? - спросил он.
   - Взят! - отвечал Юрасов и потом, помолчав, прибавил: - по-моему,  этот
господин или очень ограниченный человек, или просто сумасшедший.
   - Что ж он делает такое? - спросил Варегин.
   - Он заезжал в Австрии к раскольничьему митрополиту и  уговаривал  того
переехть в Лондон.
   Варегин потупился и развел руками.
   - Потом заезжал к Гарибальди и просил того, чтобы  он  с  поляками  шел
спасать нас от нас самих.
   - Что за мерзости! - произнес уже Варегин.
   Бакланов между тем сидел насупившись.
   - К чему же он меня-то собственно приплетает? - спросил он.
   - К тому, что вы вот в Лондоне с ним виделись и  что  жили  в  связи  с
одною госпожой, с которою и он после жил.
   - К чему же он это-то говорит? - сказал удивленным тоном Варегин.
   - Он все говорит; объяснил даже, как эта госпожа сначала его промотала,
потом англичанина и теперь сама сидит в Клиши.
   - Это madame Ленева, - сказал Бакланов, немножко покраснев, Варегину.
   - А! - произнес тот: - жаль!
   - А, скажите, брат этой госпожи взят? - спросил Бакланов Юрасова.
   - Нет, он остался за границей и, как вот тот же Петцолов говорит,  вряд
ли не он и донес на них.
   - А Галкин что? - продолжал Бакланов.
   - Галкин ничего, освобожден.
   - Как освобожден? - воскликнул Бакланов.
   Варегин улыбнулся и покачал головой.
   - Богат-с! - произнес он и почесал у себя в затылке.
   - Ну, однако, что же мне-то будет? - договорился  наконец  Бакланов  до
того, что по преимуществу его беспокоило.
   - Ничего! - успокоил его Юрасов.
   - Уж и потрухивает, а революционер еще!  -  подхватил  Варегин  и  стал
искать шляпы. - А что, к Евпраксии Арсеньевне можно? - спросил он.
   - Можно! - отвечал Бакланов.
   Варегин прошел.
   Евпраксия как ни была огорчена, но сидела и уже учила детей.
   - Учите, учите их хорошенько! - сказал  Варегин:  -  чтобы  лучше  были
папенек и дяденек.
   - Мне уж даже и это не верится! И этой надежды не имею!
   - Страна, где есть такие жены и матери,  как  вы,  не  погибла  еще!  -
говорил Варегин, прощаясь и целуя руку у Евпраксии.
   Она ему ничего не отвечала: вряд ли она уже и подобное  приветствие  со
стороны мужчины не считала излишним для себя.
   В  гостиной  Варегина  остановил  Бакланов,  сидевший   там   один   и,
по-прежнему, с печальным и растерянным лицом.
   - Вы знаете, что жена переезжает в Москву? - сказал он.
   - Вот как!
   - Отговорите ее, Бога ради, как-нибудь. Она вас так  уважает.  Она  там
окончательно окружит себя монахами да богомолками.  Теперь  почти  по  целым
дням из церкви не выходит.
   - Сами виноваты, сами разбили это сердце!  -  сказал,  чмокнув  губами,
Варегин.
   Бакланов только поник при этом головой.
   Варегин ушел.
   "Да, - говорил он сам с собою, идя по Невскому: - одна в Клиши умирает;
другая в крепость попала; третья совсем в церковь спряталась, а все ведь это
наши силы, и хорошие силы".
   Да! скажем и мы вместе с ним: все это наши силы, и много и всюду мы  их
чувствовали, проходя рука об руку с нашими героями, но что делать?  Все  это
еще не устоялось и бродит!

   Рассказ наш, насколько было в  нем  задачи,  кончен.  За  откровенность
нашу, мы наперед знаем, тысячи обвинений падут на нашу голову. Но из всех их
мы  принимаем  только  одно:  пусть  нас  уличат,  что  мы  наклеветали   на
действительность!.. Мы не виноваты,  что  в  быту  нашем  много  грубости  и
чувственности, что  так  называемая  образованная  толпа  привыкла  говорить
фразы, привыкла или ничего не делать, или делать вздор, что, не  ценя  и  не
прислушиваясь к нашей главной народной силе, здравому смыслу,  она  кидается
на первый фосфорический свет, где бы и  откуда  ни  мелькнул  он,  и  детски
верит, что в нем вся сила и спасение!
   В начале нашего труда, при раздавшемся около нас со всех сторон говоре,
шуме треске, ясное предчувствие говорило нам, что это не буря, а только рябь
и пузыри, отчасти надутые извне, а отчасти появившееся от поднявшейся  снизу
разной дряни. События как нельзя лучше оправдали наши ожидания.
   Напрасно враги наши,  печатные  и  непечатные,  силятся  низвести  наше
повествование на степень бесцельного  сборника  разнх  пошлостей.  Мы  очень
хорошо знаем, что они сердятся на нас за то, что мы раскрываем их болячки  и
бьем их по чувствительному месту,  между  тем  как  их  собственная  совесть
говорит за нас и тысячекратно повторяем им, что мы правы.
   Труд наш мы  предпринимали  вовсе  не  для  образования  ума  и  сердца
шестнадцатилетних читательниц и не для  услады  задорного  самолюбия  разных
слабоголовых юношей: им лучше даже не читать нас; мы имели  совершенно  иную
(чтобы не сказать: высшую) цель и желаем  гораздо  большего:  пусть  будущий
историк со вниманием и доверием прочтет наше сказание: мы  представляем  ему
верную, хотя и не полную картину нравов нашего времени,  и  если  в  ней  не
отразилась вся Россия, то зато тщательно собрана вся ее ложь.
   1863.