ня прочесть их!.. -  отвечала,
разводя ручками, Елена:  -  мы  в  этом  случае  делаем  оппозицию  русскому
правительству... оно не хотело, чтобы мы это знали, а мы знаем!
   - Да, разумеется; ему, должно быть, очень это будет неприятно, - сказал
Бакланов.
   Сабакеев, заметив в словах зятя  насмешливый  тон,  посмотрел  на  него
зверем.
   - Елена совсем не то хотела сказать, как вы это поняли, -  произнес  он
и, когда стали прощаться, он даже не подал руки Бакланову.
   - Что это такое? Что такое? - почти кричал тот всю дорогу.
   Евпраксия ни слова не говорила.
   - Эта госпожа в корень развращена! - произнес наконец Бакланов.
   - Э, вздор какой! - сказала Евпраксия.
   - Как вздор?
   - Да так! говорит только; а слова и поступки - две вещи разные.
   - Да достаточно, если и говорит только! Я понять не могу, каким образом
Валерьян мог влюбиться в такую девушку.
   - Он сам таких же убеждений.
   При этих словах выражение лица Евпраксии сделалось мрачно и печально.
   - Сам?
   - Да! Бог знает только, откуда  и  как  все  это  появилось  в  нем,  -
прибавила она и вздохнула. 15..



   Три женщины.

   В номере Сабакеева были он сам, в дорожном  пальто  и  с  сумкой  через
плечо, Галкин и Басардин, тоже оба с сумками, и Елена.
   Последняя с жаром и увлечением что-то толковала им.
   - Раскольников надо поднять! Денег у них, чертей, пропасть! В Рогожское
затесаться к ним надо! - говорил, с искаженными чертами лица, Басардин.
   - Прекрасно! прекрасно! - ободряла его Елена.
   - Надобно только, чтоб они с  молодым  поколением  сошлись,  только!  -
подхватил Галкин.
   - Всех готовее мужики, когда нарезку  замли  станут  делать,  -  сказал
спокойным, но невеселым голосом Сабакеев.
   - Да, да! - подтвердила и ему Елена. - Главное надобно, чтобы  почвы  в
этом случае больше было, чтобы мы на почву погли опираться...
   - Были бы деньги, почва будет! - заметил на это Басардин.
   В это  время  вошли  Евпраксия  и  Бакланов.  С  первою  Елена  радушно
поздоровалась, а последнему едва даже поклонилась.  Из  разговора  с  ним  в
Елисейских полях, из расспросов о нем Галкина, Басардина, она убедилсь,  что
он слепенький, и потому презирала его.
   - Chere Eupraxie! - воскликнула она: - maman меня  не  пускает  с  ними
ехать в Лондон.
   - И прекрасно делает: я бы на ее месте тоже не пустила, - отвечала та.
   - Почему же?
   - Потому что как же девушке одной ехать с молодыми людьми?
   - Я еду в женихом, - возразила Елена.
   - Тем больше неловко; вы еще не жена его.
   - Какая же тут разница, какая? - спрашивала Елена.
   Евпраксия не находилась, что и отвечать ей.
   - Что я не обвенчана еще с ним, так, я думаю, это все равно! - пояснила
сама Елена.
   - Да зачем и венчаться-то? - подхватил Галкин.
   - Не знаю! - отвечала Елена, пожимая плечиками.
   В эти минуты она была до  бесконечности  мила.  Сабакеев  держал  глаза
потупленными, но видно было, что он готов был расцеловать это юное и  смелое
существо. Евпраксия окончательно покраснела.
   Басардин между тем отнесся к Бакланову и сконфузил его.
   - Я ведь сестры-то не видал, - сказал он: - говорят, что она тут  ходит
с Петцоловым; вы знаете его?
   - Никого и ничего я не знаю-с! - отвечал с досадой Бакланов.
   Путешественники наши наконец собрались. Елена поехала их  провожать  на
жеоезную дорогу, а Баклановы  уехали  домой.  Евпраксия  была  еще  грустней
обыкновенного. Бакланов в последнее время  заметил  в  жене  еще  две  новые
черты: во-первых, по утрам она очень долго оставалась  в  своей  комнате  и,
видимо, молилась там; во-вторых, в среду и  пятницу  или  совсем  ничего  не
обедала, или, если иногда садилась за стол,  то  приказывала  подавать  себе
только зелень и то без масла.
   - Неужели ты в Париже хочешь соблюдать посты? - спросил он ее однажды.
   - Кажется, для вас все равно, соблюдаю ли  я  что-нибудь,  или  нет,  -
отвечала она ему.
   Бакланов пожал плечами.
   - С тобой  говорить,  Евпраксия,  невозможно,  до  того  твой  характер
испортился.
   - Вы хоть чей характер испортите!
   - Все я...
   - Кто же?.. Я сама, что ли?
   Обращаясь таким образом холодно с  мужем,  Евпраксия  была  чрезвычайно
нежна  с  братом.  Она,  кажется,  прислушивалась  к  каждому   его   слову,
присматривалась к каждому его  движению.  Когда  он  сказал,  что  поедет  в
Лондон, она сейчас же объявила, что и они поедут, тогда как прежде и слышать
не хотела об этой поездке.
   Из всего этого Бакланов  ничего  не  понимал.  Чтоб  избежать  неловких
tet-a-tete с женою, он почти целые  дни  таскался  по  Парижу  и  один  раз,
возвращаясь из  Булонского  лесу,  услышал  несущийся  ему  навстречу  топот
лошадей и говор людской.  Это  ехала  целая  кавалькада:  дама  и  несколько
мужчин. Когда они нагнали  его,  Бакланов  узнал  Софи,  англичанина  и  еще
несколько молодых людей: она им улыбалась, перекидывалась  с  ними  словами.
Заметив Бакланова, она даже ему не  поклонилась,  а,  напротив,  как-то  еще
гордее подняла свою головку, ударила лошадь хлыстом и понеслась. Кавалеры ее
последовали за нею. Поднялась страшная пыль и всех их скрыла.
   "Совсем госпожа закружилась!" - подумал Бакланов, и в  воображении  его
невольно промелькнули три женщины: Софи, которая так  прилично  всегда  себя
держала и так мало говорила; Елена, вероятно, ничего еще  не  сделавшая,  но
зато Бог знает что говорившая, и наконец Евпраксия,  которая  во  всю  жизнь
свою, вероятно, не сказала ни  одного  лживого  слова  и  нецеломудренно  не
подумала, и вместе с тем была совершенно непонятна Бакланову.
   Сойдясь после такой долгой разлуки с женой, он, в одно и то  же  время,
любил и ненавидел ее, уважал и презирал. Сколько мечтаний было посвящено им,
пока он ожидал ее в Париже, что вот она  приедет,  пожурит  его  немного,  а
потом будет по-прежнему добра и ласкова с ним,  -  но  ничего  подобного  не
случилось: он встретил один только холод и презрение.
   - Эта женщина - лед, могила! - говорил он иногда со скрежетом зубов,  и
вслед же затем в сердце его болезненно  отзывалась  мысль:  "что,  если  она
полюбила кого-нибудь другого"; так что он однажды спросил ее:
   - Уж вы не влюбились ли в кого-нибудь?
   Евпраксия взглянула при этом на мужа.
   - То-то, к несчастью, нет; а уж, следовало бы! - сказала она.
   - Кто ж мешал?
   - Конечно, уж не вы! - отвечала Евпраксия с гримасой.
   Бакланов, не чувствуя сам того, покраснел от досады.
   - Вы даже лишаете меня права поревновать вас, - произнес  он  полушутя,
полусерьезно.
   - Эта ревность не из любви.
   - Из чего же?
   - Из самолюбия. Первую я всегда бы оценила, а вторую презираю.
   Бакланов покачал только при этом головой.
   "Да, эта женщина прощать не умеет", - решил он мысленно. 16..



   Таинственное посещение.

   Лондон!
   К зданию всемирной выставки подъехал, между прочим,  кэб,  из  которого
вышли Бакланов и Евпраксия.
   - Не отставай, Бога ради, не отставай! - говорил он ей  с  обыкновенною
своей торопливостью.
   - Иди уж сам-то! - отвечала та ему с досадой.
   У Бакланова, по-прежнему, начались поддельные восторги.
   - Евпраксия, посмотри, ведь это полисмены! - восклицал он радостно, как
бы увидев братьев родных.
   Затем они сейчас же попали в совершенно сплошную массу народа.
   - Где ж мы с братом увидимся? - спросила Евпраксия.
   - Он хотел прийти в русское отделение, - отвечал Бакланов.
   - Ну, так и поедем туда, - сказала Евпраксия  и,  спросив  по-английски
первого попавшегося господина, повела мужа.
   - Боже мой, как скудно и бедно наше отделение! - начал опять восклицать
Бакланов. - Турция, посмотри, - и то какое богатство сравнительно с нами.
   - Не  кричи,  пожалуйста!  здесь  все  ходят  молча!  -  возразила  ему
Евпраксия, а потом, взглянув вдаль, прибавила с удовольствием:  -  А  вон  и
брат!
   Сабакеев в самом деле подходил к ним с Басардиным.
   - Madame, угодно вам руку? - сказал последний.
   Евпраксия, хоть и не с большим уодовльствием, но подала ему руку.
   Бакланов пошел с Сабакеевым.
   Евпраксия несколько раз обертывалась к ним и заметно  прислушивалась  к
их разговору.
   - Мне бы очень хотелось, ужасно!.. - говорил Бакланов.
   - Куда это вы собираетесь? - спросила она, наконец не утерпев.
   - Так, ужо, в кофейную, на одно представление, - отвечал ей муж.
   - Хорошо, я думаю, представление...
   - Не бойся, в худое место не заведу его, - сказал с улыбкой Сабакеев.
   - Боюсь, что ты более чем в  худое  заведешь,  -  сказала  с  ударением
Евпраксия.
   После обеда Бакланов вдруг пропал, так что  Евпраксия  и  не  видала  -
когда. Это ее заметно встревожило. Она часов до двенадцати его дожидалась.
   Наконец он возвратился, очень, по-видимому, веселый и довольный.
   - Где ты был? - спросила она.
   - У наших эмигрантов, - отвечал Бакланов с самодовольством.
   - Зачем же тебе это так понадобилось?
   - Во-первых, они сами пожелали меня видеть.
   - Я думаю! - отвечала Евпраксия насмешливо: - что ж у тебя может быть с
ними общего?
   - Как что общего?
   - Да так: ты их  не  старый  знакомый,  не  революционер;  ты  простой,
обыкновенный человек, помещик, значит, лицо ненавистное им.
   - У них не я один, а все бывают.
   - Это-то и глупо: люди печатно говорят, что они в Бога не  веруют  (при
этих словах все лицо  Евпраксии  вспыхнуло),  называют  все  ваше  отечество
нелепостью, вас - гнилым, развратным сословием, а вы к ним лезете.
   - Это значит, нельзя быть знакому ни с одним сатириком!  -  произнес  с
насмешкой Бакланов.
   - Какая уж тут сатира; они прямо  мужикам  говорят,  чтобы  они  топоры
брали и головы рубили  вам.  Наконец,  они  раздляют  их  убеждения,  так  и
действуйте так; а то дома кресты и чины получат готовы, а к нему  приедут  -
вольнодумничают; что ж вы после этого за люди?
   Бакланов как-то мрачно слушал жену. 17..



   Заговор зреет.

   С огромной лестницы срежнего здания Хрустального  дворца  сходили  наши
путешественники.
   Рядом с Евпраксией шел Басардин.  Он,  видимо,  старался  быть  умен  и
любезен.
   -  Вот  это  Европа!  Чувствуешь,  что  на  высшей  точке   цивилизации
находишься, - говорил он.
   В это время Блонден шел  уже  по  канату,  по  крайне  мере  на  высоте
пятидесяти саженей.
   Евпраксия взгянула вверх и отвернулась.
   - Что ж, вы уж и испугались? - сказал ей Басардин насмешливо и в то  же
время с нежностью.
   Евпраксия шла, ничего ему не ответив.
   Басардин старался нагонять ее и итти с ней рядом.
   - Это уже несчастие русских, - говорил он: - что мы не можем и не хотим
ни на что взглянуть прямо.
   - Что ж тут приятного смотреть прямо? - проговорила она.
   - Я не про это говорю, а про другое, - отвечал Виктор лукаво.
   - Не знаю, про что вы говорите, - сказала ему почти сердито Евпраксия.
   - Я говорю, - продолжал Виктор, понижая голос: - что вы вот,  например,
несчастливы в вашей семейной жизни,  а  между  тем  остаетесь  верны  вашему
долгу.
   Евпраксия сначала было рассердилась, а потом рассмеялась.
   - Вы ужасно глупы, извините вы меня! - проговорила она.
   Басардина при этом только слегка передернуло.  Впрочем,  он  сейчас  же
поправился и с насмешливой улыбкой продолжл следовать за Евпраксией.
   С Баклановым, между тем, шел Галкин.
   - Вам  всего  достанется  каких-нибудь  двести  или  триста  штук...  -
толковал он.
   - Тут не в количестве дело!.. - возражал Бакланов.
   - Вам все это в пояс уложат, - объяснял Галкин: - ведь  пояс  нигде  не
осматривают, согласитесь с этим.
   Бакланов молчал.
   - Не понимаю я вашего дела, господа, как хотите! - произнес он  наконец
и покачал с грустью головой.
   - Земскую думу надобно собрать!.. Согласитесь, что без этого нельзя.
   - А потом что?..
   - А потом разложение и федерация...
   Бакланов усмехнулся и задумался вместе.
   - Ну, так до свидания! - сказал Галкин.
   - Вы куда? - спросил его робко Бакланов.
   - В топографию.
   - А Сабакеев там?
   - Там; с утра сидит...
   Галкин ушел.
   Бакланов  остался  в   сильно-мрачном   настроении.   К   вящщему   его
неудовольствию, он увидел вдали Петцолова, который прямехонько шел на него.
   - Bonjour! - говорил он, дружески подходя и протягивая руку, как  будто
бы между ними ничего неприятного не было.  -  Вы  знаете,  что  произошло  с
madame Леневой? - начал он сейчас же.
   - Ее брат тут идет! - шепнул было, указывая на Басардина, Бакланов.
   - Ничего!.. Я ему сам все говорил:  он  нисколько  не  в  претензии,  -
говорил Петцолов. - Imaginez! - присовокупил он: -  она  нанимает  на  улице
Saint-Honore бельэтаж!.. имеет ложу в  опере!..  Словом,  живет  с  каким-то
англичанином-крезом.
   - Которого предпочла вам, как вас мне! - сказал Бакланов.
   - Oui! - подтвердил весело Петцолов: - а, ecoutez: вы  были  у  здешних
господ?
   - Был, - отвечал Бакланов.
   - Не правда ли, какие чудные люди?
   - Превосходные!
   - Как они ласкают молодежь! чудо!.. Adieu!
   - Вы уж уходите?
   - Да! Я завтра из Лондона уезжаю.
   - Что так?
   - Так!.. Нужно еще в Австрию заехать, просить тамошнего  раскольничьего
митрополита сюда переехать!.. - прибавил Петцолов уже полушопотом.
   Бакланов только посмотрел на него.
   "Чорт знает что такое!" - подумал он, когда молодой человек отошел. 18..



   Агитатор и раскольник.

   В одной из самых  сытных  лондонских  таверн,  в  Сити,  сидело,  между
прочим, много и русских купцов, приехавших на выставку.
   Купец, попавшийся нам в Дрездене, тоже тут обедал.
   Его  решительно  поедал  глазами  сидевший  невдалеке  от  него  Виктор
Басардин. Наконец, заметив, что купец доел последнее блюдо  и  стал  утирать
свою бороду, он прямо подошел и сел против него.
   - Вы знакомы, кажется, с господином Баклановым?.. - сказал он.
   - С каким господином Баклановым? - спросил купец не без удивления.
   - С одним моим знакомым; на выставке вы с ним кланялись.
   - Не знаю-с! - отвечал односложно купец.
   - Но мы вас знаем и уважаем!.. - продолжал Виктор заискивающим голосом.
- К вам ведь приходил на днях человек?.. - прибавил он таинственно.
   Купец посмотрел на Басардина внимательно.
   - Приходил-с! - отвечал он как-то отрывисто.
   - Ну, сами согласитесь, у  нас  ведь  Бог  знает  что  с  раскольниками
делают... наконец с вами самими!..
   Купец несколько времени  переводил  беспокойный  взгляд  с  Виктора  на
салфетку и с салфетки на Виктора.
   - Что кому за дело-с, что со мной ни делают! - проговорил он наконец.
   - Да, конечно, - отвечал Виктор, потупляясь: - но тут общая польза!
   - Какая это польза такая! Ничего мы такого не знаем и не наше дело.
   - А я полагал было... - произнес Басардин.
   - А коли полагали, так не угодно ли самим: площади у  нас  в  Питере  и
Москве большие, рассказывайте там, что вам охота.
   - Так что ж вы других-то к тому подводите?.. Вы  здесь  наболтаете  Бог
знает что, а потом за вас ответствуй.
   - Ну, уж вы можете быть спокойны, что здесь вас никто не выдаст.
   - Как не выдаст?.. Как вы бумаг-то в руки насуете, так тут  с  поличным
словят.  Вы,  значит,  только  одно  и  есть,  что  человека-то  под  гибель
подводите!
   - Ну, уж нас никто не  может  укорить,  -  возразил  Виктор,  поматывая
головой: - чтобы мы простого русского человека не любили  и  не  желали  ему
добра.
   - Благодарим на том покорно-с! Только словно бы того, пожалуй, нам и не
надо: вы, баре, сами по себе, а мы, мужики, сами по себе.  вы  вот  государя
императора браните, а мы ему благодарствуем и полагаем так, что собака лает,
а ветер носит... В Бога, вон, вы пишете, чтобы не веровать, и то мы  ничего:
считаем так, что от нерассудка вашего это происходит.
   - Что ж, мы не из-за денег же к вам стремимся?
   - Да денег мы вам и не дадим; деньги у нас не  ворованные,  а  потом  и
трудом нашим нажитые.
   - Чиновникам давали же их! - возразил Виктор ядовито.
   - Чиновники-то все-таки маненечко царские слуги, а не самозванщина...
   Басардин наконец встал.
   - На вас, значит, и надежды никакой питать нельзя!.. - произнес он.
   - Мало че, что надежды, а что ежели бы теперь во Франции али в  Австрии
было, я бы, себя оберегаючи, комиссару вас представил, - отвечал внушительно
купец.
   - Как это глупо! - сказал Виктор, уходя.
   - Что делать-то! Неученые! Инако думать и полагать не умеем! -  отвечал
купец. 19..



   Прокламации.

   Три дня уже как Сабакеев и Бакланов с женой ехали обратно в  Петербург.
Последний всю почти дорогу не пил, не ел ничего и был чрезвычайно грустен; а
Сабакеев, напротив, оставался совершенно спокоен и все  сидел  на  палубе  и
смотрел на море.
   По  случаю  небольшого  числа  пассажиров,  Бакланов  с  женой  занимал
отдельную каюту. В один вечер, ложась спать и снимая с  себя,  между  прочим
замшевый пояс, он проговорил вполголоса:
   - Ах, обуза, обуза проклятая.
   - Что такое это вы сказали? - спросила вдруг его Евпраксия.
   Последнее время она заметно присматривала за мужем.
   - Так!.. Ничего!.. - отвечал Бакланов.
   - Какая это у вас обуза? - продолжала Евпраксия.
   Бакланов молчал.
   - Да ну же, говори! - сказала она.
   Бакланов усмехнулся.
   - Да вон... из Лондона... порученье дали.
   - Что-о-о? - воскликнула Евпраксия.
   - Да не кричи, пожалуйста! - перебил ее Бакланов:  -  из  Лондона!..  -
прибавил он шопотом.
   - Что из Лондона?
   - Прокламации!
   Евпраксия даже отступила несколько шагов назад.
   - Ах, вы, сумасшедший человек! Сумасшедший! - воскликнула  она:  -  где
они у вас, подайте сейчас!
   - Как возможно!.. Я не хочу подлецом быть!
   - Подлецом вы будете, если привезете их. Для чего вы это делаете?
   - Чтобы возбудить.
   - Кого? к чему?
   - Да к чему бы то ни было. Все  лучше,  чем  оставаться  при  настоящем
порядке.
   - Как к чему бы то ни было! - воскликнула Евпраксия: - да  вы  в  самом
деле после этого злодеи какие-то!.. Кто вам дал это право делать?.. Кто  вас
уполномочивал?
   - Вся Россия вас растерзает, если ей хоть пальцем указать на вас.
   - Ну, оставьте меня, пожалуйста, в покое!
   - Нет, не оставлю. Вы, кажется, совершенно забыли, что у вас есть дети,
у которых вы промотали все состояние и для которых должны теперь  трудиться,
а не в рудники итти.
   - До рудников еще далеко, - проговорил Бакланов с улыбкою.
   - Очень недалеко! Не успеете, я думаю, носу в Петербург  показать,  как
всех вас в крепость пересажают.
   - Кто же узнает?
   -  Да  уж  и  знают,  вероятно,  давно.  Не  один  раз  уж,   вероятно,
телеграфировали об вас.
   Замечание это заметно сконфузило Бакланова.
   - И кем увлекся?..  Кому  подражать  стал?..  -  продолжила  между  тем
Евпраксия: - мальчишкам!.. Неужели настолько рассудку-то нет,  чтобы  понять
это своим умом?
   - Однако в числе этих мальчишек и брат ваш.
   - Брат увлечен несчастною любовью своею. Она этаких  и  подбирает:  или
энтузиастов, или  дураков...  Подайте  сейчас,  где  у  вас  эти  бумаги?  -
заключила она, вставая и подходя к мужу.
   - Да вон... в поясе!... отвяжись только! - отвечал Бакланов  как  бы  с
досадой.
   Евпраксия сейчас же проворно взяла пояс. Оборвав до  крови  ногти,  она
сама расшила его и начал выкидывать из него в отворенное окно бумажки.
   - Все ли тут? Нет ли еще?
   - Все тут, ей-Богу!.. - отвечал Бакланов.
   Евпраксия и самый пояс бросила в  море.  После  такого  поступка  жены,
Бакланову стало как-то легче.
   - Чорт  с  ними,  в  самом  деле!  -  сказал  он,  сибаритским  образом
разваливаясь на койке.
   Евпраксия уселась в кресла.
   - Как это вам могло прийти в голову,  скажите,  пожалуйста?  -  сказала
она.
   Евпраксия с грустью качала на него головою.
   - Я было сначала и  отнекивался,  -  продолжал  Бакланов:  -  надулись,
перестали со мной говорить... мне уж и неловко стало.
   Евпраксия усмехнулась.
   - Вашему ничтожеству я уж и слов не нахожу; да хор