, головы резать паразитам? Так
почему вы так беспокоитесь? Ось дадим вам по ножу и будете резать, аж пот
с вас градом.
   Колонисты знали, что такое "гичку резать", и встретили заявление Калины
Ивановича с глубоким удовлетворением. На том дело о контрреволюции на
наших полях и прекратилось; а когда Шере высадил из оранжереи против
белого дома двести кустов роз и поставил надписи: "Снежная королева", ни
один колонист не заявил протеста. Карабанов только сказал:
   - Королева так королева, черт с нею, абы пахла.
   Больше всего мучили нас бураки. По совести говоря, это отвратительная
культура: ее только сеять легко, а потом начинаются настоящие истерики. Не
успела она вылезти из земли, а вылазит она медленно и вяло, уже нужно ее
полоть. Первая полка бурака - это драма. Молодой бурак для новичка ничем
не отличается от сорняка, поэтому Шере на эту полку требовал старших
колонистов, а старшие говорили:
   - Ну что ты скажешь - бураки полоть? Та неужели мы свое не отпололи?
   Кончили первую полку, вторую мечтают все побывать на капусте, на
горохе, а уже и сенокосом пахнет - смотришь, в воскресной заявке Шере
скромно написано: "На прорывку бурака - сорок человек".
   Вершнев, секретарь совета, с возмущением читает про себя эту наглую
строчку и стучит кулаком по столу:
   - Да что это такое: опять бурак? Да когда он кончится, черт
проклятый!.. Вы, может, по ошибке старую заявку дали?
   - Новая заявка, - спокойно говорит Шере. - Сорок человек, и, пожайлуста,
старших.
   На совете сидит Мария Кондратьевна, живущая на даче в соседней с нами
хате, ямочки на ее щеках игриво посматривают на возмущенных колонистов.
   - Какие вы ленивые мальчики! А в борще бурак любите, правда?
   Семен наклоняет голову и выразительно декламирует:
   - Во-первых, бурак кормовой, хай вин сказыться! Во-вторых, пойдемте с
нами на прорывку. Если вы сделаете нам одолжение и проработаете хотя бы
один день, так тому и быть, собираю сводотряд и работаю на бураке, аж пока
и в бурты его, дьявола, не похороним.
   В поисках сочувствия Мария Кондратьевна улыбается мне и кивает на
колонистов:
   - Какие! Какие!..
   Мария Кондратьевна в отпуску, поэтому и днем ее можно встретить в
колонии. Но днем в колонии скучно, только на обед приходят ребята, черные,
пыльные, загоревшие. Бросив сапки в углу Кудлатого, они, как конница
Буденного, галопом слетают с крутого берега, развязывая на ходу завязки
трусиков, и Коломак закипает в горячем ключе из их тел,
криков, игры и всяких выдумок. Девчата пищат в кустах на берегу:
   - Ну, довольно вам, уходите уже! Хлопцы, а хлопцы, ну уходите, уже наше
время.
   Дежурный с озабоченным лицом проходит на берег, и хлопцы на мокрые тела
натягивают горячие еще трусики и, поблескивая капельками воды на плечах,
собираются к столам, поставленным вокруг фонтана в старом саду. Здесь их
давно поджидает Мария Кондратьевна - единственное существо в колонии,
сохранившее белую человеческую кожу и невыгоревшие локоны. Поэтому она в
нашей толпе кажется подчеркнуто холеной, и даже Калина Иванович не может
не отметить это обстоятельство:
   - Фигурная женщина, ты знаешь, а даром здесь пропадает. Ты, Антон
Семенович, не смотри на нее теорехтически. Она на тебя поглядаеть, как на
человека, а ты, как грак, ходишь без внимания.
   - Как тебе не стыдно! - сказал я Калине Ивановичу. - Не хватает, чтобы
и я романами занялся в колонии.
   - Эх ты! - крякнул Калина Иванович по-стариковски, закуривая трубку. -
В жизни ты в дурнях останешься, вот побачишь...
   Я не имел времени произвести теоретический и практический анализ
качеств Марии Кондратьевны, - может быть, именно поэтому она все
приглашала меня на чай и очень обижалась на меня, когда я вежливо уверял
ее:
   - Честное слово, не люблю чай.
   Как-то после обеда, когда разбежались колонисты по работам, задержались
мы с Марией Кондратьевной у столов, и она по-дружески просто сказала мне:
   - Слушайте вы, Диоген#13 Семенович! Если вы сегодня не придете ко мне
вечером, я вас буду считать просто невежливым человеком.
   - А что у вас? Чай? - спросил я.
   - У меня мороженое, понимаете вы, не чай, а мороженое... Специально
для вас делаю.
   - Ну хорошо, - сказал я с трудом, - в котором часу приходить на
мороженое?
   - В восемь часов.
   - Но у меня в половине девятого рапорты командиров.
   - Вот еще жертва педагогики... Ну хорошо, приходите в девять.
   Но в девять часов, сразу после рапорта, когда я сидел в кабинете и
сокрушался, что нужно идти на мороженое и я не успел побриться, прибежал
Митька Жевелий и крикнул:
   - Антон Семенович, скорийше, скорийше!..
   - В чем дело?
   -Чобота хлопцы привели и Наташку. Этот самый дед, как его... ага, Мусий
Карпович.
   - Где они?
   - А в саду там...
   Я поспешил в сад. В сиреневой аллее на скамейке сидела испуганная
Наташа, окруженная толпой наших девочек и женщин. Хлопцы по всей алее
стояли группами и о чем-то судачили. Карабанов ораторствовал:
   И правильно. Жалко, что не убили гадину...
   Задоров успокаивал дрожащего, плачущего Чобота:
   - Да ничего страшного. Вот Антон придет, все устроит.
   Перебивая друг друга, они рассказали мне следущее.
   За то, что Наташа не просушила какие-то плахты, забыла, что ли, Мусий
Карпович вздумал ее проучить и успел два раза ударить вожжами. В этот
момент в хату вошел Чобот. Какие действия произвел Чобот, установить было
трудно - Чобот молчал, - но на отчаянный крик Мусия Карповича сбежались
хуторяне и часть колонистов и нашли хозяина в полуразрушенном состоянии,
всего окровавленного, в страхе забившегося в угол. В таком же печальном
состоянии был и один из сыновей Мусия Карповича. Сам Чобот стоял посреди
хаты и "рычав, як собака", по выражению Карабанова. Наташу нашли потом у
кого-то из соседей.
   По случаю всех этих событий произошли переговоры между колонистами и
хуторянами. Некоторые признаки указывали, что во время переговоров не
оставлены были без употребления кулаки и другие виды защиты, но ребята об
этом ничего не говорили, а повествовали эпически-трогательно:
   - Ну мы ничего такого не делали, оказали это... первую помощь в
несчастных случаях, а Карабанов и говорите Наташе: "Идем, Наташа в
колонию, ты ничего не бойся, найдутся добрые люди, знаешь, в колонии, мы с
этим дело устроимся".
   Я попросил действущих лиц в кабинет.
   Наташ серьезно разглядывала большими глазами новую для нее обстановку,
и только в неуловимых движениях рта можно было распознать у нее остатки
испуга, да на щеке не спеша остывала одинокая слеза.
   - Що робыть? - сказал Карабанов страстно. - Надо кончать.
   - Давайте кончать, - согласился я.
   - Женить, предложил Бурун.
   Я ответил:
   - Женить успеем, это не сегодня. Мы имеем право принять наташу в
колонию. Никто не возражает?.. Да тише, чего вы орете! Место для девочки у
нас есть. Колька, зачисли ее завтра приказом в пятый отряд.
   - Есть! - заорал Колька.
   Нашата вдруг сбросила свой страшный платок, и глаза у нее заполыхали,
как костер на ветру. Она подбежала ко мне и засмеялась радостно, как
смеются только дети.
   - Хиба цэ можна? В колонию? Ой, спасыби ж вам, дядечку!
   Хлопцы смехом прикрыли душевное волнение. Карабанов топнул ногой об
пол:
   - Дуже просто. Прямо так просто, що... черты его знают! В колонию,
конечно. Нехай колониста тронуть!
   Девчата радостно потащили Наташу в спальню. Хлопцы еще долго галдели.
Чобот сидел против меня и благодарил:
   - Я такого никогда не думал... То вам спасибо, что такому маленькому
человеку защиту дали... А жениться - то дело второе...
   До поздней ночи обсуждали мы проишествие. Рассказали хлопцы несколько
подходящих случаев, Силантий выскахал свое мнение, приводили Наташу в
колонийском платье показывать мне, и Наташа оказалась вовсе
на невестой, а маленькой нежной девочкой. После всего этого пришел Калина
Иванович и сказал, резюмируя вечер:
   - Годи вам раздувать кадило. Если у человека голову не оттяпали,
значит, человек живеть, все значиться благополучно. Ходим на луки (луг),
пройдемся... вот ты увидишь, как эти паразиты копыци сложили, чтоб их так
в гроб укладывали, када помруть!
   Было уже за полночь, когда мы с Калиной Ивановичем направились на луг.
Теплая тихая ночь внимательно слушала, что говорил дорогой Калина
Иванович. Аристократически воспитанные, подтянутые, сохраняя вечную любовь
свою к строевым шеренгам, стояли на страже своей колонии тополя и тоже
думали о чем-то. Может быть, они удивлялись тому, что так все изменилось
кругом: выстраивались они для охраны Трепке, а теперь приходится сторожить
колонию имени Максима Горького.
   В отдельной группе тополей стояла хата Марии Кондратьевны и смотрела
черными окнами прямо на нас. Одно из окон вдруг тихонько открылось, и из
него выпругнул человек. Направился было к нам, на мгновение остановился и
бросился в лес. Калина Иванович прервал рассказ об эвакуации Миргорода в
1918 году и сказал спокойно:
   - Этот паразит - Карабанов. Видишь, он смотрит не теорехтически, а
прахтически. А ты остался в дурнях, хоть и освиченный человек.


                               7. Пополнение

   В колонию пришел Мусий Карпович. Мы думали, что он начинает тяжбу по
случаю слишком свободного обращения с его головой разгневанного Чобота. И
в самом деле: голова Мусия Карповича была демонстративно перевязана и
говорил он таким голосом, будто даже это не Мусий Карпович, а умирающий
лебедь. Но по волнующему нас вопросу он высказался миролюбиво и
по-христиански кротко:
   - Так я ж совсем не потому, что девчонка. Я по другому делу. Боже
сохрани, чи я буду с вами спорить, чи што? Так, то пускай и так... Я
насчет мельницы к вам пришел. От сельсовета пришел с хорошим делом.
   Коваль прицелился лбом в Мусия Карповича:
   - Насчет мельницы?
   - Ну да ж. Вы насчет мельницы хлопочете - это аренда, значит. И
сельсовет же тоже подал заявление. Так от мы так думаем: как вы советская
власть, так и сельсовет - советская власть, не может быть такого: то мы, а
то - вы...
   - Ага, - сказал Коваль несколько иронически.
   Так начался в колонии короткий дипломатический период. Я уговорил
Коваля и хлопцев напялить на себя дипломатические фраки и белые галстуки,
и Лука Семенович с Мусием Карповичем на некоторое время получили
возможность появляться на территории колонии без опасности для жизни.
   В это время всю колонию сильно занимал вопрос о покупке лошадей.
Знаменитые наши рысаки старели на глазах, даже Рыжий начинал отращивать
стариковскую бороду, а Малыша совет командиров перевел уже на положение
инвалида и назначил ему пенсию. малыш получил на до-
житие постоянное место в конюшне и порцию овса, а запрягать его
допускалось только с моего личного разрешения. Шере всегда с презрением
относился к Бандитке, Мэри и Коршуну говорил:
   - Хорошее хозяйство то, в котором кони хорошие, а если кони дрянь,
значит, и хозяйство дрянь.
   Антон Братченко, переживший влюбленность во всех наших лошадей по
очереди и всегда всем предпочитавший Рыжего, и тот теперь под влиянием
шере начинал любить какого-то будущего коня, который вот-вот появится в
его царстве. Я, Шере, Калина Иванович и Братченко не пропускали ни одной
ярмарки, видели тысячи лошадей, но купить нам все-таки ничего не довелось.
То кони были плохие, такие же, как и у нас, то дорого с нас просили, то
находил Шере какую-нибудь неприятную болезнь или недостаток. И правду
нужно сказать, хороших лошадей на ярмарках не было. Война и революция
прикончили породистые лошадиные фамилии, а новых заводов еще не
народилось. Антон приезжал с ярмарки почти в оскорбленном состоянии:
   - Как же это так? А если нам нужен хороший конь, настоящий конь, так
как же? Буржуев просить чи как?
   Калина Иванович, по гусарской старой памяти, любил копаться в лошадином
вопросе, и даже Шере доверял его знаниям, изменяя в этом деле своей
постоянной ревности. А Калина Иванович однажды в кругу понимающих людей
сказал:
   - Говорят эти паразиты, Лука та Мусий этот самый, что будто у дядьков
на хуторах есть хорошие кони, а на ярмарок не хотят выводить, боятся.
   - Неправда, - сказал Шере, - нет у них хороших коней. Есть такие, как
мы видели. Хороших коней вот скоро с заводов достать можно будет, еще
рановато.
   - А я вам кажу - есть, - продолжал утверждать Калина Иванович. - Лука
знает, этот сукин сын всю округу знает, как и что. Та и подумайте, откуда
ж может взяться хорошая животная, если не у хозяина! А на хуторах хозяева
живуть. Он, паразит, тихонько соби сыдать, а жеребчика выгодовал, держит,
сволочь, в тайне, значить, боиться - отберуть. А если поехать - купим...
   Я тоже решил вопрос без всяких признаков идеологии.
   - В ближайшее воскресенье едем, посмотрим. А может быть, и купим
что-нибудь.
   Шере согласился.
   - Отчего не поехать? Коня, конечно, не купим, а проехаться хорошо.
Посмотрю, что за хлеба у этих "хозяев".
   В воскресенье запрягли фаэтон и мягко закачались на мягких селянских
дорогах. Проехали Гончаровку, пересекли харьковский большак, шагом
проползли через засыпанную песком сосновую рощу и выехали наконец в
некоторое царство-государство, где никогда еще не были.
   С высокой пологой возвышенности открылся довольно приятный пейзаж.
Перед нами без конца, от горизонта до горизонта, ширилась по нивелиру
сделанная равнина. Она не поражала разнообразием; может быть, в этой самой
простоте и было что-то красивое. Равнина плотненько была засеяна хлебом;
золотые, золотисто-зеленые, золотисто-желтые, ходили кругом широкие волны,
изредка подчеркнутые ярко-зелеными пятнами проса или
полем рябенькой гречихи. А на этом золотом фоне с непостижимой
правильностью были расставлены группы белоснежных хат, окруженные
приземистыми бесформенными садиками. У каждой группы одно-два дерева:
вербы, осины, очень редко тополи и баштан с грязно-коричневым куренем. Все
это было выдержано в точном стиле; самый придирчивый художник не мог бы
здесь обнаружить ни одного ложного мазка.
   Картина понравилась и Калине Ивановичу:
   - Вот видите, как хозяева живуть?#14 Тут тебе живуть аккуратные люди.
   - Да, - неохотно согласился Шере.


ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ. В Альмонахе 5, "Год 18-ый" так:

К ЧАСТИ ВТОРОЙ (с. - 461 -).

(1) - Тут враги советской власти живут, бандиты, - сказал Антон, 
оглядываясь с козел. - Да на что ему твоя советская власть? - 
даже рассердился немного Калина Иванович. - Что ему может дать 
твоя советская власть, када у него все есть: хлеб свой, и мясо, 
и рядно, и овчина, самогон тоже сам делает, паразит, веник ему 
если нужен, так смотри, нехворощи сколько растеть и какая 
хорошая нехвороща.
   - И лебеда своя, - сказал Шере.
   - Лобода не мешаеть, што ж с того, што лобеда, а этот хозяин все
государство держить, а если б еще государство с ним обходилось, как
следовает...
   - Хозяйство это никудышное, нищенское, - задумчиво произнес Шере, - ни
пропашных, ни травы, ни добрых сортов. А в хатах тоже ничего нет у этих
ваших "хозяев": деревянный стол, две лавки, кожух в скрыне, пара сапог -
"богатство". И это все благодаря скупости да жадности. Сами ж