что  навстречу  ему  спускается  другой
господин, который, поровнявшись с Баклановым, сейчас же повернул своего осла
рядом с ним.
   - Господин Бакланов! - проговорил тот.
   Бакланов узнал в нем старшего Галкина.
   - Вы тоже оставили Росиию? - начал молодой человек.
   - Да, - отвечал Бакаланов, погоняя осла.
   - Это невозможно там оставаться!.. Чорт знает что такое происходит!.. -
продолжал Галкин.
   Бакланов молчал.
   - Вы знаете, меня не пускали совсем  за  границу!  -  проговорил  он  с
гордым видом.
   "Тебя бы не только надо пускать, а выгнать из каждой страны!" - подумал
Бакланов.
   - Кого еще я здесь встретил? - заговорил молодой человек уже с  хохотом
и видя, что прежний разговор не занимает его спутника.  -  Madame  Леневу!..
Помните, которая жила с отцом... Она вдруг меня спрашивает  об  нем;  видно,
опять желает обирать его!..
   - А батюшка ваш здесь? - спросил Бакланов.
   - Да, но он еще не выезжает... Мы всего здесь три  дня...  Госпожа  эта
ужасная мерзавка!.. Она столько у него перебрала.
   Бакланов наконец не выдержал.
   - Послушайте, вы еще  мальчишка  и  позволяете  себе  подобным  образом
говорить о женщине.
   Галкин сконфузился.
   - Женщина женщине рознь!.. - пробормотал он.
   - Нет, не  рознь!  -  воскликнул  Бакланов:  -  она  моя  родственница,
понимаете ли вы это?..
   Галкин совсем растерялся.
   - Я не знал этого!.. - сказал он.
   - Ну, так я заставлю вас знать! - кричал Бакланов: - и сейчас же вас, с
вашим ослом, отправлю в эту пропасть! - прибавил он, показывая на  крутейший
обрыв, мимо которого они проезжали, и  вслед  затем,  в  самом  деле,  начал
толкать Галкинова осла в спину, в зад, чтобы он подошел к обрыву.
   - Перестаньте, Бакланов, перестаньте! - кричал во все это время молодой
еврей.
   Бакланов разбил себе ногу, руку, но ничего не сделал с ослом.
   - Эмансипаторы тоже женские! - заключил он бешеным голосом.
   Но Галкин успел уже в это время повернуть осла и уехать под гору.
   - Вы ужаснейший чудак! - говорил он, обертываясь к Бакланову,  которого
главным образом в эти минуты взбесило то, что Софи проигрывала  и,  пожалуй,
опять продаст себя Галкину.
   Возвратившись с своей прогулки, он решился еще раз, и уже в  последний,
иметь с ней объяснение.
   К удивлению своему, он на этот раз застал  ее  дома  и,  грубо  отворив
дверь, вошел к ней в номер.
   Софи, с изнуренным и истощенным лицом, стояла  около  своего  дорожного
сундука и укладывала в нем.
   Бакланов начал прямо:
   - Вам, вероятно, приятно здесь, но я никак не  мог  этого  сказать  про
себя, а потому я уезжаю.
   - Я сама уезжаю, - отвечала она ему спокойно.
   - Куда же это?
   - В Париж.
   - Но ведь мы, кажется, предполагали с вами ехать сначала  в  Швейцарию,
подышать чистым воздухом.
   - Поедемте в Швейцарию, для меня все равно, - отвечала Софи, садясь уже
на стул.
   Бакланов опять ожил от радости.
   - У меня только денег нет; я должна спешить, - прибавила она.
   - Да деньги у меня есть, возьмите на путешествие.
   - Хорошо!..
   Через несколько минут Бакланов решился ее спросить о главном:
   - А что, Софи, вы много проиграли?
   - Много, - отвечала она с улыбкой: - тысяч сорок франков проиграла.
   - Сорок тысяч! Зачем же вы это делали?
   - Так, от скуки... скучно... - отвечала Софи.
   - Много ли же теперь у вас осталось от всего капитала?
   - Немного уж! - отвечала Софи опять с улыбкой и затем, выслав Бакланова
от себя, занялась своим туалетом, и к  обеду  вышла  блистающая  красотой  и
нарядом.

5.. Восхождение на гору Риги.



   По Цугскому озеру к Арту шел пароход.
   На нем ехали наши путешественники. Тут  они  уже  входили  в  настоящие
швейцарские горы, которые, сдавляя взор то  зеленеющими,  то  обрывистыми  и
почти голыми скалами, окружали их со всех сторон.  Неба  чистого,  голубого,
блистающего полуденным солнцем, был виден только клочок. На  нижних  склонах
гор были рассыпаны деревеньки, а на  верхних  -  изредка  мелькали  пастушьи
хижины. Все это как будто бы было на театре, а не в жизни и не на земле.
   Бакланов беспрестанно повертывался из стороны в сторону.
   - Нет, тут жить  нельзя,  -  говорил  он.  -  это  слишком  все  как-то
искусственно... Жизнь человеческая должна проходить обыкновеннее.
   - Что в нашей-то обыкновенной жизни!  Наскучила  уж  она!  -  возразила
Софи.
   - Посмотри, - прибавил он: - ты видишь дым около этой горы? Это облака.
   - Это  гора  Риги!  -  объяснил  им  стоявший  около  них  господин,  в
плоховатом пальто, но с чрезвычайно добродушною физиономией.
   - Риги... Мы туда и поедем? - переспросил Бакланов.
   - Туда, на самый верх; его еще не видать в облаках.
   - Софи! Мы будем в этих облаках! - воскликнул Бакланов.
   Но Софи в это время была занята другим.  Она  уже  несколько  минут  не
спускала глаз с того самого молодого англичанина, который подал ей  перчатки
в Бадене и который решительно теперь ехал  по  следам  их:  куда  они  брали
билеты, туда и он.
   Софи, конечно, на мгновение, но придала такое выражение глазам,  что  в
значении ее взгляда не оставалось никакого  сомнения;  англичанин  при  этом
слегка улыбнулся и потупился.
   - Madame! - обратился к Софи господин в поношенном пальто (это  был  их
проводник): - угодно вам пешком или на лошади ехать на гору?
   - А как страшнее? - спросила она его.
   - Некоторые дамы боятся верхом, а другие нет.
   - Ну, так я поеду верхом и на самой сердитой  лошади!  Смотрите,  такую
мне и дайте!
   - Вы получите коня, достойного вас! - сказал ей вежливый швейцарец.
   Софи говорила громко и при том опять взглянула на англичанина.
   Тот опять улыбнулся своею хорошею улыбкой.
   Всего этого Бакланов или не видал, или не хотел видеть,  и  только,  уж
вслушавшись в последние слова Софи, проговорил:
   - Что за глупости ехать в гору на сердитой лошади!
   - Я так хочу, и в ледники еще пойду, - отвечала Софи.
   Бакланов пожал плечами. Они, как выехали из Бадена, все ссорились.
   В Арту проводник провел их в гостиницу.
   Англичанин тоже пришел туда.
   Софи переменила туалет и вышла в черном с длиннейшим шлейфом  платье  и
шляпке a la Гарибальди.
   Бакланов все это время был на улице и смотрел, чтобы в  самом  деле  не
привели бешеных лошадей.
   - О, нет! У нас таких нет! - успокаивал его проводник.
   Софи стояла перед зеркалом и начала поправлять свои волосы, которые, по
густоте своей, никак не укладывались под шляпку.
   - Как идет к вам этот наряд! - осмелился наконец  обратиться  к  ней  с
первыми еще словами англичанин, и при этом весь вспыхнул.
   - Вы находите? - спросила Софи.
   - Да, - проговорил англичанин.
   - Вы едете на Риги? - спросила его Софи.
   - Д-да! - протянул еще раз англичанин. - А вы  потом  куда  поедете?  -
прибавил он уже робко.
   - В Париж.
   - И я! - сказал англичанин.
   - О, это хорошо! - воскликнула  Софи  и,  молодцевато  похлопывая  себя
хлыстом по платью, пошла навстречу Бакланову.
   - Все готово, - сказал тот.
   - Allons! - обратилась Софи к англичанину.
   Тот пошел.
   Софи, как только усадили ее, сейчас же начала свою лошадь бить  хлыстом
и поскакала.
   - Софи! Софи! - кричал Бакланов, едва поспевая за ней.
   Англичанин ехал от них в некотором отдалении около  своего  проводника,
который нес ему плед, подзорную трубу и стулья в палках.
   - Monsieur! - воскликнула вдруг Софи, обертываясь к нему: - угодно  вам
ехать со мною рядом?..
   Англичанин подъехал к ней.
   Бакланов  нарочно  стал  отставать,  чтобы  не  подать  виду,  что  ему
неприятно.
   - Поскачемте! Кто из нас кого перескачет! - сказала Софи: - дайте руку;
вот этак виднее, кто у кого впереди!..  -  прибавила  она,  протягивая  свою
ручку. Англичанин, совсем сконфуженный, взял ее.
   - Тише, тише, Софи! - закричал опять Бакланов, поскакав.
   Проводники тоже бежали.
   - Так, messieurs, нельзя! Нельзя! - говорили они.
   - Так ездить на чужих лошадях нельзя! -  передавал  их  слова  Бакланов
Софи.
   - Я им заплачу! - отвечала та и вскоре потом,  вместе  с  англичанином,
совсем скрылась из глаз Бакланова и проводников, которые нашли их уже  около
маленькой гостиницы, где Софи преспокойно сидела и пила пиво.
   - Что это, Софи: и пиво наконец пить! - воскликнул Бакланов, не  могший
удержать своей досады.
   - Оно очень вкусно, - отвечала Софи и затем ловко и без  всякой  помощи
сама вскочила в седло.
   Проводник умолял ее ехать осторожнее.
   Тронулись.
   Дорога шла чем дальше, тем круче и опаснее. Там, где она суживалась и к
ней с одной стороны прилегали нависшие скалы, а  с  другой  -  почти  прямою
стеной шел обрыв, которому дна было не видно, там  именно  Софи  и  начинала
понукать лошадь. Умное животное не знало, как вести себя: оно и не слушалось
ее слегка трусило...
   Англичанин, на своем коне, преспокойно следовал за нею.
   -  Madame  est  fort  imprudente!  -   восклицали   почти   беспрерывно
проводники.
   Вблизи самой гостиницы  есть  выдающийся  мыс,  по  которому  идут  две
дороги: одна несколько  отступя,  а  другая  по  самой  закраине,  и  с  нее
действительно открывался великолепный вид  склонов  гор,  лесов...  летевшие
внизу в  воздухе  птицы  казались  маленькими  черными  точками...  человек,
двигающийся по одной из тропинок на  утесе,  понагнулся  несколько  вниз,  и
казалось, что вот-вот  упадет;  города  и  деревни  представлялись  шишками,
пароход - крошечною лодочкой.
   Сердце  замирало,  мутился  разум  глядеть  вниз!..  Какое-то  странное
желание ринуться туда поднимало ужасом на голове вашей волос.
   Софи нарочно поехала по прежней дороге. Лошадь ее раза два обрывалась в
пропасть. Англичанин тоже проехал за ней; но Бакланов - нет.
   Перед отелем наконец они спешились. Горный воздух сейчас  же  дал  себя
почувствовать. Бакланов советовал Софи итти переодеться, но она отвечала ему
только насмешливым взглядом.
   - Давайте, побежимте вниз! - сказала она англичанину, показывая на один
из крутейших скатов.
   Тот молчаливым кивком головы изъявил согласие.
   Они побежали. Видно было, как Софи все быстрее и быстрее  стремилась  и
заметно не имела сил остановить самое себя; вдруг, при одном изгибе дорожки,
перед ней, в нескольких  саженях,  открылся  обрыв.  Софи  сделала  движение
назад; но нет: ее несло вперед!.. Перед глазами ее уже  чернела  пропасть!..
Англичанин в это время, совершенным  козлом,  перебежал  ее,  на  всем  маху
повернулся к ней лицом и, с нечеловеческим  усилием  опершись  одною  ногой,
распустил руки. Софи упала ему в объятия. Несколько минут они колебались:  в
пропасть ли им упасть, или остаться на месте.
   Бакланов, видевший все это с горы,  всплеснул  руками  и  отвернулся  в
ужасе.
   Софи,  опершись  на  руку  своего  кавалера,  начинала  тихо  и   томно
взбираться на гору.
   Солнце между тем начинало садиться.
   Вся наехавшая публика вышла любоваться его закатом.
   Горы, как остроконечные волны, шли  кругом  всего  горизонта.  Миллионы
оттенков пробегали по нем. По  вершинам  большей  части  из  них  вспыхивали
ледники и снег. Солнце красноватым шаром спускалось в разрез двух гор.
   С долин и с озер, как бы к собратам своим, поднимался и лез  по  утесам
туман. Деревень и  озер  было  почти  не  видать.  Думы  Бакланова  невольно
возвысились. Ему мечталось, что тут, где-нибудь на вершине, в облаках  и  на
своем золотом от солнца престоле, восседает сам Саваоф,  в  громах  и  славе
царствующий и управляющий вселенною!
   Туманы земли окончательно слились с туманами неба, и все превратилось в
какое-то безразличное, темно-сероватое море. И  так  осталось  на  несколько
часов...
   Наконец тени ночи дрогнули. Туман  побелел;  между  несколькими  горами
прорезалась бледно-розовая полоса утренней зари. Напротивоположной  стороне,
как бы умывшись и обрядившись, ясно белели лежащие на вершинах снега.
   Публика опять высыпала на край горы.
   Молодой англичанин тоже стоял тут, завернувшись  в  свой  плед.  Но  ни
Бакланова ни Софи не было.
   Наша смелая путешественница чуть не умерла в ту  ночь:  с  ней  сначала
была истерика, потом жар, а теперь она лежала в постели, с  лицом  пылающим,
вся разметавшаяся и со взбившимися волосами.
   Бакланов сидел около нее с испуганным лицом и держал ее руку.
   - Как можно быть такой неосторожной! - заговорил он наконец, видя,  что
Софи несколько успокоивается.
   - Что ж, когда мне грустно!.. тошно!.. скучно!  -  воскликнула  она  со
слезами на глазах.
   - Все оттого, что ты ничем не хочешь заняться. Ты читать даже не хочешь
и не любишь.
   - Ты много сам читаешь? - возразила она ему с насмешкою.
   - Наконец это путешествие тебя, я вижу, нисколько не занимает.
   - Что же, ахать по-твоему на каждом шагу?
   - А главное, ты никого не любишь!
   Последние слова Бакланов проговорил и потупился.
   - Он-то любит! Кто бы  говорил,  только  не  ты!  -  вскричала  Софи  с
досадой. - Отойдите от меня, мне и так душно!.. - прибавила она.
   Бакланов отошел.
   Софи между тем начала мало-по-малу  смыкать  глаза.  Обрадованный  этим
Бакланов, свернувшись кое-как на диванчике, тоже начал дремать.
   Когда они проснулись, полдневное солнце совершенно сняло  с  окружающих
видов таинственный характер вечера и рассветающего утра, и очень  уж  хорошо
было видно, что там, пониже, вблизи человеческих жилищ, гораздо  лучше,  чем
на этих голых мертвых вершинах.
   - Поедем отсюда поскорее! - было первое слово Софи.
   - Сейчас, - отвечал Бакланов, проворно вставая.
   - Только, пожалуйста, где бы этих гор проклятых не было:  противны  они
мне! - восклицала Софи.
   - Самое лучшее в Веве: там нет ни  гор  ни  людей,  отдохнем  и  вполне
насладимся деревней.
   - Да, - подтвердила Софи.
   Бакланов вышел распорядиться. Софи встала и потянулась. Она чувствовала
ломоту во всем теле. Цвет лица у ней был очень нехорош.
   - О, какая скука это путешествие! Все болит, вся грязная!..
   И Софи чуть не заплакала.
   При съезде с горы, она не шалила больше  и  не  гнала  лошадь,  и  хоть
смело, но как-то мрачно смотрела вниз.
   Бакланов шел около нее пешком.
   Когда они проехали первую долину, то, обернувшись назад, оба невольно и
в голос воскликнули:
   - Господи! Где мы были!
   Дорожка, по которой они сходили, казалась тоненькою леноточкой.
   Вдруг на ней появилась движущаяся масса.
   - Это monsieur англичанин едет, - сказал проводник.
   - Чтобы чорт его драл! - произнес Бакланов.
   Но Софи ничего не сказала.

6.. Жан-Жак Руссо, Шильонский узник и Вольтер.



   Веве - красивое местечко на берегу Женевского озера. Набережная у  него
отделана базальтом. Впереди рисуется противоположный  берег  своими  мягкими
очертаниями. Шире, нежней, привольней этого ландшафта трудно что-нибудь себе
вообразить.
   Бакланов и Софи сидели на набережной и  любовались  этою  водой,  этими
горами и облаками.
   По небу беспрестанно пролетали  птицы  и  точно  восхищались  тем,  что
видели.
   Бакланов толковал о Руссо, о том, как  этот  философ  желал  возвратить
человечество к более естественному и натуральному состоянию.
   - Что за глупости! - сказала ему на это Софи.
   Потом он объяснил ей, как madame Варран и из каких побудительных причин
полюблила юного и мечтательного Руссо.
   - Что за гадости! - сказала на это Софи.
   Они долго потом, почти до самых сумерек, гуляли рука об руку.
   Софи, впрочем, была более скучна, чем весела.
   На другой день она решительно отказалась итти гулять, говоря, что ей не
очень здоровиться; но, оставшись одна, сейчас же заперла  дверь  и  написала
французскую записочку:
   "Si vous voulez me vour, je serai  a  Paris  dans  une  semaine  et  je
m'arreterial a l'hotel de Bade.
   "Sophie Leneff".
   На  конверте  она  обозначила:  "a  Paris,  monsieur  Plumboque,  poste
restante".
   Запечатав письмо с своею обычною, несколько  лукавою  физиономией,  она
спросила у горничной, где почта и сама сходила и отнесла его.
   Бакланов, желая показать, что ему ужасно  весело  в  Веве,  целое  утро
ходил  по  окрестностям,  но  на  самом  деле  ему  под  конец  стало  очень
скучновато. Красота природы пригляделась, а другим ничем он не был связан  с
представляющейся ему жизнью.
   Впрочем, возвратясь домой, он  уговорил  Софи  съездить  покататься  на
лодке.
   Они поехали. Вдали виднелась башня.
   - Знаешь ли, Софи, какая это знаменитая башня? - спросил ее Бакланов.
   - Нет!
   - Это Шильонский замок!
   Софи из этого названия ничего не поняла.
   - Да неужели же ты не знаешь поэмы Байрона?
   И это нисколько не пояснило дела.
   - Переведенной Жуковским? - сказал Бакланов.
   - Мало ли у него поэм! Где ж их запомнить? - отвечала наконец Софи.
   - Эта очень известная, - отвечал ей, с некоторою  досадою,  Бакланов  и
желал, видно, пополнить ее сведения в этом  случае:  -  их  три  брата  были
посажены тут и прикованы к столбам. Один из них видел, как двое братьев  его
умирали, и не мог ни подать  им  руки,  ни  принять  их  прощального  взора.
Наконец освободили человека, а он не идет, не хочет:  в  темнице  своей  все
похоронил, и любовь свою и молодость!
   - А долго ли он сидел? - спросила Софи.
   - Долго.
   - Когда же это было, давно?
   - Давно.
   - А за что его посадили?
   На этот вопрос Бакланов решительно не знал, что отвечать.
   - За совершенно правое и законное восстание,  во  время,  знаешь,  этих
религиозных войн и всего этого  вообще  движения,  -  отвечал  он  ей  общею
фразой.
   - Может быть, это и не правда, - заметила Софи.
   - Все равно это!.. Тут главное дело в ощущениях узника которые схвачены
у поэта неподражаемо! - подхватил Бакланов.
   Но Софи, кажется, оставалась совершенно равнодушна к этому достоинству.
   - А вот это ведь Женева велеет. Это Женева? - спросил он гребцов.
   - Qui, monsieur! - отвечали те в один голос.
   - Вот, около нее, - продолжал Бакланов, обращаясь снова  к  Софи:  -  в
Фернее жил другой философ, Вольтер, "сей циник,  поседелый",  "умов  и  моды
вождь, пронырливый и смелый"! Знаешь эти стихи?
   - Знаю, - отвечала Софи и сказал неправду. - А что, в Париж чрез Женеву
надобно ехать? - прибавила она.
   - Через Женеву.
   - Так поедемте лучше туда. Здесь решительно больше нечего делать.
   - Как нечего? Гулять надобно! - возразил Бакланов.
   - Мы и то уж нагулялись, - заметила на это Софи.
   - Вот кататься бы в лодке! - продолжал Бакланов.
   - Сегодня накатались! - опять объяснила Софи.
   На другой день они в самом деле поехали на пароходе в Женеву.
   При виде каменных тротуаров и с большими окнами магазинов, героиня  моя
точно ожила. Не теряя времени,  она  пошла  и  купила  себе  цепочку,  часы,
бинокль.
   - У тебя ведь все это есть! - заметил было ей Бакланов.
   - Но у меня все такое дрянное, - отвечала Софи.
   - Где ж дрянное? - возразил он и пошел нанимать коляску, чтоб  ехать  в
Ферней.
   Проезжая мимо маленького, с памятником островка, Бакланов сказал Софи с
увлечением:
   - Это остров Жан-Жака Руссо!
   Она кивнула головой, как бы дело шло о знакомом и  надоевшем  предмете.
Дорога шла все в гору. Когда  поднялись  на  довольно  значительную  вышину,
извозчик обернулся и, указывая хлыстом на даль, проговорил:
   - Это Монблан!
   - Чудо, прелесть! - восклицал Бакланов.
   Софи сидела молча.
   Наконец они доехали до цели своей поездки.
   - Это такой-то замок! - воскликнула Софи, увидя весьма небольшой домик.
   Бакланов стал по ступеням крыльца подниматься с каким-то благоговением.
   -  C'est  le  salon  de  monsieur  Voltaire!  -  произнес   провожавший
привратник.
   Софи осмотрела кругом.
   - Печи точно у старинных помещиков в домах, - проговорила она,  как  бы
даже с сожалением.
   На урне, стоящей на пъедестале, было написано:

   "Son esprit est partout,
   Et son coeur est ici!"

   - Тут пепел от его сердца хранится! - пояснил Бакланов.
   Со