ы  как-нибудь  поскорей  прекратить  этот  визит,
ничего ей не отвечала.
   - Сама, тетенька, думала ехать в Москву-то, да тоже думаю: они там меня
совсем засмеют! - заключила Аполлинария Матвеевна и затем,  видно,  выболтав
все, что ей нужно было, поднялась.
   - Прощайте, тетенька! Неужели в  этих  конурах  вы  свадьбу-то  станете
делать!.. Наняли бы дом у меня... И то уж с полгода стоит  без  постояльцев,
разоренье такое! - прибавила она, уходя и по-прежнему  небрежно  прощаясь  с
Соней.
   Мать и дочь, оставшись вдвоем, молчали.
   Соня стояла у окна. В светлых глазах ее блестели слезы. Печальный образ
прощавшегося с ней Александра невольно восстал перед ней.
   Слова, сказанные им при прощаньи: "Если я не  нашел  в  прекрасном,  то
найду в дурном", значит, были не фраза.
   - Мамаша, я поеду прокатиться! - проговорила она.
   - Поезжай! - отвечала та.
   Яков назарович, зная наклонности невесты, подарил ей чудесные чухонские
саночки, с красивым кучером и с превосходным вороным рысаком.
   Соня почти каждый день ездила кататься в своем экипаже, и теперь, сев в
него и уставив свое хорошенькое личико  против  мороза,  велела  себя  везти
скорей-скорей. Ей хотелось как-нибудь поразмыкать свое горе.  Она  пролетела
таким образом площадь, Ивановскую улицу, Калязинскую, но потом вдруг, как бы
встрепенувшись, закричала кучеру:
   - Постой! стой!
   Тот остановился.
   - Monsieur Венявин! -  крикнула  Соня  студенту  в  плоховатой  шинели,
смиренно проходившему по снежному тротуару.
   Тот обернулся и, узнав, кто  его  кличет,  подошел  улыбаясь,  краснея,
застегивая свой вицмундир и приглаживая волосы.
   - Pardon,  monsieur  Венявин,  что  я  вас  беспокою!  -  сказала  Соня
(Александр неоднократно говорил ей о своем  приятеле  и  даже  показывал  ей
его). - Parlez-vous francais? - прибавила она.
   - Ах, oui, madame! - отвечал Венявин,  страшно  конфузясь  и  варварски
произнося.
   - Aves-vous l'adresse de monsieur Бакланов?
   - Oui, madame! - отвечал Венявин, сделав все умственное  усилие,  чтобы
понять то, что ему сказали.
   - Je vous prie de lui envoyer un petit billet de ma part...  Нет  ли  с
вами карандаша? - последние слова Соня нарочно сказала по-русски.
   - Oui, madame! - отвечал  торопливо  Венявин  и  выхватил  из  бокового
кармана карандаш.
   Соня от обертки, в которую завернута была  материя,  взятая  ею,  чтобы
переменить в лавках, оторвала клочок бумаги и написала на нем: "Вы  безумный
человек! Вас любят, но что же делать!.. Того не велит Бог  и  люди,  и  если
теперь выходят замуж, так, может-быть, затем, чтобы  посмеяться  над  святым
таинством. Прощайте, не делайте глупостей и забудьте душой вашу Софи".
   - Votre parole d'honneur que vous ne  lirez  pas  mon  billet  et  m'en
garderez le secret! - говорила Соня, подавая ему бумажку.
   Само небо, кажется, осенило голову Венявина, что он понял эту  фразу  и
даже ответил на нее, таким образом:
   -  Oui,  madame,  je  prendai  moi  cette...  j'ai  reterde  ici;  mais
aujourd'hui je partirai a Moscou!
   - Merci! - сказала Соня и, пожав  красную  и  неуклюжую  руку  студента
своею хорошенькою ручкой, затянутою в французскую перчатку, сказала  кучеру:
"В гостиный двор!", и как  стрела  скрылась  из  глаз.  Венявин  тут  только
сообразил свою ошибку.
   "Ах, я болван, болван! Ей ведь еще следует говорить mademoiselle,  а  я
бухнул madame!" - думал он и с досады готов был прибить себя.
   Придя домой, он тотчас запрятал драгоценное послание сначала  в  карман
своих лучших брюк, а потом брюки эти  засунул  в  треугольную  шляпу,  и  ту
положил на самый низ чемодана. 18.



   Сын, возвращающийся с раскаянием

   Юный Басардин начал преприятно жить у  тетки.  Она  ему  нашила  белья,
велела навязать карпеток и наконец, от  имени  дедушки,  подарила  старинные
золотые часы. Виктор, в свою очередь, стал входить и помогать  ей  несколько
по хозяйству. У Биби был один задельный мужик, ужасный грубиян:  как  только
напивался он пьян, сейчас же с пеной у рта являлся перед барышниными окнами.
   - Барыня!.. барыня!.. угорела барыня в нетопленой горнице... -  напевал
он, приседая и делая другие глупости.
   Иногда даже он ловил ее в церкви, когда она выходила оттуда.
   - Сторонитесь, сторонитесь, улита едет,  наша  барыня...  госпожа...  -
говорил он, расталкивая перед ней народ.
   Биби его за это наказывала, возила в рекруты отдавать; но не  проходило
и полугода, как он снова повторял свои штуки, которые вздумал выкинуть и при
Викторе. Тот его, на месте же преступления, схватил за шивороток, пригнул  к
земле и, из собственных рук, так отзвонил плетью, что  даже  другие  мужики,
стоявшие невдалеке при этом, почесав в  затылке,  проговорили:  -  "Это  уж,
брат, видно,  по-настоящему,  по-военному!",  а  сам  наказанный  ничего  не
объяснял, а только слезливо моргал носом.
   Очень довольная всем этим, Биби начала говорить про племянника:
   - Преумный и превнимательный... На что я, кажется, глазом  посмотрю,  и
то он видит!
   Когда она постыдила Виктора, что как это он, такой  большой,  не  умеет
читать по-славянски, он сейчас же подучил и,  уже  довольно  бойко  разбирая
титлы, стал по вечерам читать тетке, по ее  указаниям,  некоторые  места  из
Четьи-минеи.  Происходившие  при  этом  сцены  были  довольно  оригинального
свойства: зеленая гостиная обыкновенно освещалась двумя  сальными  свечками;
молодой офицер, с самым смиренным выражением, глядел, не  поднимая  глаз,  в
книгу и произносил:
   - И бы Афанасию страх велий!
   Биби при этом как-то порывисто нюхала  табак  и  принималась  торопливо
распускать свое вязанье. Это означало, что она сильно была тронута.
   Дедушка-майор,  тоже  вывезенный  на  своих  креслах  слушать,  начинал
понемногу высовывать язык, а потом все больше и больше, и наконец  вытягивал
его почти что до половины.
   - Папенька, опять язык! - вскрикивала на него Биби.
   Старик сейчас же убирал орган слова в надлежащее место, но потом, через
минуту, начинал его снова выпускать понемногу: зачем он это делал,  никто  у
него допроситься не мог.
   "И приидоша к нему беси", -  продолжал  между  тем  Басардин,  невольно
улыбаясь. У него самого в это время были порядочные бесенята в голове.
   "Коли так все пойдет, так  с  тетки-то  рублей  пятьсот  сорвать  можно
будет!" - думал он и продолжал читать: - "Отьидитие от меня,  окаянные,  рек
Афанасий".
   "А Иродиадка все отвертывается!" -  вертелось  в  это  время  в  голове
молодого человека, и голос его делался совершенно невнимателен.
   - Ну, будет, друг мой! - говорила Биби, думая, что он устал.
   Виктор закрывал книгу, осторожно  подавая  ее  тетке  и  сам,  усевшись
смиренно в кресло, задумывался. В эти минуты  его  волновали  самосильнейшие
страсти: с некоторого времени он решительно не в  состоянии  был  равнодушно
видеть стройного стана Иродиады и ее толстой косы, красиво расположенной  на
затылке.
   - Иродиада, куда ты! Постой! - говорил он ей, когда она, вечером  после
ужина, приходила и ставила ему графин на стол.
   Первоначально Иродиада отвечала на  это  одним  холодным  взглядом,  но
Виктор простер свои искательства и дальше.
   - Погоди, постой! - говорил он, встретив ее раз в темном коридоре.
   - Барин, что вы? Перестаньте... Право, тетеньке  скажу!  -  проговорила
Иродиада, стараясь поскорее пройти мимо него.
   - Ну да! как же! скажешь! - говорил Виктор  и  сделал  чересчур  смелое
движение.
   Иродиада сердито оттолкнула его и прошла.
   Биби она в самом деле, должно быть рассказала, потому что та была  день
или два очень суха с Виктором. Злоба в душе  его  забушевала.  Поймав  снова
Иродиаду в коридоре, именно после описанного нами чтения, он остановил ее.
   - А, так ты ябедничать! - произнес он и так распорядился, что Иродиада,
для спасения себя, сначала толкалась, а потом укусила ему плечо.
   - Ты еще кусаться! - проговорил Виктор и схватил ее за косу.
   Иродиада закричала на весь дом:
   - Батюшки, бьют!
   На этот крик со всех сторон высыпали девки со свечами и сама Биби.
   - Она мне грубит! - сказал Виктор, указывая на Иродиаду.
   - Матушка, вся ваша воля, - отвечала та, поправляя свою косу и  куда-то
мгновенно скрываясь от стыда.
   - Виктор Петрович, что это такое? - произнесла Биби.
   - Виктор Петрович!.. - передразнил ее Виктор: кадетская натура  его  не
выдержала при виде сморщенного и сердитого лица тетки. Кроме  того,  он  был
очень уж взбешен.
   - А, так вы так! - произнесла Биби и сейчас же удалилась.
   Из всей этой сцены она очень хорошо поняла,  что  это  за  господин,  и
просто струсила его. Он, пожалуй, до того дойдет, что  и  ее  приколотит;  а
потому на другой же день, не входя с ним ни в какие объяснения, когда Виктор
еще спал, она, запрятав старого отца и Иродиаду в возок, сама села с ними  и
уехала на богомолье, верст за триста, захватив с собою  все  ключи  от  чая,
сахару и погреба. Молодой человек остался таким образом  снова  без  всякого
содержания. Первоначально он стал было всего требовать от ключника,  но  тот
отвечал, что у него нет  ничего.  Басардин,  делать  нечего,  решился  ехать
обратно в город, хватить там по боку дедушкины часы и с  этой  суммой  прямо
отправиться в Петербург. Но  на  постоялом  дворе,  у  Никиты  Семенова,  он
встретился с одним помещиком, возвращавшимся из города.
   - Ваша фамилия? - спросил тот.
   - Басардин.
   - Это не ваша ли сестрица выходит замуж?
   - Должно быть, моя! Я не знаю, я только еще еду к ним. За кого  же  она
идет?
   - За очень хорошего человека.
   - И богатого?
   - Да, с большим состоянием. И она-то ведь прелестная. С вами вот  имеет
немалое сходство.
   - Да, она премилая,  -  отвечал  Виктор,  и  в  голове  его  сейчас  же
изменился план.
   Приехав в город и остановясь в номере, он тотчас же  сел  и  написал  к
матери письмо.
   "Дражайшая маменька! Я сознаю теперь вполне,  что  я  блудный  сын,  но
когда тот сказал отцу своему: "Отче! я согрешил на небо и пред тобою",  отец
сказал: "Иди в дом мой! Заколите тельца и празднуйте: сын, которого я считал
мертвым, - жив". Сделайте, маменька, и вы то же!"
   "Тетенька,  хоть  Богу  и  молится,  но  дела   ее   далеко   тому   не
соответствуют, и великую  поговорку:  что  нет  такого  дружка,  как  родная
матушка, я узнал теперь вполне".
   Отправив это письмо, Виктор заранее был уверен в его успехе.
   Чему другому, а некоторым  практическим  соображениям  и  тому,  как  в
известных случаях действовать, его научили в корпусе. 19.



   Сын, еще не чувствующий никакого раскаяния.

   Надежда Павловна в этот вечер, как нарочно, была совершенно  счастлива.
Мало  того,  что  Петра  Григорьевича  утвердили  в  должности,  -  но  сама
губернаторша обещалась к ним приехать посидеть  вечером.  Хлопот,  и  самых,
разумеется, приятных, было, по этому случаю, немало.  Дарья  еще  с  раннего
утра все мыла: полы, окна, двери, а потом, часам к семи, и сама нарядилась в
накрахмаленную юбку и в подаренное ей барыней старое шерстяное платье, и как
пава ходила в нем из кухни в горницу и обратно. На вощеном столике, покрытом
камчатною скатертью, зажжены были две стеариновые свечи, а  на  столике  под
зеркалом еще две, так что свету было, пожалуй, пущено  более,  чем  следует.
Накурено Сониным одеколоном на горячем утюге тоже  достаточно.  Для  десерта
куплены были яблоки и виноград, так как Марья Николаевна обещалась  приехать
не одна, а с маленьким сыном своим Колей, который, как смеялись сама мать  и
все близкие знакомые, был не на шутку  влюблен  в  Соню,  называл  ее  своею
невестой и все хотел застрелить из ружья Ленева, который, говорили, отнимает
ее у него.
   Когда губернаторша, дама  в  таком  ранге,  в  своем  шумящем  шелковом
платье, в своем дорогом блондовом чепце и  наконец  с  своим  ангелоподобным
сыночком Колей приехала и уселась в маленькой квартирке  Басардиных,  -  так
эту сцену несколько даже  трудно  вообразить  себе.  Надежде  Павловне  было
необыкновенно совестно и приятно. Петр  Григорьевич,  начавший  умываться  и
обряжаться чуть ли не раньше всех и при этом обнаруживавший такое фырканье и
отхаркиванье, что даже дочь ему  заметила:  "что  это,  папенька,  вы  точно
бегемот!" - Петр Григорьевич сильно  трусил.  В  продолжение  всего  вечера,
каких жена не делала ему знаков руками и глазами, он  ни  за  что  не  хотел
сесть.
   Надежда Павловна  как-то  подобострастно  занимала  губернаторшу.  Соня
играла с Колей. Милый ребенок изобрел такого рода забаву: он целовал у  Сони
руку взасос, то-есть хватал ее ртом своим и втягивал в себя воздух, так  что
на руке появились пятна.
   - Перестань, - говорила ему Соня.
   Но влюбленный крошка не унимался и хотел было насосать ей и лицо.
   - А, когда так, так ступайте же! - сказала Соня сердито и спуская его с
колен.
   Она не на шутку испугалась, что он испортит ей и лицо.  Игру  эту  Коля
изобрел с одною из горничных.
   - Пусти! пусти! - говорил он, хватая Соню за платье.
   - Ну, так я и совсем уйду! - сказала она, в самом деле уходя в соседнюю
комнату, и, притворив дверь, заперла ее задвижкой..
   Коля стал плечиком и ножками стучать что есть силы в дверь.
   - Коля! Коля! перестань! - полуунимала его мать.
   Марья Николаевна принадлежала к тем нежным материям, которые воспрещать
что-либо птенцам своим считают за какое-то святотатство.
   - Чего этому ангелу, в котором все чувства  так  еще  чисты,  можно  не
опзволять! - говорила она.
   Коля до сих пор жил так, как будто весь мир был создан для услуги  ему:
у него были  игрушки,  маленькие  лошадки,  конфеты.  Даже  сам  кровожадный
родитель ни в чем не препятствовал: ненавидя почти весь род человеческий, он
свой собственный кусок мяса, отторгнутый  от  него  и  получивший  отдельное
существование, боготворил.
   Коля у дверей наконец заревел.
   Надежда Павловна начинала сильно конфузиться и хотла было послать Петра
Григорьевича, чтоб он велел Соне выйти занимать маленького гостя, но Дарья в
это время внесла на подносе яблоки и виноград. Коля сейчас же  устремился  к
этим любезным ему предметам. Мать и хозяйка сейчас же поспешили усадить  его
и надавали ему всего, чтобы только он не плакал. Соня таким образом получила
возможность  выйти  и  села  уже  подальше  от  шалуна,  который  однако  не
переставал на нее плутовски посматривать: протянет и будто дает ей яблоко, а
потом сам и возьмет  его  назад.  Соня  делала  вид,  что  ничего  этого  не
замечает.
   Надежде  Павловне  подали  письмо.  Сначала  она,  взглянув  на  адрес,
несколько сконфузилась, но, прочитав,  улыбнулась  и,  подавая  его  дочери,
проговорила:
   - Посмотри!
   - Да! - отвечала и та с улыбкой.
   Надежда Павловна встала и, извинившись перед губернаторшей, сама  вышла
к посланному.
   - Скажи Виктору Петровичу, что мне писать к нему некогда  и  нечего:  у
меня гости... губернаторша... пускай бы сам приезжал.
   Виктор через пять же минут явился, прифранченный, в шпаге  и  каске.  У
матери он поцеловал руку с нежностью, с  сестрой  поцеловался  с  улыбкой  и
поцеловал также руку у Петра Григорьевича, который от удивления не знал куда
и глядеть: как сын тут попал, откуда, и почему его пустили, ничего он  этого
не понимал.
   Губернаторше Виктор раскланялся модно.
   Надежда Павловна поспешила его отрекомендовать.
   - Старший сын мой!
   - Вот уже какой! - произнесла  Марья  Николаевна,  осматривая  молодого
человека: - как приятно для матери дождаться детей в таком возрасте! Вот  вы
теперь офицер: сколько, я думаю, удовольствия и  радости  доставляете  вашим
родителям.
   - Да, разумеется! - отвечал совершенно бесстыдно Виктор.
   "Много от него удовольствия и радости!" - подумала Надежда Павловна.
   - Вот у меня так еще мал... мне долго не дождаться.  А  может  быть,  и
совсем  не  дождусь,  -  произнесла,  почти  со  слезами  на  глазах,  Марья
Николаевна.
   "Немного, кажется, и ты-то от своего постреленка радости  получишь!"  -
подумала Надежда Павловна, а потом, обратясь к сыну, она спросила:
   - Хорошо погостил у тетеньки?
   - Да-с, она теперь на богомолье уехала.
   - Что такое? Прежде она в такую распутицу никогда не ездила.
   - Не знаю-с!.. А мне на станции рассказывали, что  Соня  помолвлена,  -
прибавил Виктор скромно.
   - Да, за богача и за генерала... за прекрасного  человека,  -  ответила
Надежда Павловна.
   - Бесподобный человек! бесподобный! - подтвердила Марья Николаевна.
   - Ну, так вот, значит, поздравляю! - проговорил Виктор, нежно смотря на
сестру.
   Коля между тем, заметив у нового гостя саблю, перебрался к нему.
   - Что это у тебя, сабля? - спросил он его дерзко.
   - Сабля, душенька! - отвечал Виктор.
   - Дай мне!
   Виктор вынул.
   - Не беспокойтесь: она не отпущена, - успокоил он Марью Николаевну.
   - Это каска? - спрашивал Коля.
   - Каска!
   - Дай мне ее.
   Виктор сейчас же ловко подвернул в каску платок и надел  ее  на  голову
Коле. Мальчик, с обнаженной саблей, стал ходить и маршировать по комнате.
   - Ах, да он отлично марширует!.. Прекрасно!  прекрасно!..  раз,  два!..
раз, два!.. - командовал Виктор. - Чудесно! - прибавил он, обращаясь к Марье
Николаевне, которая была в упоении.
   Петр Григорьевич, думая, что сын в самом  деле  искренно  хвалит  Колю,
тоже повторял: - "Отлично! бесподобно!".
   - Удивительный ребенок! - восклицал Виктор.
   Марья Николаевна наконец начала собираться  домой,  но  Коля  никак  не
хотел оставить ни каски ни сабли.
   - Полно, душечка, как это возможно! - заикнулась было мать.
   - Нет, нет, мамаша!.. - закричал он, задрыгав руками и ногами.
   - Боже мой! оставьте у него, - говорил Виктор.
   - Но мне, право, совестно! - произнесла жеманно Марья Николаевна.
   - Нет, нет, мамаша, - повторял Коля и  разревелся  так,  что  его  едва
сунули в карету, не взяв у него ничего.
   Когда проводили губернаторшу до сеней и  все  возвращались  в  комнаты,
Виктор подошел к матери.
   - Маменька, я могу у вас остаться? -  проговорил  он  несовсем  твердым
голосом.
   - Останься, тебе комната  приготовлена,  -  сказала  Надежда  Павловна,
показывая на видневшуюся через сени  комнату,  и  затем,  ничего  больше  не
сказав, ушла к себе.
   Виктор на несколько мгновений  попризадумался,  а  потом  повернулся  и
пошел в показанное ему место. 20.



   Капелька поэзии и море прозы.

   Последнее время у Сони гостила дочь их хозяина  -  священника,  Маша  -
молоденькая, прехорошенькая собою девушка, преумненькая, но в  то  же  время
пресмешная: повеселиться, похохотать, а пожалуй, и поплакать была  охотница.
Сначала она робко ходила  к  Соне,  а  потом  все  чаще  и  чаще,  и  теперь
выпросилась у Надежды Павловны шить Соне свадебное  белье.  Дела  этого  она
была великая мастерица: точно по линейке, по  размеру,  ее  маленькая  ручка
выводила мельчайшие строчки на белье. Сама Соня  не  умела  иголки  взять  в
руки.
   Они уже с час сидели вдвоем. Соня, чем ближе подходила ее свадьба,  тем
становилась грустней и грустней. Маша между тем все что-то егозила на стуле.
   - Софья Петровна, можно свадебную песенку спеть? - проговорила  наконец
она робко.
   - Спой, - отвечала та.
   Маша звонким, но в то же время мягким голосом запела:  "Не  на  девичье
гулянье
   Собирается, снаряжается
   Наша Сонюшка".

   - Ох, полно - перестань, не надсажай ты меня, - воскликнула вдруг  Соня
и залилась горькими слезами.
   - Чтой-то, барышня, вы все плачете? Хорошо ли это! - утешала  ее  Маша,
сама готовая расплакаться.
   - Тошно мне, Маша, тошно! - говорила Соня, пересаживаясь  к  подруге  и
обнимая ее.
   Маша была совсем счастлива.
   - Что же вам тошно-то? - спросила она.
   - Замуж не хочется итти... - Соня не кончила.
   - Али вам не люб жених-то?
   - Да... Я люблю другого! - прибавила Соня уже шопотом  и  скрывая  свое
лицо на груди Маши.
   - Дело-то како