нтас.  Александр  чуть
не вскрикнул от радости и вышел на крыльцо встретить гостя.
   Приехавший был им несколько родственник и  довольно  близкий  сосед  по
деревне: Иона  Мокеич  Дедовхин.  По  его  тридцатилетней  штатской  службе,
покойный Бакланов по  крайней  мере  раз  пятнадцать  парил  его  у  себя  в
уголовной палате и, по своей мистической  терминологии,  называл  его:  Иона
Циник. Александр, по преимуществу, обрадовался этому гостю, потому что  Иона
Мокеич, сведя уже, по его выражению, все итоги жизни и быв в земной юдоли не
при чем, т.е. будучи  окончательно  выгнан  из  службы,  отличался  какою-то
особенною,  довольно  занимательною   откровенностью   и   все   обыкновенно
рассказывал про самого себя.
   - Ту-ту-ту, чортова куколка! - говорил он, хохоча и весело  вылезая  из
тарантаса.
   Александра он обнял и троекратно поцеловал.
   - Ай, греховодник! Как это так  давно  не  бывал!  -  воскликнула  Ионе
Мокеичу Аполлинария Матвеевна, когда он подходил к ней к руке.
   - Не больше твоих грехов, кумушка, не больше!.. - отвечал он ей,  грозя
пальцем.
   - Ну, уж я думаю!.. - произнесла нараспев Аполлинария Матвеевна.
   Александр  велел  подавать  обедать  и  радушно  угощал  Иону   Мокеича
кушаньями и наливками. Тот ел, пил, хохотал, хохотал и пил.
   После обеда оба они комфортабельнейшим  образом  разлеглись  в  сушиле,
один на одной постели, а другой - на другой. Прохладный сентябрьский ветерок
обдувл их сквозь немшоные стены.
   - Ну, Иона  Мокеич,  рассказывайте  что-нибудь,  -  говорил  Александр,
расстегивая у себя жилет от полноты желудка.
   - Что ж тебе рассказывать, друг сердечный?
   - Как, например, вы служили: взятки брали?
   - Брал! - отвечал Иона Мокеич, с заметным удовольствием поглаживая себе
живот.
   - И с вымогательством?
   - С вымогательством... Часики, братец ты мой (и Иона Мокеич  повернулся
при  этом  к  Александру  лицом),  у  одного  нашего   дворянина   Каркарева
понравились мне; пристал я к нему:  "продай,  подари!".  -  "Нет",  говорит.
Только, тем временем, попался к нам в суд  арестант-бродяга.  "Не  приставал
ли, я говорю, ты у такого-то дворянина Каркарева?" - а сам  тоже  не  зеваю:
показываю ему из-под стола в руке рубль серебром. - "Приставал", говорит.  -
"Не такого ли, говорю, у него расположенья дом?" - "Точно такого",  говорит.
- "А не знаешь ли, говорю, его любовницу, дворовую  девицу  Евлампию,  и  не
передавал ли  ты  ей  заведомо  краденых  вещей?"  -  "Передавал",  говорит.
Записали все  это...  Командировали  меня.  -  "Ну,  говорю,  Захар  Иваныч,
давай-ка, говорю, мы Евлампию-то твою веревками свяжем". - "Как? Что  такое?
- говорит: - батюшки мои, берите, что хотите". - "Часики, говорю, подай!" Он
чуть, сердечный, не расплакался  от  досады...  Видит,  что  весь  карамболь
нарочно подведен, а делать  нечего,  принес...  и  часики  отличные  были...
невеста тоже хорошая из-за них за меня пошла... в них и венчался!..
   - Ну, а эта невеста и будущая жена ваша  естественною  смертью  умерла,
или вы ей немножко поспособствовали? - спросил Александр.
   - Не очень-то берег - это что говорит: попадало ей во все, а паче  того
в зубы - каприз была баба, ух какой!
   - Ну, а других женщин, по службе, вы склоняли на любовную связь?
   Александр нарочно задавал Ионе Мокеичу самые решительные вопросы.
   - Склонял! - отвечал Иона, как бы ничего этого не замечая и не столько,
кажется,  говоря  правду,  сколько  желая  потешить   разговорами   молодого
человека.
   - Но каким же образом?
   -  А  вот  таким,  -  отвечал  Иона:  -  что  попадется  при  следствии
хорошенькая бабенка: в избе-то, на допросе, на нее потопаешь, а потом в сени
выйдешь за ней, там уж приласкаешь; и- как цветочки полевые перед морозом  -
так и гнуть перед тобой головки свои!..
   - Ну, а благородных побеждали таким образом?
   - Побеждал и благородных, и какая еще раз расписанная  красавица  была:
девчонку свою она маленько неосторожно посекла; та  прямо,  с  запекшеюся-то
спиной, к губернатору. Приехал я к ней. "Ах, Боже мой, Боже  мой,  -  так  и
умоляет  меня  своим  миленьким  голоском:  -  спасите,  меня,  спасите!"  -
"Извольте, говорю, сударыня", - и в тот же день, среди прелестнейших  долин,
сыграл любви с ней пантомин.
   - Счастливец вы! - воскликнул Александр.
   - Да что, брат, счастливец! Что Суворов на то говорил: раз счастье, два
счастье, а на третий надо же и уменье.
   - Разумеется!
   - Да, - произнес с самодовольством Иона.
   - Ну,  а  смертоубийства  вы  покрывали?  -  спросил  Александр,  после
короткого молчания.
   Иона Мокеич сделал несколько более серьезную физиономию.
   - Больно  я  не  люблю,  когда  лекаришки-то  пачкаться-то  в  мертвеце
начнут... брезглив я... из-за этого много проглядывал.
   - Ну, а из-за деньжонок, этак?
   -  Гм!  -  Иона  Мокеич  усмехнулся.   -   Враг   человеческий   силен,
сооблазнительна эта мзда-то  проклятая!..  Тоже,  где  этак  хорошенького-то
покойничка поднимешь, где чувствуют и понимают, что ты для них делаешь, - за
медиком пошлешь хромого рассыльного; он и дома-то  еле  с  печки  на  палати
ходит,  а  до  города-то  тяпает,  тяпает...  а  ты  ему  вслед   строжайшие
предписания за номерами пишешь, - о  скорейшем  исполнении  возложенного  на
него поручения. Покойника-то промеж тем на солнышке паришь, а не  то  так  в
баню топленую на полок стащишь: смерть уж не любят!
   - Отчего же?
   - В гниль сейчас пойдут! - отвечад Иона. - Ну, а медики -  пьяницы  все
наголо был народ; его еще верст за пятнадцать до селения так накатят, что не
то что инструмента  в  руке  держать  (навезет  тоже  с  собой  всякой  этой
срамоты-то), а пожалуй, и голвой в овин не попадет. Пишет:  "мягких  частей,
по гнилости, освидетельствовать нельзя было";  ну,  а  кости-то  тоже  не  у
всякого переломаны.
   При этом рассказе Александр не смеялся.
   - Неужели же все чиновники такие мошенники? - спросил он.
   Но этим замечание Иона почему-то обиделся.
   - Али нет?.. Вот хоть бы твой  папенька,  -  грабитель  был  на  то  из
первых, - отвечал он.
   Александр несколько сконфузился.
   - Тогда попался к нему, - продолжал Иона как бы  невиннейшим  тоном:  -
целая Болковская вотчина подс уд за делание фальшивых ассигнаций:  мужики-то
возами возили к нему деньги. Так еще сумлевается, настоящая  ли!  "Положите,
говорит, в ломбард да ломбардными билетами мне принесие"
   - Я и отца за это презираю, - отвечал Александр, стараясь уж прекратить
этот разговор.
   - Да ты там презирай али нет, как знаешь, - продолжал Иона: -  а  он  и
усадебку эту, и дом  в  городе,  все  таким  манером  благоустроил;  только,
бывало, и говорил всякому: "Ты, говорит, не кланяйся мне много раз,  а  один
да хорошенько".
   Александр делал вид, будто не слышит и спит.
   - Не понравилось, видно! - проговорил Иона и сам тоже,  повернувшись  к
стене, постарался заснуть.
   Проснувшись вечером, они оба очень ласково, как бы ничего между ними не
происходило, заговорили между собой,  а  потом  отправились,  взяв  с  собой
Пегаса и Петрушку, на охоту. Александр при этом  убил  двух  уток,  Дедовхин
бекаса, Александр еще двух уток, Дедовхин зайца. Все это еще более  оживляло
их беседу.
   - Пойдем-ка, друг сердечный, завтра в Дубны на праздник, - сказал  Иона
Мокеич. - Помолимся сначала в церкви Божией, а потом к ее превосходительству
Клеопатре Петровне на обедище отправимся.
   - А она еще жива?
   - Поди-ка, какая еще ядреная: однако постой-ка, паря,  -  сказал  Иона,
уставляя палец в лоб: - сколько это тому лет  было...  в  девяносто  седьмом
году, словно бы она тово... - и при этом он сделал  какой-то  странный  знак
руками.
   -  Э,  вздор  какой!  -  перебил  Александр;  -  у  того  была  одна...
известная...
   - Верно это, ты не спорь!.. Тогда, значит, когда все это  повстречалось
_и Иона опять сделал какой-то знак руками), сыновья и  вдовствующая  супруга
ей и говорят: "отправляйтесь-ка в деревню"...  Я  это  уже  помню,  на  моей
памяти, - тысячи полторы душ тогда за селом-то записано было... и что опослы
того к ней женихов посыпало, Боже ты мой!.. Один так с пистолетиком  с  руке
приехал и стал на колени:  "или  осчастливьте,  говорит,  вашей  рукой,  или
застрелюсь!". Она ему только рукой на портер указала: "вот, говорит,  кем  я
была любима!"
   К этому разговору с заметным вниманием прислушивался и Петруша.
   - Женщина умная, столичного тона, - заключил  с  серьезною  миной  Иона
Мокеич.
   Ему как  будто  бы  даже  не  пристало  говорить  о  таких  возвышенных
предметах.
   - А оттуда, - продолжал он гораздо более искренним тоном: - ко  мне.  У
меня, брат, в Кузьмищевской казенной деревне такие девки - чудо! На  поседки
к ним съездим!
   - Хорошо, - отвечал Александр, и, когда они пришли в усадьбу, он ушел в
свой кабинет и все думал: в его воображении невольно рисовалась эта  некогда
бывшая фрейлина, может-быть, когда-то хорошенькая,  молоденькая,  рисовались
украшающие ее фижмы, парик и красные каблуки. 10.




   Храмовой праздник.

   Храмовой праздник в селе Дубнах был, как видно, немаловажным событием.
   С раннего утра по замерзшей несколько на утреннем холодке дороги  ехали
мужики в раскрашенных тележках, с раскрашенными дугами, в картузах  и  синих
кафтанах, с женами, тоже  в  синих  поддевках,  красных  платках  и  красных
сарафанах. Мужики поскорей ехали верхом, а между пешеходами были все  больше
женщины в котах и с поднятыми подолами; у  некоторых  из  них  были  грудные
младенцы на руках.
   На красном дворе в Лопухах кучер Фома, в красной рубахе, с  расчесанною
бородой и намасленною головой, хлопотал около выкаченной из сарая прекрасной
четвероместной коляски, а другой, подкучерок, мыл, чистил и расплетал  гривы
у четырех вороных лошадей. Видно, что приготовлялся  самый  парадный  выезд,
заведенный еще покойным Баклановым.  Александр  одевался  в  своей  комнате.
Вдруг к нему заглянула в двери в новой юбке, пильотках и  чепце  Аполлинария
Матвеевна.
   - Мне можно с тобой, душенька, ехать? - спросила она.
   - Это что еще такое, - почти воскликнул Александр: -  вы  тут  боитесь;
кричать начнете в дороге!.. очень весело с вами ездить!
   - Ой, да Клеопатра-то Петровна больно, было, меня звала.
   - Ну, так и поезжайте одни, а я не поеду! - возразил Александр,  бросая
с гневом на стол щетку и гребенку. Ему стыдно было ехать с матерью.
   Та, по обыкновению, струсила.
   - Нет, коли уж так, я лучше не поеду, - сказала она смиренно и, придя в
свою комнату и сняв с себя парадный чепчик, горестно уселась под окошечком.
   "Глупа-то я больно, что ли, батюшки, ни от кого-то мне житья  на  свете
нет, и от сынка-то что  есть?"  -  спрашивала  она  себя  и  затем  залилась
обильнейшими слезами, что в  этакий  праздник  она  и  в  церкви  Божией  не
побывает.
   Иона Мокеич, тоже во фраке, в белом  жилете  и  с  новым  картузиком  в
руках, быв свидетелем всей этой сцены между сыном и матерью, слегка улыбался
и поматывал в раздумье головой.
   Александр был готов. Костюм его состоял из черного фрака, из бархатного
коричневого, по тогдашней моде, жилета; курчавые  волосы  его  были  красиво
зачесаны назад. Выходя, он  накинул  на  себя  подбитый  настоящим  бархатом
плащ-альмавиву и, живописно раскинув на плечах его отвороты, сел,  несколько
развалясь,  в  коляску  и  с  удовольствием   полюбовался   толстою   спиной
молодцеватого кучера. Гайдук Петр, тоже в новой, с иголочки, ливрее, вскочил
на запятки. За ним вслед смиренно ехал Иона  Мокеич  в  своем  тарантасишке.
Александр его не пригласил сесть с собой из того же чувства, по которому  не
взял и мать.
   Экипаж,  быстро  везомый  четырьмя  добрыми  конями,  слегка  и   ровно
покачивался. Александр, завернувшись в свой плащ и скрестив руки,  глядел  и
посматривал на все окрестности. В жизни немного таких положений, которые бы,
как езда по деревенским дорогам в хорошем экипаже и на бойких лошадях, могли
настолько возбуждать в человеческом сердце чувство  гордости.  "Я  сквайр...
проприетер... Все это, что ни идет, ни встречается, все это  ниже  меня",  -
самолюбиво отзывалось в молодой душе Александра. "Я, приехав  в  церковь,  -
думал он: - или там на обеде к какой-нибудь Фефеле Ивановне,  верятно,  буду
лучше всех одет. Я могу жить, ничего не делая и ни в ком  не  нуждаясь...  Я
знаю науки, а тут никто ни одной. Там, может быть,  я  встречу  какую-нибудь
маленькую, недурненькую собой даму; она влюбится в меня, потому  что  муж  у
ней урод, так как они все уроды..."  Но  все  эти  самолюбивые  мысли  сразу
прошли, когда из-за недальней горы показался справа огромный  дом  Клеопатры
Петровны, а слева - сад другого владельца  села  Дубнов,  помещика  Спирова.
Посреди всего этого виднелась церковь,  около  которой  кишмя-кишмел  народ.
Александр  почувствовал  даже  робость.  Он  хоть  и  считал  себя  светским
человеком, но в сущности был, как все поумнее молодые люди, очень застенчив.
   - Иона Мокеич, что вы тут сидите, пересядьте  ко  мне!  -  говорил  он,
велев кучеру остановиться.
   Он уже чувствовал  некоторую  необходимость  в  покровительстве  своего
старого соседа.
   - Да что ж ты всю дорогу-то, чертенок, молчал и заставлял меня трястись
в тарантасишке! - отвечал тот, вылезая из своего экипажа и  пересаживаясь  в
коляску.
   Вскоре они въехали в село.
   - Ну, брат, нет, в церковь не продерешься... - проговорил Иона.
   И в самом деле, от храма до самой ограды тянулся  белый  хвост  народу,
или, лучше сказать, баб, которым негде уже было поместиться в церкви.
   - Куда же мы поедем: к Клеопатре Петровне или к Спировым? -  спросил  с
заметным беспокойством Александр.
   - А вот  потолкаемся  пока  по  базару,  -  отвечал  тот  и  совершенно
спокойною и привычною походкой начал проходить между народом.
   Александр следовал за ним.
   На плохо отгороженном кладбище, обсаженном  несколькими  березками,  на
могильной плите, сидели с горестнейшими лицами две старухи-крестьянки.
   - Ну-ка, матушка, - говорила одна  печальным  голосом,  между  тем  как
другая тоже простанывала:
   - Только глазки-то она закатила...
   Александр думал, что, сидя на человеческом кладбище, они  вспоминали  о
какой-нибудь их дочери или внучке.
   - Потянула я  за  хвостик-то,  а  она  уж  и  не  жива!..  -  заключила
говорившая.
   Старухи разговаривали о корове.
   Вдруг его толкнул в бок Иона Мокеич. Александр обернулся и сам чуть  не
вскрикнул.
   Опершись на ограду и несколько склонившись  на  нее,  стояла  невдалеке
молодая, высокая крестьянка. От нее от всей, как от гоголевской  Аннунциаты,
красота так и блистала во все стороны.
   - Какова птичка-то? - произнес Иона.
   Александр все еще не мог отвести глаз.
   Крестьянка мжду тем, заметив, что на нее смотрят, не столько,  кажется,
из стыдливости, сколько из солидности опустила глаза  в  землю  и,  наклонив
несколько голову, пошла неторопливо в другую сторону.
   - Это из Кузьмищева... На поседках мы, может быть, увидим ее.
   - Ах, пожалуйста! - произнес Александр.
   С  кладбища  они  прошли  на  базар,  с  выстроенными  на  скорую  руку
деревянными лавочками, в которых, с испитыми лицами, в нанковых  сюртуках  и
по большей части рыжеволосые торговцы торговали красным товаром.
   - Мадам! мадам!  -  говорил  один  из  них,  зазывая  толстую  бабу,  с
разинутым ртом проходившую мимо лавки.
   - Вы будьте спокойны: в трех щелоках стирайте, не  полиняет!  -  уверял
другой нескольких баб, с недоверием смотревших, как он прикидывал  на  аршин
шумящий ситец.
   В  церкви  на  колокольне  зазвонили  к  молебну.  Весь   почти   народ
перекрестился, а в том числе и торговец с разными сластями,  который  только
что пояснил двум горничным, стоявшим перед ним и покупавшим у него пряники:
   - Было, у меня, сударыня, дочек семь бочек:  сам  не  почал,  так  чорт
начал.
   - Ах, Боже мой, скажите! - говорили горничные.
   - Да-с, - продолжал торговец: - была у меня жена  Маланья,  варила  мне
суп из круп, что тротуары посыпают.
   Горничные смеялись.
   - Всех бы я вас, миленькие, обзолотил и  бриллиантами  изуставил,  одно
только место пустым оставил! - заключил торговец.
   Горничные совсем фыркали от смеха.
   - Ох, вы пряничницы! - погрозил им пальцем, проходя, Иона Мокеич.
   - Нельзя, сударь, Иона Мокеич, - ответил за них  торговец:  -  где  уж,
батюшка, обозы, так и козы.
   Перед мужиком, продававшим лемехи, гвозди, серпы, Дедовхин остановился.
   - Я, брат, твоими-то косами тебе бороду выбрею! Хочешь?
   Но мужик, кажется, этого не хотел.
   - Что ж так-с? - спросил он.
   - Да тупее моего языка.
   -  По  каменьям-то,  Иона  Мокеич,  как  станете  косить,  так   всякая
исступится... Выгодчик тоже!  -  прибавил  мужик,  когда  Дедовхин  был  уже
довольно далеко: - и около чужих всех пней ладить выкосить траву.
   Александр продолжал думать о красивой бабе.
   На  большой  дороге  они  увидели,  что  растрепанный  мужик  полз   на
четвереньках.
   - Что, паря, преклонил уже Господ? Словно рано бы еще! -  заметил  Иона
Мокеич.
   - Порра! - произнес мужик с ожесточением и, повалившись вверх  животом,
закрыл в изнеможении глаза.
   - Ну-те, ребята, нарвите крапивки, да под рубашку ему... -  посоветовал
Иона Мокеич стоявшим вблизи, в красных рубахах, мальчишкам.
   Те этому очень обрадовались,  сейчас  же  нарвали  крапивы  и  насовали
мужику  за  платье.  Мужик   поочувствовался,   принялся   себя   чесать   с
ожесточением, а потом бросился за шалунами, но на первых  же  шагах  упал  и
опять было обеспамятел. Мальчишки,  которым  Иона  Мокеич  снова  подмигнул,
опять насовали ему крапивы. Мужик встал и  уже  гораздо  тверже  побежал  за
ними.
   - Я и себя всегда так  велю  дома  отрезвлять.  Отличнейший  способ!  -
объяснил Иона  Мокеич  Александру,  и  потом  они  пошли  к  дому  Клеопатры
Петровны.
   - Хозяйка, верно, в церкви! - предостерег было его Александр.
   - О, чорт! Велика важность! - отвечал Иона  и  дерзко  отворил  тяжелые
дубовые двери.
   На довольно парадной лестнице они увидели сходящую комнатную женщину  с
маленьким платочком на голове.
   - Пожалуйте-с! - пригласила она их.
   - Ах, благодарим покорно! -  отвечал  Иона  тоже  в  тон  ей  тоненьким
голоском. - Что это, душенька, животик-то у тебя словно припух?  -  прибавил
он.
   - Ай, батюшка, Иона Мокеич, все-то вы шутите!  -  проговорила  женщина,
уходя раскрасневшись в коридор под лестницей.
   Путники наши вошли наконец в залу с двойным  светом  и  с  историческою
живописью  на  потолке.  Потом  они  прошли  малую   гостиную,   среднюю   и
остановились  в  большой  гостиной.  Александру  невольно  кинулся  в  глаза
огромный портрет императора Павла, в золотой раме и убранный балдахином.
   Мебель была хоть  и  старинная  и  в  некоторых  местах  даже  белая  с
позолотой, но везде обитая или штофом, или барканом. Вся эта барская роскошь
начала еще больше тревожить Александра.
   - Что ж мы будем тут делать? - спросил он своего товарища,  преспокойно
расхаживавшего и преспокойно на все поглядывавшего.
   - А вот уж и подходят из церкви, - отвечал он.
   По деревянным мосткам, идущим от самой церкви до  дому,  действительно,
два лакея, в огромных, треугольных шляпах, надетых поперек,  вели  под  руку
самое старую фрейлину, совсем сгорбившуюся, но еще в буклях и в роскошнейшем
платье. Вслед за ней, скромно приложив руки к груди, шли две ее  приживалки:
одна Алина, другая - Полина.
   Старуха проходила свои огромные залы, с длинными зеркалами, все склоняя
голову, как бы кланяясб на парадном выходе; наконец в гостиной, увидев живых
людей, она проговорила!
   - Здравствуйте!
   Иона Мокеич поспешил раскланяться и представить ей Александра.
   - Аполлинарии Матвеевны сын! - сказал он.
   - Вот какой уж большой стал. Здравствуйте! - проговорила ему старуха.
   - Как здоровье моего ангела, Апо