,  что-то
шепнула ей.
   Та пошла.
   Стыдно сказать, но у Басардиных в доме рубля не было. Надежда  Павловна
послала Соню, чтоб она, Бога ради, выпросила у попадьи хоть  сколько-нибудь;
а сама между тем своими руками притащила для сына  тяжелый  самовар,  залила
ему самого крепкого чаю, поставила сливок, булок.
   Соня, вся пылая от стыда, исполнила поручение матери и  достала  денег,
которых рубль серебром попадья отсчитала ей медными пятаками. Она со  смехом
высыпала их перед братом. Тот отсчитал полтину.
   - Прикажите, - начал он: - это отдать мужику, а если  станет  говорить,
что мало, велите по шее прогнать.
   Распорядясь таким образом, Басардин остальные  деньги  положил  себе  в
карман и затем, уткнув нос в горячий стакан чая и почти  мгновенно  поглощая
его с огромными кусками булки, ни  на  что  уж  более  не  обращал  никакого
внимания.
   Соня села напротив него и старалась ласково смотреть на него.
   - Какие у него кудри славные! - говорила  Надежда  Павловна,  перебирая
волосы сына.
   Виктор даже не оглянулся на эту  ласку  и  до  самого  обеда  почти  не
отвечал на беспрерывные вопросы, которые делали ему мать, сестра и отец.
   За столом он по-прежнему мрачно и жадно ел и, встав, сейчас же  отыскал
себе местечко и отправился спать.
   Выспавшись, он как будто бы сделался  несколько  подобрее  и,  придя  к
матери, стал показывать ей свой гардероб и хвастаться им.
   - Хорошо, прекрасно все это, - отвечала та ему в тон.
   - Однако у тебя все это пехотное платье-то! - угораздило вдруг  сказать
Петра Григорьевича.
   Виктор сейчас же вспыхнул.
   - Что делать! Я  писал-писал  маменьке  об  реверсе,  -  отвечал  он  с
гримасой.
   - Не успела еще, помилуй, - отвечала было ему ласково Надежда Павловна.
   - Вы для меня никогда не успеваете, - пробурчал Виктор, а потом  громко
прибавил: - а что, тетенька Биби далеко отсюда живет?
   - Верст пятьдесят, - отвечала Надежда Павловна сухо.
   Виктор заложил руки в карманы и начал с важностью ходить по комнате.
   - Надобно к ней ехать! - сказал он, как бы соображая что-то такое.
   Надежда Павловна при этом невольно вспомнила обиду, которую нанесла  ей
Биби, и письмо, которое писал к ней Виктор.
   - Прежде, я полагаю, тебе следовало бы  побыть  у  отца  с  матерью,  -
заметила она.
   - А почему это следовало бы? - спросил тот.
   Надежда Павловна горько улыбнулась и пожала плечами.
   - Если ты этого не понимаешь, так я толковать тебе не намерена.
   - Да и толковать-то вам нечего! - произнес Виктор.
   Надежда Павловна начинала краснеть от гнева.
   - Ты, кажется, за тем только и приехал, чтобы с первых же  слов  делать
мне неприятности.
   Виктор насмешливо посмотрел на мать.
   - А вы от меня приятного ожидали?.. Вот это странно, право.
   - Никогда я от тебя, по твоему уму, ничего приятного  не  ожидала;  но,
как мать, я имею право требовать от  тебя  уважения!  -  произнесла  Надежда
Павловна с ударением.
   - Требовать могут родители, которые что-нибудь сделали для детей... Вот
с нее требуйте, а с меня - нет!
   И Виктор указал на сестру.
   Надежда Павловна, чтобы смягчить колкость этого ответа, усмехнулась.
   - Думала я, что ты глуп, но все не до  такой  степени!  -  сказала  она
более насмешливым, чем сердитым голосом.
   Петр Григорьевич, бывший немым зрителем всей этой сцены, вдруг встал.
   - Не смей так грубить матери! Не смей!  -  закричал  он  сверх  всякого
ожидания и погрозил сыну пальцем.
   - Полноте, папенька! - прикрикнул тот на него: - ничего вы,  видно,  не
знаете: потому я и глуп и дурак, что на вас похож и ваш сын...
   - Молчи, говорят тебе!
   Петр Григорьевич уже топал на него ногой.
   - Погоди, постой! - сказала Надежда Павловна, растирая  себе  горло,  в
котором начиналось удушье: - он говорит, что он твой сын; кто же у меня дети
не от моего мужа?
   - А вот она! - хватил Виктор, показывая на сестру.
   Надежда Павловна рассмеялась.
   - Ах, ты, мерзкий пащенок! Клеветник! - воскликнула она.
   - Братец, что ты! - воскликнула и Соня, вскидывая на него свои  большие
глаза и вся покраснев.
   - Что ты братец! Да, любимица! - передразнил он ее. - Не хочешь ли  вот
этого? - прибавил он и показал сестре кулак.
   Когда они еще росли, так  их  невозможно  было  пустить  вместе:  один,
пользуясь своей силой, а другая - покровительством матери, сейчас и  кинутся
друг на друга. Великая история Каина и Авеля вряд ли не повторяется в каждой
семье.
   Последних угроз сына было достаточно, чтобы Надежда Павловна  вышла  из
себя.
   - Вон из моего дома! Вон! - закричала она истерически.
   Виктора, кажется, нисколько это не поразило.
   - Али, вы думаете, не уйду? И уйду! - говорил он  совершенно  кадетским
тоном.
   - Ступай! Ступай! - повторил за женой и Петр Григорьевич.
   -  Иду-с!  Слушаю-с!  -  отвечал  Виктор,  собирая  пожитки  и  ядовито
раскланиваясь перед отцом и матерью.
   По двору он прошел бойко и с гордо приподнятыми плечами.
   Надежда Павловна взглянула в окно.
   - Боже мой, он в холодной шинелишке и без калош! - воскликнула она,  да
так без чувств и упала на диван.
   Виктор, впрочем, преспокойно отправился на постоялый двор и  нанял  там
извозчика, с тем, чтобы тот прокормил и свез его в долг до Ковригина.
   К тетке он явился ниже травы и тише воды  и,  подъехав  к  дому,  велел
сначала доложить о себе. Биби даже взвизгнула, услыхав его  имя.  Выбежав  к
нему навстречу, она обняла его и несколько минут держала у груди.
   - Что папенька, маменька? -  спросила  она,  несколько  поуспокоившись,
заставив племянника прежде всего помолиться и сводив его к дедушке, который,
увидав внука, заревел диким голосом.
   - Маменька, - отвечал Басардин скромным голосом: - меня прогнала.
   Биби даже попятилась назад.
   - Я приехал, разумеется, без средств, кроме тех, которые вы, по доброте
вашей, прислали мне... (При этом он поцеловал у тетки руку). Я стал  просить
у них заплатить за извозчика: они раскричались.
   Биби развела руками и печально склонила голову.
   - Я говорю... "Маменька, говорю, я вам  восемь  лет  ничего  не  стоил,
можно же вам помочь мне чем-нибудь". Она еще больше  рассердилась:  "вон  из
моего дома!" - закричала...
   - Да простит ей Бог! - сказала со вздохом Биби.
   - Вот и теперь, тетушка, я буду просить вас заплатить извозчику.
   Виктор при этом опять поцеловал у тетки ручку.
   - Ах, Боже мой, сделай милость! - воскликнула она и  сейчас  же  велела
извозчика расчесть, а племянника напоила, накормила, положила  его  спать  в
лучшей комнате, велела, без всякой осторожности, прислуживать  ему  любимице
своей Иродиаде, сама потом пришла посмотреть, хорошо ли ему.
   Сердце старой девы стремилось еще любить, но  только  она  не  знала  -
кого.
   Виктор,  всем  этим  очень  довольный,  как  будто  бы  с  ним   ничего
неприятного не случилось, сейчас же беззаботно заснул. Он грубит матери, а к
тетке подделывался по весьма простому  расчету:  зная,  что  мать  бедна,  и
как-никак, но, по своей обязанности, будет ему помогать; а  к  тетке,  чтобы
вытормошить у нее что-нибудь, надобно было  подлизываться.  Лишенный  всяких
нравственных правил, восторгающийся только паркетом,  по  которому  ходил  в
корпусе, тонким сукном, которое видел на мундирах у  офицеров,  и  в  то  же
время с головой, набитою какой-то бессмысленной протестацией  против  всего,
что имело над ним какую-нибудь власть, он и в помыслах  не  имел,  до  такой
степени были безобразны его настоящие поступки. 16.




   Причины, побудившие жениха и невесту к браку.

   После свидания с сыном, у Надежды Павловны сделалось  кровохарканье;  к
вечеру она чуть не умерла, а потом обнаружилось воспаление в  груди.  Первое
пришло ей в голову: что будет с Соней, если она умрет? Оставить ее на  руках
подобного папеньки и злодея-братца, - от одной этой мысли бедная  мать  едва
не сходила с ума, а тут, как нарочно, приехал Яков Назарыч.
   - Попроси его ко мне, попроси! - скороговоркой сказала  дочери  Надежда
Павловна, под влиянием какого-то тайного предчувствия.
   Соня пригласила гостя,  а  сама  осталась  в  другой  комнате,  села  и
задумалась. Молоденький ум ее начинал понимать и оглядывать свое  положение;
с отъездом флигель-адъютанта роль  ее  в  обществе  сразу  понизилась;  даже
добрейшая Марья Николаевна, показывавшая к  ней  такую  пылкую  дружбу,  как
будто бы охладела. Семь платьев  ее  очень  хорошо  были  известны  всем  ее
знакомым, а сшить в нынешнем году еще новое,  она  знала,  нет  ни  малейшей
возможности, а между тем блистать в обществе нарядами и  общим  вниманием  к
себе - как это приятно! Соня даже не слыхала, чтобы  что-нибудь  могло  быть
лучше этого. Тысячи планов приходили в голове ее, чтобы как-нибудь  все  это
поправить и устроить.
   - Что это вы? А? Как вам не стыдно? - говорил Яков Назарович,  входя  к
Надежде Павловне.
   Та, закутавшись в свой синелевый платок, села на постели.
   - Умираю! - произнесла она, хватая себя за грудь.
   - Полноте, чтой-то! - хотел ее утешить Яков Назарович, садясь невдалеке
от нее.
   - Да, батюшка, я не о себе! - воскликнула капризно Надежда Павловна:  -
давно мне, окаянной, пора на тот свет. А вот о Соне,  -  что  с  нею  будет,
когда я умру?
   - Замуж выдавать надо! - сказал полусерьезно и полушутя Яков Назарович.
   - Рада бы я была, Господи, как! - проговорила, разведя руками,  Надежда
Павловна. - Да где нынче женихов-то возьмешь! Где они, прах их знает!
   - Да хоть бы я!.. Как это вы, сударыня, при женихе,  молодом  человеке,
такие речи говорите! - шутил Яков Назарович.
   - Женишься ли уж ты? - сказала ему тоже в шутку Надежда Павловна.
   Она была очень дружна с Яковом Назаровичем  и  постоянно  говорила  ему
"ты".
   - Попробуйте только, отдайте! - повторил старый холостяк.
   Лицо его начинало краснеть, пот градом выступал на лбу.
   Надежда Павловна усмехнулась.
   - Не знаю, правду ли ты говоришь, или шутишь? - произнесла она.
   - Какое шучу!.. Давно уж влюблен!
   - Слышала это я...
   И Надежда Павловна сомнительно покачала головой.
   Якова Назаровича точно кто кольнул в спину. Он привскочил с места.
   - Так что  же?  -  заговорил  он  каким-то  необыкновенно  одушевленным
голосом: - состояние, слава богу, у меня есть... Всех бы вас я устроил.  Что
мне оставаться холостяком-то... Надоели уж эти Миликтрисы-то!..
   - Чтобы ни одной их не было; всех вон! - проговорила в раздумье Надежда
Павловна.
   - Всех прогоню.
   - Ой, какой ты смешной! - сказала она, слегка простонав.
   Несмотря  на  шутливы  тон,  мысль  выдать  дочь  за  Якова  Назаровича
исполнила Надежду Павловну неимоверного восторга: измученная бедностью,  она
богатство считала единственным счастьем в жизни  и,  сделавшись  от  болезни
своей неугомонно-нетерпеливою, сказала гостю:
   - Ну, так поезжай домой: я переговорю с ней.
   - Не может быть!.. Будто! - восклицал толстяк, целуя из  восхищения  ее
костлявую руку, потом расшаркался с ней и вышел в другую комнату.
   - Куда же это вы, дедушка? - спросила его Соня.
   - Нужно-с, - отвечал он ей с лукавою улыбкой и уехал.
   - Милочка, душечка! - говорил  он,  сидя  в  карете  и  делая  странные
телодвижения:  -  всю  тебя  расцелую!  Тут  ямочка,  тут  возвышение!..  О,
ангельчик!.. - говорил он, нежно  целуя  пустое  место  и  тыкая  пальцем  в
воздух.
   Соня между тем продолжала сидеть на  прежнем  месте.  Мать  наконец  ее
окликнула. Соня перешла к ней и, взяв свою работу,  поместилась  на  обычном
своем месте.  Разговор  между  ними  начался  издалека  и  как  бы  случайно
склонился на Якова Назаровича.
   - Что он у вас мало посидел? - спросила Соня.
   - Приедет еще!..  Такой  он  странный,  так  удивил  меня,  -  отвечала
довольно нерешительно Надежда Павловна.
   Она никак не предполагала, что дочь сама некоторым образом  подготовила
объяснение Якова Назаровича.
   - А что же?
   - Да сватается к тебе!
   После этой фразы Надежда Павловна едва перевела дыхание.
   Соня тоже вспыхнула.
   - Что же вы? - спросила она с улыбкой.
   - Что же я могла ему сказать! Ты знаешь, что я в этом случае не  только
принуждать тебя, но даже советовать считаю себя не в праве.
   По суеверной любви своей,  Надежда  Павловна  действительно  дала  себе
слово даже не советовать дочери в этом случае.
   Выражение лица у Сони было очень серьезное.
   - Конечно, чем терпеть эту вечную  нужду  и  бедность,  лучше  выходить
замуж, - проговорила она.
   - Но будешь ли ты его любить?.. Немолод он!
   - Я ничего к нему особенного  не  чувствую,  ни  любви  ни  нелюбви,  -
отвечала Соня.
   В это время Надежде Павловне подали ее бульон. Когда она, покушав его и
чувствуя себя гораздо лучше, спокойно улеглась, Соня спросила ее:
   - Что же он за ответом, стало, приедет?
   - Да!
   Соне, по-видимому, хотелось продолжать этот  разговор,  но  только  она
немного конфузилась.
   - Не знаю, что и отвечать ему! - проговорила мать в раздумье.
   - Да скажите, что да! - отвечала Соня.
   - Хорошо, - произнесла Надежда Павловна протяжно.
   Так  необдуманно  и  так  ветренно  упала  для  Сони  завеса,  навсегда
отделившая непроницаемой стеной одну половину  ее  жизни  от  другой.  Соня,
кажется, первое слово в жизни услыхала: "О, Господи! Денег нет!". Кругом нее
всюду и везде говорили: "Вот женились, ни у того ни у  другого  ни  села  ни
перегороды. Вот дура, нашла за кого выйти, ни чина ни  должности".  В  самом
простом быту какая-нибудь крестьянская девка, которая позвонче других  поет,
покрасивей, подородней других, поумней и складней на словах, и та пользуется
почетом и уважением; а Соня дома, в пансионе, в свете, насколько она  успела
в него заглянуть, только и видела, что почитается знатность и богатство:  за
дурами, ее подругами, отвратительными собой, молодежь ухаживала,  начальство
дарило им книги за успехи в науках. Даже красоте своей Соня, после  поступка
с ней флигель-адъютанта, перестала давать цену.  Об  Александре  она  иногда
подумывала; но он был такой еще мальчик: любви его невозможно  было  придать
никакого практического значения!
   Вечером приехал Яков Назарович, расфранченный, раздушенный донельзя и в
то же время робеющий. Стараясь быть любезным, он был порядочно смешон. Петру
Григорьевичу, не бывшему поутру дома, не сочли  за  нужное  и  сказать,  что
произошло в семействе. Впрочем, он, видя дружеское и бесцеремонное обращение
Надежды Павловны с Яковом Назаровичем, нисколько тому не удивился, так как и
прежде еще в разговорах  своих  с  деревенскими  знакомыми,  священниками  и
управляющими он обыкновенно объяснял: "У меня ведь жена министр  по  уму;  с
этими, там, директорами и попечителями, так за панибрата и режет!".  Сам  же
он Якова Назаровича всегда называл "ваше  превосходительство".  В  настоящий
вечер он только обратил внимание на то, когда  Соня  отнеслась  к  Леневу  и
сказала:
   - А что, вы подарите мне лошадей, на которых мы с вами ехали?
   - Подарю, подарю, целую четверку!
   - А сани a jour у вас будут, как у губернатора?
   - У меня уже есть такие, вдвое лучше только!
   Соня, разумеется, говорила шутя, хотя в то же  время  нельзя  умолчать,
что и эта причина была  одною  из  побудительнейших...  Бедная  птичка!  Она
замужество представляла не  совсем  так,  как  оно  есть,  не  во  всех  еще
подробностях. 17.



   Губернская тетеха

   Весть о замужестве Соне за Ленева  дала  Надежде  Павловне  возможность
взять по лавкам в долг всевозможных материй, и только было они со всем  этим
расклались, как на двор въехала карета. Соня и мать вопросительно посмотрели
друг на друга.
   Здоровый лакей едва вытащил из кареты потолстевшую, в  трауре,  барыню,
которая, войдя запыхавшись в маленькую переднюю, сейчас же закричала:
   - Не могла, тетушка... родная моя!.. Не могла утерпеть!..
   - Ах, Аполлинария  Матвеевна!  -  сказала  Надежда  Павловна,  встречая
гостью и целуя ее в румяную и пухлую щеку.
   - Как только услыхала, что вы здесь, - везите, говорю...  -  продолжала
та, не переставая тяжело дышать и усаживаясь на диване.
   Это была мать Александра, некогда стройная и хорошенькая собой девушка,
а теперь какое-то  чудовище.  Покойный  Бакланов,  женясь  на  ней,  отчасти
обманутый ее наружностью,  а  еще  более  того  прельщенный  ее  состоянием,
впоследствии иначе и не называл ее, как  тетехой.  Сына  своего  Аполлинария
Матвеевна боготворила, хотя и возмущалась многими его поступками и словами.
   В  настоящем  случае,  впрочем,  она  нашла  более  приличным   сначала
заговорить о муже.
   - Горе-то, нуте-ка, тетенька, какое у меня наделалось!  -  начала  она,
помахивая длинными оборками своего траурного чепца.
   - Слышала, слышала, - отвечала ей Надежда Павловна.
   - Все вот, бывало, говорил: "ишь, говорит, как тебя дует  горой,  скоро
лопнешь"; а вот сам наперед и убрался.
   Находясь у  мужа  в  страшно-ежовых  рукавицах,  Аполлинария  Матвеевна
решительно была рада, что он умер.
   - А это Соня моя! Вы, верно, не узнали  ее,  -  отнеслась  было  к  ней
Надежда Павловна.
   - Ай, нет!.. Как это возможно! Здравствуй, душечка! - проговорила  она,
проворно целуясь с Соней, Бакланова и снова принялась за свое: - в гробу-то,
родная моя, говорят, лежал такой черный да нехороший.
   - Замуж выходит!  -  попробовала  было  еще  раз  пояснить  ей  Надежда
Павловна.
   - Ну вот, поздравляю! - сказала и на  это  полувнимательно  Аполлинария
Матвеевна.
   - Не прикажете ли кофею? - отнеслась к ней Соня.
   -   Ой,   пожалуй!   -   отвечала   Аполлинария   Матвеевна    каким-то
сентиментальным голосом.
   Сколько эта дама пила и ела, представить себе даже невозможно.
   Соня принесла ей огромную чашку кофе и целый ворох сухарей.
   - А Саша-то мой, нуте-ка, тетенька, - продолжала Аполлинария Матвеевна:
- послала я его к тетушке: ну,  тоже,  думаю,  может  и  наследство  от  нее
быть... - объяснила она откровенно.
   Надежда Павловна незаметно, но злобно улыбнулась.
   - Только слышу, что он вместо того здесь, а там и в Москве... Я  так  и
обмерла: в глазах у меня потемнело... ( при  этом  Аполлинария  Матвеевна  в
самом деле закатила несколько свои глаза ). Писала уж и жаловалась  на  него
братцу,  Евсевью  Осипычу...  Он,  спасибо,   нарочно   своего   московского
управляющего посылал разузнавать, тот все и описывает, все их каверзы...
   На  последних  словах  Аполлинария  Матвеевна,  в  полнейшем  отчаянии,
развела руками.
   Соня все внимательней и внимательней к ней прислушивалась.
   - Что же такое? - спросила Надежда Павловна.
   - Пьют, родная! В пору большим  таким  пить  (Сашу  своего  Аполлинария
Матвеевна считала до сих пор еще чуть ли  не  десятилетком).  Управляющий-то
прямо за ними в трактир и прошел: дым коромыслом стоит...  двоим  уж  там  в
сенях голову холодной водой обливали... "речи говорят"... сам  уж  братец  в
письме своею ручкой прибавляет: "такие говорят, что  ныне  времена  строгие,
пожалуй, того и гляди, улетят куда-нибудь".
   - Но, может-быть, это другие, и не ваш Александр,  -  попробовала  было
утешить ее Надежда Павловна.
   - О, полноте-ка, тетенька! - воскликнула Аполлинария Матвеевна,  махнув
рукой: - первый, говорят, коновод на все. Он ведь у меня умный: не в меня, а
в покойника. Как орел, говорят, так и ходит. Больно боюсь, тетенька, чтоб он
распутничать не начал!
   - Чтой-то, какие глупости! -  произнесла  Надежда  Павловна,  показывая
Аполлинарии Матвеевне глазами на дочь, но та ничего не поняла.
   - Говорят, уж и есть это... очень боюсь. Научите меня, тетенька,  вы  у
нас умная этакая, что мне делать-то?
   - Напишите ему письмо построже.
   - Писала, родная... Священника и сочинить-то просила, чтобы  поскладней
вышло. Таково чувствительно написал... Так ведь что они, балбесы? Только  то
и отвечает: "Вольно вам, маменька, говорит, всяким глупостям верить".
   Надежда Павловна, чтоб