то я только что сейчас приехала с могилы моего  мужа,  мне  не  до
гостей.
   Иродиада неторопливо вышла.
   В своей комнате, тоже очень чистенькой и красиво прибранной, она  нашла
черноватого, курчавого молодого господина,  с  явно  еврейскою  физиономией,
большого, должно быть франта, с  толстою  золотою  цепочкой  на  часах  и  в
брильянтовых перстнях.
   - Сто-зе-с? - спросил он, модно помахивая шляпой.
   - Они больны... не могут принять, - отвечала Иродиада.
   - Ах ты, Бозе мой, Бозе мой!  -  произнес  посланный:  -  так  господин
убивается... так!
   - Они очень нездоровы! - отвечала Иродиада прежним ровным тоном.
   Посланный не уходил и продолжал смотреть себе на руки и на сапоги.
   - Могу ли я с вами переговорить два слова? - сказал он наконец.
   - Что? - спросила Иродиада.
   - Два  слова!  -  повторил  он  и  вслед  за  тем  начал  что-то  такое
скороговоркой объяснять Иродиаде. Она его слушала как-то насмешливо-холодно.
   - Так? - заключил он.
   Молодой человек торопливо засунул руку в боковой карман, вытащил оттуда
бумажник, вынул  из  него  сторублевую  бумажку  и  подал  ее  Иродиаде.  Та
равнодушно приняла ее. Молодой человек протянул к ней руку; она хлопнула  по
ней своею рукой, которую он и поцеловал с чувством, а  затем,  надев  еще  в
комнате шляпу набекрень, модно расшаркался и вышел. Иродиада  как-то  мрачно
посмотрела ему вслед.
   Софи между тем все еще продолжала сидеть в задумчивости. Вдруг раздался
звонок. Софи даже вздрогнула.
   - Иродиада! Иродиада! - крикнула она.
   Та проворно вошла.
   - Скажи, что я не могу принять, что я спать легла, -  говорила  Софи  и
начала торопливо развязывать шнурки у платья, как бы затем,  чтобы  в  самом
деле раздеться и лечь.
   Иродиада вышла в переднюю.
   Софи напрягла весь слух, чтоб услышать, что там будет  говориться;  она
закусила свои красивые губки, лицо ее побледнело.
   Иродиада наконец возвратилась.
   - Что ты так долго?.. - сказала почти с тоской Софи.
   - Это не Эммануил Захарыч!.. - отвечала та.
   - Как? - спросила Софи и взялась уж рукой за бьющееся сердце.
   - Это Александр Николаевич Бакланов! - договорила Иродиада.
   - Ах! - вскричала Софи и, вскочив, побежала навстречу.
   Перед ней, в самом деле, стоял Бакланов.
   Первое время они ничего не в состоянии  были  говорить,  а  взяли  друг
друга за руки и смотрели один другому в глаза.
   Иродиада, с подсвечником в руках, тоже смотрела на них.

2. Опять поэзия.



   - Хорошо ли у меня здесь? - было первое слово Софи, когда они уселись с
Александром в будуаре.
   - Да! - отвечал тот, сияя весь радостью.
   - Ах, Боже мой! Погоди, постой! - воскликнула  вдруг  Софи,  закрываясь
рукою.
   У ней невольно потекли слезы.
   - Ну вот и ничего, прошло!.. Иродиада, дай воды! - прибавила она, снова
открывя свое прелестное лицо, хотя щечки ее еще дрожали.
   Иродиада, с  несколько  лукавым  видом,  подала  ей  воду:  она  еще  в
Ковригине, когда Бакланов  и  Софи  бывали  там,  догадывалась  о  чувствах,
которые молодые люди питали друг к другу.
   - Ну, так как же? - заговорила Софи.
   - А так же!.. - отвечал ей Бакланов, смотря на нее с нежностью.
   - Как же ты приехал сюда?
   - А так!.. Как ты мне написала, что муж твой помер и другое прочее, так
я сейчас к дяде Ливанову... знаешь, я думаю, его?
   - Да! Когда  мы,  в  первый  год  моего  замужества,  ездили  с  Яковом
Назарычем в Петербург, так часто бывали у него...
   - Он не ухаживал за тобой?
   - Было немножко! Постой, как он называл тогда меня!.. Да!..  Прекрасной
Юдифью, и все пророчествовал,  что  я  не  одному  Олофрен,  а  сотне  таких
посшибаю головы.
   - Что ж, это правда? - спросил Бакланов.
   - Не знаю, может быть, -отвечала Софи кокетливо. - Ну-с, отправились вы
к дяде?
   - Отправился к дяде и говорю: так и так, грудью страдаю, а около  этого
времени я прочитал, что  здесь  место  уголовных  дел  стряпчего  открылось.
"Похлопочите, говорю, чтобы перевели меня". Он сам поехал к министру.
   - Какой, однакоже, добрый, - заметила Софи.
   - Какое, к чорту, добрый? Я денег у него около этого  времени  попросил
взаймы, так боялся, что это часто повторяться будет.
   Софи засмеялась.
   - Поехал я наконец,  -  продолжал  Бакланов:  -  и  что  я  чувствовал,
подъезжая  сюда,  и  сказать  того  не  могу:  вдруг,  думаю,   она   уехала
куда-нибудь, или умерла, - что тогда со мною будет?.. Приезжаю в гостиницу -
и спросить не смею; наконец почти шопотом говорю:  "Здесь  такая-то  госпожа
живет?" - "Здесь", говорят... Я и ожил.
   - О, какой ты милый! - воскликнула Софи.
   И молодые люди, сами не отдавая себе отчета, поцеловались.
   - Дело в том, - продолжал Бакланов: - что по  случайному,  может  быть,
стечению обстоятельств, но ты одна только была и  осталась  поэзией  в  моей
жизни; а то - эта глупая студенческая жизнь, в которой происходил или  голый
разврат или ломанье вроде Печорина перед какою-нибудь влюбленною госпожой.
   - А была же такая? - произнесла весело-ревниво Софи.
   - Была! - отвечал Бакланов. - Потом этот Петербург, в котором,  если  у
девушки нет состояния, так ее никто не возьмет, и они, как тигрицы, кидаются
там на вас, чтобы выйти замуж, а потом  и  притащут  к  вам  жить  папеньку,
маменьку, свячениц, родят вам в первый же год тройников.
   Софи покачала с улыбкой головой.
   - Ты такой насмешник, как и прежде был! - сказала она, глядя с  любовью
на Бакланова: - впрочем, и здесь все то же, если не хуже! - прибавила она  с
легким вздохом.
   - Но здесь у меня  ты  есть!  Пойми  ты  сокровище  мое!  -  воскликнул
Бакланов: - здесь я для тебя одной буду жить, тобой одной дышать.
   - О, да, - воскликнула Софи с полным увлечением.
   - Ты свободна, я свободен! - говорил Александр.
   - А мать у тебя умерла? - спросила Софи.
   - Да! - отвечал он почти с удовольствием: - что же-с? -  продолжал  он,
вставая и раскланиваясь перед Софи: - когда вы прикажете мне явиться к вам и
сказать: Софья Петровна, позвольте мне иметь честь просить вашей руки, и что
вы мне на это скажете?
   - Я скажу: да, да, да! - отвечал Софи.
   - Софья Петровна! - продолжал Александр в том же  комическом  тоне  (от
полноты счастья он хотел дурачиться и дурачиться): - будете ли вы мне  женой
верной и покорной?
   - Буду, верной и покорной, но только небережливой, потому  что  мотовка
ужасная.
   Бакланов вдруг встал перед ней на колени.
   -  "Божественное  совершенство  женщины,  позволь   мне   перед   тобой
преклониться!" - проговорил он монологом Ричарда. -  А  ты  отвечай  мне,  -
продолжал он, хватая  ее  ручку  и  колотя  ею  себя  по  лицу:  -  "Гнусное
несовершенство мужчины, поди прочь!".
   - О, нет, милый, чудный! - отвечала та, обхватив и целуя его голову,  а
потом Бакланов поднял лицо свое, и они слились в долгом-долгом поцелуе.
   Обоим им тогда было - Софье двадцать три  года,  а  Бакланову  двадцать
шесть лет.


3. Выставляющиеся углы действительности.



   На другой день майское утро светило в  будуаре  Софи  сквозь  спущенные
белые шторы. В комнате было полусветло и прохладно.
   Софи, в спальной блузе, в изящных туфлях, с толстою распущенною  косой,
сидела перед своим туалетом. Она сама представляла  собою  не  менее  полную
свежести и силы весну.
   Иродиада, тоже в стройном и, по случаю праздника, белом платье, засучив
кокетливо рукава, убирал госпоже волосы.
   Софи, впрочем, на этот раз не  с  обычным  вниманием  занималась  своим
туалетом, не прикладывала и  не  примеривала  свои  волосы,  как  им  лежать
следовало, а все предоставила Иродиаде и сама сидела в задумчивости.
   - Александр Николаич надолго сюда приехали-с? - спросила та вдруг.
   - Надолго... Он служить здесь будет, - отвечала Софи.
   Что-то вроде насмешливой улыбки пробежало по лицу Иродиады.
   - Я, может быть, замуж за него выйду, - прибавила Софи, улыбаясь.
   Иродиада молчала.
   - Нравится он тебе? - прибавила Софи.
   - Барин молод-с! - отвечала Иродиада.
   Некоторое время между госпожой и служанкою продолжалось молчание.
   - Александр решительно меня спасет... - проговорила Софи, как бы больше
сама с собою.
   Иродиада в это время убирала щетку, гребенку, помаду.
   - Денег у вас, Софья Петровна, ничего нет! - проговорила  она  каким-то
холодным голосом.
   - Ну, заложи там что-нибудь! - отвечала Софи беспечно.
   - Что, барыня, закладывать-то? Серебро уж все заложено, вещи  тоже;  не
платье же нести, - отвечала Иродиада.
   На лице Софи изобразилась тоска.
   -  У  Эммануила  Захарыча  можно  взять-с!  -  произнесла  с  некоторою
расстановкой Иродиада.
   Софи взглянула на нее с испугом.
   - Они ничего! Дадут-с! Только и желают, чтобы хоть на  час,  на  минуту
вас видеть.
   Софи сидела и терла себе лоб.
   - Ну, хорошо, поди возьми!..  Скажи,  чтобы  приписал  там  к  прежнему
счету, - проговорила она торопливо.
   Иродиада однако не уходила.
   - Когда же им приехать-то прикажете?
   Выражение лица Софи сделалось совсем мрачно.
   - Завтра что ли-с? - продолжала Иродиада.
   - Нет, завтра у меня  Александр  будет!  -  воскликнула  Софи,  как  бы
испугавшись.
   - Ну, послезавтра-с.
   Софи ничего на это не возразила.

4. Чувствительный еврей.



   Иродиада, в новеньком  бурнусе,  с  зонтиком  и  в  прелестной  шляпке,
которую подарила ей Софи, всего два раза сама ее надевавшая, проворно шла по
тротуару.
   Ни в  походке,  ни  в  наружности  Иродиады  ничего  не  было,  что  бы
напоминало горничную, так что один приказный, только было перед ее  проходом
выбравшись из погребка:
   - Ай, батюшки, советница наша, советница!  -  проговорил  он,  стыдливо
закрываясь рукой и сейчас же снова погребая в погребке.
   По темным известиям, Иродиада сама принадлежала к  дворянскому  роду  и
чуть ли не была дочерью Евсевия Осиповича, который  как-то  раз  приезжал  к
секунд-майору погостить и все шутил с одною замужнею женщиной, которая после
того и родила дочь, совершенно не похожую на мужа. Софи даже теперь иногда с
удивлением всматривалась в свою горничную и замечала, что она ужасно  похожа
на нее, особенно с глаз.
   Перед огромным каменным домом, с колоннами  и  с  цельными  стеклами  в
окнах всего бельэтажа, Иродиада остановилась  и  вошла  в  резную,  красного
дерева, дверь. Что тут живет не владетельный  какой-нибудь  принц,  -  можно
было догадаться по тому только, что на правом флигеле, выкрашенном такой  же
краской,  как  и  дом,  была  прибита  голубая  доска  с  надписью:  Контора
питейно-акцизного откупа.
   Войдя,  Иродиада  увидела  швейцара  с  золотою  булавой  и  во  фраке,
обложенном позументом.
   - Здравствуйте-с! - сказала она, дружески мотнув ему головой.
   - Вы к Иосифу Яковлевичу или к Эммануилу Захарычу?  -  спросил  ее  тот
несколько таинственно.
   - К Эммануилу Захарычу, - отвечала Иродиада.
   - Он там у себя, в кабинете теперь, - сказал швейцар,  вежливо  отворяя
двери.
   Иродида, как вступила туда, так и пошла  по  превосходному  английскому
ковру. Мебель в  первой  комнате  была  зеленая,  кожаная.  В  углах  стояли
мраморные статуи в своей бесцеремонной наготе, отчего Иродиада, проходя мимо
них, всякий раз тупилась.
   Далее, в самом  кабинете  шли  ореховые  полки  по  стенам  с  разными,
поддерживающими их, львиными рожами и лапами. Окна  полузакрывались  толстою
ковровою драпировкой.
   Но что собственно в этой комнате составляло предмет всеобщего  внимания
и зависти, так это невзломаемый  и  несгораемый  шкап  со  скудными  лептами
откупа, около которого, сверх его собственной крепости, клались еще на  ночь
спать два, нарочно нанимаемые для того, мужика.
   Сам Эммануил Захарович, в ермолке, в шелковом сюртуке, в шитых  золотом
туфлях,  сидел  перед  огромным  письменным  столом.  Он  был  мужчина   лет
пятидесяти, с масляными, приподнятыми  вверх  глазами,  отчасти  кривошей  и
сутуловатый - признак несовсем здорового позвоночного столба, и вообще  всею
своею физиономией он напоминал тех судей, которые сооблазняли Сусанну.
   - Ах, бонжур! - проговорил он, увидев входящую Иродиаду, и даже взял  и
пожал ее руку.
   Буква з у него, так же как и у  поверенного  его,  сильно  слышалась  в
произношении.
   - Софья Петровна приказала вам кланяться, - начала та: - и  велела  вам
сказать, что вчера они не могли вас принять, так как не очень здоровы  были.
Сегодня доктор тоже велел им ванну взять, а завтра - чтобы вы пожаловали.
   - Ну сто-з... хоть и завтра, - произнес с грустью Эммануил Захарович.
   - Еще Софья Петровна приказали, - продолжала  Иродиада  тем  же  бойким
тоном: - так как им таперича денег очень долго не  высылают  из  деревни,  -
чтобы вы денег пожаловали...  Пусть  там  уж,  говорят,  к  общему  счету  и
припишет.
   - Денег, - произнес Эммануил Захарович  с  тем  неуловимым  выражением,
которое появляется у человека, когда  его  тронут  за  самую  чувствительную
струну: - я все делаю!.. все!.. - прибавил он.
   - Они очень хорошо это и чувствуют-с, - отвечала Иродиада.
   - Где зе чувствуют, где? Не визу я того...
   - Молоды еще, сударь, они очень! - отвечала Иродиада.
   - Ты зе любись Иосифа, любись?
   Иродиада улыбнулась и грустно потупилась.
   - И меня-то Бог не помилует за то... - сказала она.
   - Не Бога зе она боится!
   - Бога не Бога, а что  в  свое  еще  спокойствие  и  удовольствие  жить
желают.
   - В свое удовольствие!  -  повторил  досадливо  Эммануил  Захарович  и,
встав, подошел к заветному шкапу.
   - Сколько зе тебе? - прибавил он, вынимая оттуда  не  совсем  спокойною
рукой тысячную пачку денег.
   - Всю уж пожалуйте, - отвечала, проворно подходя  к  нему,  Иродиада  и
почти выхватывая у него из рук пачку и опуская ее в карман.
   На лице Эммануила Захаровича  опять  промелькнуло  какое-то  неуловимое
выражение.
   - Я приеду! - сказал он каким-то угрожающим голосом.
   - Приезжайте-с! - сказала Иродиада и пошла.
   Но Эммануил Захарович опять прикликнул ее.
   - Ты из насих? - спросил он ее.
   - Чего-с?
   - Из евреев?
   - Нет-с!
   - А я думал.  сто  из  евреев!..  -  продолжал  он,  устремляя  на  нее
недоверчивый взгляд, а потом перенес  его  на  висевшую  на  стене  картину,
изображающую жертвоприношение Авраамом сына. Как тому для Бога, так ему  для
своей любви ничего, видно, было не жаль.
   В сенях Иродиаду опять остановил швейцар.
   - Иосиф Яковлевич просил вас зайти к нему на минуточку, - сказал он.
   - Может и сам к нам прийти; мне еще некогда! - отвечала  она  бойко  и,
выйдя на улицу, сейчас же взяла извозчика и поехала домой.
   - Привезла, барыня, - сказала она с восторгом,  входя  и  подавая  Софи
пачку ассигнаций.
   Софи только усмехнулась.
   - Что же он говорил? - спросила она.
   - Приедут послезавтра вечером.
   Софи сделал недовольную мину.
   - Вы уж полюбезничайте с ним, - сказала Иродиада.
   - Как же,  сейчас!  -  отвечала  Софи  и,  когда  Иродиада  вышла,  она
всплеснула почти в отчаянии руками.
   - Господи, когда меня Бог развяжет с этим человеком! - произнесла она.

5.. Воркованье голубков.



   Вечера на юге наступают ранее и быстрее.
   Софи сидела с Баклановым в кабинете ее  покойного  мужа,  после  смерти
которого она сейчас велела вынести все хоть сколько-нибудь напоминающие  его
вещи и оставила один портрет его,  и  то  потому,  что  он  был  превосходно
написан и вставлен в щегольскую золотую раму. На изображении  этом  покойный
Ленев был представлен в совершенно ему несвойственной величественной позе  и
как бы с презрением смотревшим на оставленный им теперь мир.
   Большое створчатое окно, выходившее в сад, было растворено.
   Молодые люди сидели - один по одну его сторону, а другая по другую.
   С густых и далеко разросшихся деревьев опахивало вечерней свежестью.
   - "Ночь лимоном и лавром пахнет!" - продекламировал  Бакланов,  навевая
на себя рукою в самом деле благоухающий воздух.
   - А ты все так же любишь стихи? - спросила Софи, лаская его по плечу.
   - Ужасно!.. А тут, пожалуй, и сам поэтом сделаешься... Посмотри  в  эту
сторону! - воскликнул он, показывая ей на запад, где, в самом  деле,  облака
натворили  Бог  знает  каких  чудес:  то  понаделали  они  из  себя  как  бы
людей-великанов в шлемах, с щитами, то  колесницы,  то  зверей  с  открытыми
пастями, и все это было с позлащенными краями.
   - А здесь еще! - обернула его Софи в другую сторону.
   Там, неведомо от чего, шла целая полоса света, и вообще в небе был  тот
общий беспорядок, когда догорающий день борется с  напирающими  на  него  со
всех сторон тучами. Вдли уже погремливало.
   - Ты любишь гром? - спросила Софи.
   - Люблю... В гром любить сильней можно.
   - Отчего?
   - Оттого, что сама любовь есть не что иное, как электричество.
   - Вот как!  -  сказала  Софи  и  выставилась  в  окно  подальше,  чтобы
посмотреть,  где  именно  гремит.  При  этом  грудь  ее  очутилась  на  руке
Бакланова.
   - А у тебя сердчишко порядочно бьется! -  сказал  он,  дотрагиваясь  до
того места, где должно было быть у нее сердце.
   - Еще бы! - отвечала Софи, отодвигая его руку и вообще садясь попрямей.
- А помнишь ли, ты меня все Тамарой назывл? - прибавила она после нескольких
минут молчания.
   - Да, "Прекрасна, как ангел небесный,  как  демон  коварна  и  зла!"  -
воскликнул Бакланов.
   - А может быть, я и в самом деле такая, - подхватила Софи лукаво.
   - Ничего! Я готов хть сейчас же купить ценою  жизни  ночь  твою...  Вот
пусть в это же окно и вышвырнут.
   Софи отрицательно покачала головой.
   - Я не хочу того, - отвечала она.
   - А я хочу.
   - Ни! - возразила Софи по-малороссийски.
   Бакланов схватил себя за голову.
   - Ну что: ни! - возразил он. - Неужели  же  тебе  нужно  это  венчание,
чтобы там пели, венцы надевали. Бог и здесь нас благословит.
   - Это не Бог, а лукавый бесенок! - говорила Софи:  -  я  хочу  за  тебя
выйти чистою и непорочною, как девушка. Ведь я почти что девушка!
   - Не нужно мне этого,  не  надо!  -  воскликнул  Бакланов  и,  вскочив,
схватил Софи в объятия, и в то  время,  как  она  слабо  сопротивлялась,  он
целовал ее в лицо, в шею.
   - Постой, погоди! Два слова! - проговорила наконец она.
   Александр несколько поотпустил ее.
   Софи сейчас же дернула за сонетку, и сейчас же затем  вошла  в  комнату
Иродиада.
   - Дай мне капель, - сказала Софи.
   - Каких-с? - спросила та в удивлении.
   - Ну, каких-нибудь!
   Сметливая горничная поняла наконец, что  госпожа  приказала  ей,  чтобы
что-нибудь приказать; а потому, налив в  рюмку  простой  воды,  принесла  ее
вместе с свечой.
   - Вам минут  через  десять  прикажете  подавать-с?  -  спросила  она  с
улыбкой.
   - Нет, через пять, - отвечала Софи.
   Иородиада ушла.
   Портрет Ленева от принесенного огня выглянул из рамы.
   Бакланов стоял взволнованный, сконфуженный и растерянный.
   Софи подошла к нему.
   - Смотрите, вон он сойдет и убьет вас!  -  сказала  она,  показывая  на
мужа.
   Бакланов не мог  удержаться  и  взглянуть  на  нее.  О,  как  она  была
прелестна.
   - Прощайте! - сказал он.
   - Прощай, - сказала ему и Софи, целуя его по крайней мере в сотый раз.
   На дворе была настоящая уж буря: гремел гром, и шел проливной дождь.

6.. Простота провинциальных нравов.



   Настоящий прокурор был болен. Бакланову, с самых первых шагов, пришлось
исправлять его  должность:  в  это  время,  разумеется,  ссылались  люди  на
каторгу, присуждались тысячные имения от одного лица к другому,  и  все  это
наш молодой юрист должен был проверять и контролировать, - но - увы! - кроме
совершенного  незнания  всех  этих  обязанностей,  у  него   в   воображении
беспрестанно мелькали хорошенькое личико Софи, ее ручка, ножка... В одно  из
присутствий, когда он сидел и держал глаза более  механически  устремленными
на бумаги, вошел сторож-солдат.
   - Мозер, ваше высокоблагородие, вас спрашивает, - сказал он.