чал  утвердительно  Никтополионов.  -  Как  ее  фамилия-то,
проклятой! - прибавил он, припоминая.
   Бакланову вдруг почему-то  захотелось,  чтоб  он  не  договаривал  этой
фамилии.
   - Ленева, да! да! так! - махнул вдруг Никтополионов.
   - Ленева! -  повторил  Бакланов:  -  не  может  быть!  -  сказал  он  и
захохотал.
   - Отчего же не может быть? Он еще покойного мужа ее опутал. Привез сюда
его, взял в маленькую часть, выдавал ему денег больше, чем следовало, брал с
него векселя, ну, а пожить-то тоже они любили широко... она вон этта при мне
в магазине у Лямиля 500 целковых зараз так и бросила.
   - О, вздор какой!.. Ленева и Эммануил Захарыч!..  ха=ха-ха!  -  хохотал
Бакланов, между тем как волосы у него становились дыбом от ужаса.
   - Да вы разве знаете ее? - спросил Никтополионов.
   - Да! я ее знаю, - отвечал Бакланов с ударением.
   - Ну, так извините: это я говорил не про нее!  -  отвечал  с  нахальным
спокойствием Никтополионов и отошел.
   Бакланов покачивался всем телом.
   - Никтополионов! - крикнул он.
   Тот подошел.
   - Послушайте! - начал Бакланов (голос его окончательно ему изменил):  -
для меня это важно, - так, может быть, важно, как  вы  и  не  предполагаете.
Скажите, правду ли вы говорите, или это так -  одна  клевета,  для  красного
словца?
   - Про Леневу-то?
   - Да.
   - Да спросите,  весь  город  вам,  всякий  мальчишка  скажет.  Да  вот,
постойте!.. Эй ты, Михайла! - крикнул он  маркеру:  -  любовница  у  Галкина
есть?
   - Есть! - отвечал тот.
   - Кто?
   - Ленева, кажется, по фамилии-то.
   - Я его не учил! - сказал Никтополионов и опять отошел.
   Бакланов продолжал сидеть, качаясь всем телом. "Софи,  верятно,  теперь
находится в объятиях Галкина". Далее этого представления он не мог выдержать
и, взяв шляпу, проворно вышел из клуба.
   Никтополионов, начавший играть  на  бильярде,  посмотрел  ему  вслед  с
насмешливою улыбкой.  Он  видел,  что  чем-то  напакостил  человеку,  и  был
совершенно этим доволен. 10..



   Дикий скиф просыпается в моем герое.

   На улицах  была  совершенная  темнота.  Тепловатый  и  удушливый  ветер
опахивает со всех сторон. Бакланов не шел, а бежал к дому Софи. У дверей  он
сначала позвонил, а потом стал стучать  кулаком  что  есть  силы.  Иродиада,
испуганная, в одном белье, с сальною свечкой в руках отворила ему дверь.
   - Пусти! - сказал он и, проворно отстранив  ее  рукой,  пошел  в  залу,
гостиную и спальню.
   - Барин, что вы делаете? - говорила она, идя за ним.
   В спальне, Софи уже улегшаяся, при слабом  освещении  ночной  лампадки,
едва успела накинуть на себя кофту и привстать с постели.
   Бакланов приостановился. Он видел только  одно,  что  Софи  была  не  с
любовником.
   Та, надев наскоро блузу и туфли, вышла к нему.
   - Почему вы меня не приняли, когда я был у вас? - начал он резко.
   Софи сконфузилась.
   - Меня не было дома, - сказала она.
   - Но у вас однако у подъезда была карета?
   Голос и губы Бакланова при этом дрожали.
   - Это была карета их знакомой-с, дожидалась  тоже  их!  -  вмешалась  в
разговор Иродиада.
   - Молчи! - рявкнул на нее Бакланов, и Иродиада скрылась.
   - Это была карета вашего любовника! - обратился он уже к Софи.
   - Александр!.. - проговорила было та.
   - Без восклицаний, - остановил он ее движением руки: - я для вас бросил
все: службу... Петербург... Я  вас  за  ангела  невинного  считал,  а  вы...
ха-ха-ха! любовница жида!
   - Я не любовница!.. нет, Александр, нет!.. -  говорила  Софи,  ломая  с
отчаяния руки.
   - Что ж он такое для вас? - спросил Бакланов.
   - Он... (Софи очень сконфузилась). Он приятель моего мужа... имел с ним
дела... давал нам деньги взаймы... и больше ничего!
   - Деньги взаймы! Шейлок будет давать деньги взаймы! Да  знаешь  ли  ты,
коварное существо, что ведь они мясом, кровью  человеческою  требуют  уплаты
себе...
   Софи отвернулась: она, видимо, не находила возможности оправдаться.
   - Вчера вы, - продолжал Бакланов, заскрежетав зубами: -  хотели  чистою
сохраниться для меня!.. Полно, так ли?.. Не для любовника ли вашего, скорей,
вы сберегали себя, чтобы нежнее усладить его в объятиях ваших?
   - Александр, Александр! Не могу я с тобой говорить: ты напугал меня.
   И Софи в самом деле только рыдала.
   - А! - воскликнул Бакланов: - у меня в этих  руках  только  мало  силы,
чтоб задушить тебя и себя!.. Зачем вы меня требовали  и  выписывали  сюда!..
Чтобы насмеяться, надругаться надо мной!
   - Я люблю тебя! - произнесла Софи, складывая перед ним руки.
   - Нет! вы любите другого! - отвечал Бакланов с пеной у рта. -  Оставьте
хоть этим маленькое уважение к себе;  иначе  что  же  вас  привело  к  тому?
Бедность ли, нищета ли? Вы, слава Богу, ходите в шелках, сидите на бархате.
   И он закрыл лицо рукою и заплакал.
   - Клянусь Богом, я невинна, Александр, Александр!  -  повторяла  только
Софи.
   - Ты невинна? Отчего же вы давеча не приняли меня? Он ваш знакомый -  и
я тоже!.. Мало ли по двое знакомых бывают в одно время.
   - Но его ж не было у меня! - вздумала было еще раз утверждать Софи.
   - А это что? это что? - говорил Бакланов, показывая на  окурок  сигары,
валявшийся на столе: губы его при этом посинели, лицо побледнело.
   Софи тоже побледнела.
   - Я за несколько часов перед тем, у него... в доме...  курил  такую  же
сигару... в такой же соломке... он мне сам, из своего  кармана  подал  ее...
презренная тварь! - заключил Бакланов и бросил сигаркою в лицо Софи.
   Та вскочила.
   - Боже мой! Он бьет меня наконец! - воскликнула она и  ушла  к  себе  в
комнату.
   Иродиада поспешила за нею затворить дверь.
   Бакланов опустился на стул, потом вдруг вскочил, ударил  этот  стул  об
пол и разбил его вдребезги, схватил со стола шандаль и  тоже  врезал  его  в
пол, толкнул ногой притворенную в залу дверь, так что та слетела с петель  и
грохнулась на окно,  которое  разбилось  и  зазвенело,  и  затем,  распахнув
настежь дверь в сенях, он вышел на улицу.
   Софи и Иродиада, стоявшие запершись в спальне, трепетали, как  осиновые
листья.
   Первое намерение Бакланова было умертвить себя, и, только придя в  свой
номер, он вспомнил, что у него нет ни пистолета ни даже бритвы. Не итти же в
трактир, просить ножа для этого?
   Он в изнеможении упал на постель и так  пролежал  до  самого  утра,  не
смыкая глаз.
   К утру озлобление в нем сделалось несколько поспокойнее;  но  зато  оно
стало как-то упорнее и бессердечнее, и на тот алтарь, на который он так  еще
недавно возлагал такие искренние жертвы, он уж плевал!
   - А что, правда ли, что Ленева  любовница  откупщика?  -  спрашивал  он
грубо и цинически трактирных слуг.
   - Да, говорят, что так-с!.. - отвечали ему те. 11..



   С расчетом составленная комиссия.

   Город, выбранный  нами  в  настоящем  случае,  совершенно  идеальный  и
несуществующий. Лица, в нем выведенные, тоже совершенно  вымышленные,  и  мы
только в них, по мере  нашего  понимания,  старались  выразить  те  явления,
которые не совсем же неприсущи  нашей  жизни,  а  теперь,  сообразно  нашему
плану, нам придется выдумать и  целое  уголовное  дело.  Положим,  например,
хозяин дома Фокиев 14 сентября вышел из дома в двенадцатом  часу  и  увидел,
что у жильца его, в нижнем этаже, ставни  были  еще  не  отворены.  Это  его
удивило, тем более, что жилец  этот  был  жандармский  офицер,  всегда  рано
встававший и последнее время ужасно хлопотавший по  одному  откупному  делу.
Фокиев воротился и, войдя в самую кваритиру, увидел, что там  никого,  кроме
самого  жандармского  офицера,  не  было,  но  и  он  лежал  на  постели,  с
перерезанным наотмашь горлом. Хозяин объявил полиции, и тем же утром были на
пароходе арестованы крепостные дворовые люди жандармского  офицера,  которые
будто бы  убили  его  за  жестокое  с  ними  обращение,  а  потому  их,  как
бунтовщиков, предали военно-судной комиссии.
   В комиссии этой предписали заседать и Бакланову.
   Задушив в сердце своем чувство  любви,  он  рад  был  кинуться  в  омут
служебной деятельности.
   Нервное и раздраженное состояние в нем еще оставалось.
   Презусом  комиссии  назначен  был  командир   гарнизонного   батальона,
полковник богомольный и задумчивый, особенно в последнее время,  так  как  у
него ужасная происходила тяжба с  полицеймейстером,  также  опытным  военным
человеком, за воздух, которым должны дышать гарнизонные  солдаты.  Полковник
говорил, что будто, по казарменному положению, им надо было, положим, 60 000
кубических сажен, а злодей полицеймейстер уверял, что  на  практике  солдаты
всего живут в 30 000  кубических  саженях,  и,  соразмерно  с  этою  суммой,
требовал сносу квартирных денег. Начальник края мог решить этот вопрос так и
иначе.
   В  военные  ассесоры  себе  полковник  выбрал  поручика   Козлова,   из
сдаточных.
   - Он нам своми простыми чувствами всегда скажет верно! - говорил  он  и
обращался потом к самому поручику:
   - Ну, как вы, Козлов, об этом думаете?
   Поручик краснел и вставал.
   - Я, ваше высокородие, точно что... разумеется... Коли  не  он  или  не
она, так кто же другие?
   - Понимаю, понимаю,  -  перебивал  его  полковник.  -  Ну  вот  вам!  -
обращался он затем к аудитору.
   - Это что-с! И сомнения в том никакого нет! - отвечал тот.
   Членом гражданским был провиантский чиновник, который,  может  быть,  в
разных сортах хлеба  и  знал  толк,  но  к  судебной  части  был  совершенно
равнодушен и получил настоящее назначение, вероятно, потому, что всегда и во
всем сходился во мнениях своих с начальством.
   Другим членом был командирован тот чиновник, который  производил  самое
следствие, и конечно, все, что  им  было  сделано,  находил  превосходным  и
совершенно достаточным.
   Бакланова избрали более по его молодости и неопытности. 12..



   Молодость не всегда бывает удобна!

   Собираясь  в  комиссию,  герой  мой  несколько  раз  примерялся   перед
зеркалом, какое ему сделать серьезное лицо. Он снял с руки золотое кольцо  и
оставил одно только чугунное, подаренное ему еще  в  пансионе  Сонею;  жилет
надел черный, наглухо застегнутый. Все это он  делал  с  тем,  чтобы  больше
придать себе монашеский вид.  Несмотря  на  эти  несколько  внешние  приемы,
Бакланов шел на поприще судьи с сердцем чистым и с самым твердым  намерением
действовать по самой крайней справедливости.
   Дело, чтобы не было по нем большой огласки,  производилось  на  дому  у
презуса.
   Когда Бакланов вошел, члены комиссии, сидевшие за  столом,  на  котором
стояло зерцало, пили  чай  и  курили.  При  этом,  или  даже  вообще,  когда
кто-нибудь из членов начинал  курить,  презус  обыкновенно  незаметно  мигал
поручику Козлову, который сейчас же вставал, вынимал из зерцала орла и  клал
его на шкап, а потом, когда курение прекращалось, то снова вкладывал  его  в
прежнее  место,  вероятно,  затем,  чтобы  сия  эмблема   благосостояния   и
могущества Российской империи не видела их маленькой человеческой слабости.
   Аудитор, при входе Бакланова, допрашивал уже главную преступницу, девку
дет двадцати семи, с неумным, истощенным и распутным лицом, в  платчишке  на
голове и в оборванном капотишке, с  кандалами  на  руках  и  ногах.  На  все
вопросы, прежде чем отвечать, она моргала носом и обтирала его потом,  звеня
цепями. У печки, в комнате тоже стоял арестант, с  более  умным  и  зверским
лицом, и тоже в наручнях.
   Все это неприятно и тяжело поразило Бакланова. Он сел. Ему подали  чай;
он отказался.
   - Ну,  так  как  же?  Накануне  Вздвиженья?..  -  говорил  хладнокровно
аудитор,  смотря  одним  глазом  в  такан  чаю,  из  которого  по   временам
прихлебывал, а другим - в лежавшие перед ним допросы.
   - Да-с! - отвечала девка, моргнув носом.
   - Ты сама-то что же делала?
   - Я, батюшка, на ножках только у него посидела.
   - Кто же за голову-то его держал? - продолжал аудитор.
   - Николай-с! - отвечала девка, показав головой на мужчину-арестанта.
   Тот при этом сделал что-то вроде гримасы, и трудно  было  сказать,  что
она означала, - усмешку ли, или так его только подернуло.
   - Он за волоски, чу! говорит, его держал, - прибавила девка.
   - Что ж ты слышала при этом: оборонялся  ли  тот,  бранился  ли?  Может
быть, не давался?
   - Нет-с, всхлипнул только раза два этак горлышком, - отвечала девка.
   У Бакланова начинали волосы становиться дыбом.
   - Что это такое она рассказывает?  -  спросил  он  презуса,  который  с
грустным видом прислушивался к ответам арестантки и на вопрос Бакланова даже
не ответил.
   - Чем же, каким орудием была нанесена ему смерть? - продолжал между тем
спрашивать аудитор.
   - Да я и не знаю, - отвечала девка, в самом деле, кажется, не знавшая.
   - Чем? - обратился аудитор к мужчине.
   - Бритвой-с, - отвечал тот и опустил глаза в землю.
   - Но что же за причина, заставившая их убить? - вмешался опять Бакланов
и потом, не дав ответить себе чиновнику, производившему следствие, он  вдруг
обратился к подсудимой: - Но что за причина,  любезная,  побудила  тебя  это
сделать?
   - Господин, судырь, один научил нас и две тысячи рублев денег  дал  нам
за то.
   - Где же и какой это господин? - заговорил  торопливо  Бакланов.  -  Он
содержится, вероятно, в остроге тоже?
   - Врет все! отводы одни! - произнес с печальной усмешкой презус.
   - Я не видывала их-с, не знаю, кто такие, - отвечала девка.
   - Стало быть, они не за жестокое обращение, как сказано в  предписании,
убили господина, а их кто-то подучил к тому? - не отставал Бакланов.
   - Так и есть, как сказано в предписании-с!..  Видят,  что  пишут...  из
всего дела соображают, - объяснил было ему провиантский чиновник.
   - Но как же? Нет, позвольте, господа! - восклицал Бакланов, начиная  уж
горячиться. - Вы за жестокое обращение убили  барина,  или  вас  научили?  -
обратился он к арестанту-мужчине.
   - Было того и другого, - отвечал тот, переступив  с  ноги  на  ногу.  -
Известно, если бы господин был подходящий, не сделали бы того.
   Аудитор однако снова приступил к допросам.
   - Совершив преступление, что вы сделали?
   - На пароход пошли, - отвечала девка.
   - Тут, значит, вас и взяли?
   - Да-с. Билеты нам тот же господин еще накануне принес.  Мы  пошли,  да
хожалый нас и встретил...  Он,  как  приходит  в  квартал,  там  и  говорят:
"Коклевского убили". А он говорит: "Я лакея, говорит, его видел, на  пароход
идет!"
   - Знаем это, знаем!.. - перебил ее аудитор.
   - Но где же этот господин, который их научил? Вот кого надо отыскать! -
повторил Бакланов, продолжая двигаться на стуле. -  Ты  тоже  не  знаешь?  -
обратился он к мужчине-арестанту.
   - Не знаю, ваше благородие, как есть пред Богом, - отвечал  тот,  пожав
плечами.
   - Каким же образом тебя уговорили?
   - Недели две, ваше благородие, он к нам ходил,  все  уговаривал.  Здесь
тоже народу много-с, город проезжий... Кто его знает, кто такой?..  -  "Вот,
говорит, вам две тысячи  целковых,  поедете  на  Кавказ,  паспортов  там  не
спрашивают".
   - Все вздор... Из злости на барина только и  сделали,  из  дела-то  это
видно! - подтвердил опять провиантский чиновник.
   - Это что ж? Не запираемся в том, ваше благородие, - отвечал  арестант:
- господин был, не тем будь помянут, воды другой раз  подашь,  не  утрафишь:
холодна, либо тепла;  дуют-дуют,  ажно  кости  все  трещат,  помилуйте-с!  -
прибавил арестант, обращаясь более к Бакланову и даже с небольшим  признаком
слез на глазах.
   Но тому больше было жаль  девку;  видимо,  что  она  была  только  дура
набитая.
   - Как же она-то, зачем  участвовала?  -  спросил  он  опять  арестанта,
указывая на девку.
   - Из-по любви ко мне, - отвечал тот.
   - А у тебя связь с ней, а?
   - Да-с.
   - Была? - спросил он самое девку.
   - Гуляла с ним.
   Бакланов с большим еще участием взглянул на них.
   "О, любовь! кого ты ни  связуешь?"  -  подумал  он  глядя  на  эти  два
некрасивые существа.
   Презус между тем посмотрел на часы и объявил, что заседание кончилось.
   Бакланов уехал домой, возмущенный до глубины души: "вероятно, что  этот
господин, их научивший, и их барин были оба мерзавцы, - а  наказание  терпят
только эти два полуидиота; непременно надобно бы их участь облегчить, а того
злодея поймать".
   Герой мой был очень еще неопытен в судебной практике. 13..



   Завеса несколько приподнимается.

   Чем далее происходил суд, тем более Бакланов начинал  видеть,  что  тут
что-то такое да не так, и что  заседавшие  с  ним  судьи  судили  не  совсем
беспристрастно.
   По совершенной еще невыработке житейского  характера,  он  беспрестанно
обдумывал, как ему себя вести и с кем бы наконец посоветоваться. Виденный им
у откупщика пьющий  вице-губернатор  показался  ему,  в  этом  случае,  всех
удобнее: по крайней мере, когда за обедом все пели, он один не  пел  и  даже
как будто бы стыдился этого!
   Бакланов поехал к нему.
   В темной и грязной передней он увидал, что на прилавке дремал лакей. Он
должен был разбудить его.
   - Барин не так здоровы,  -  проговорил  было  тот  сначала;  но  потом,
порассудив, прибавил: - да вы из больших чиновников, аль из маленьких?
   - Нет, не из больших, - отвечал Бакланов.
   - Ну, так пожалуйте-с, - сказал лакей.
   Бакланов вошел.
   Вице-губернатор, в халате, грудь нараспашку,  сидел  перед  закуской  и
имел как-то странные сжатые губы.
   - А, прошу покорнейше! - произнес он,  узнав,  видно,  Бакланова  и  не
привставая, впрочем, сам с места. Рукой он указал ему на стул.
   Бакланов сел.
   - Я к вам, Николай Григорьич, с просьбой, - начал он сейчас же.
   - А! - произнес вице-губернатор и вслед затем длинною  струей  выпустил
из рта воздух, как человек, которому дышать трудно.
   - Я командирован в  военно-судную  комиссию  над  дворовыми  людьми  по
убийству Коклевского.
   - А! - повторил еще раз вице-губернатор и затем,  как  бы  исполнившись
какого-то грустного воспоминания, порастянул глаза, выпил молча рюмку  водки
и стал лениво закусывать колбасой: более нормальным образом желудок  его  не
принимал уже пищи.
   - Тут чорт знает что такое, - продолжал Бакланов. - Они показывают, что
их научил какой-то господин, но кто он - не сказывают,  тогда  как  он-то  и
есть главный преступник.
   - Раз, вечером, - заговорил вдруг вице-губернатор: -  приводят  ко  мне
человека... мертво-пьяного.
   "Хорош и ты-то теперь", - подумал Бакланов.
   - Человек этот был бухгалтер откупа. Он-с, - продолжал вице-губернатор,
снова  потупляя  голову:  -  с  слободскими  девками  прогулял  пять   тысяч
целковых... ну и кончено? так ли?
   Бакланов не знал, что отвечать ему на это.
   - Не, не кончено!.. - отвечал сам себе вице-губернатор: - человек  этот
умирает  одночасно  в  остроге  и  документы  свои   передает   жандармскому
офицеру... ну, и прах их возьми, так ли? Нет, 14-го сентября г. офицер  убит
своими дворовыми людьми.
   У Бакланова начинал делаться в голове совершенно какой-то туман.
   - Какие же это документы? - спросил он.
   Вице-губернатор развел руками.
   - Есть книга живота-с, - почти запел он: - еже пишется в ней вся:  куму
- рубль, куме - два; а мы имя свое бережем! - заключил он  и  затем  обратил
почти величественное свое лицо к Бакланову: - и то бы ничего-с! -  заговорил
он несколько даже трагическим голосом: - но красными чернилами  тут  написан
итог наших канальских барышей.
   - Барышей?
   - Д-д-а-с! А мы имя свое бережем!.. Они - деньги, а мы имя! -  повторил
он.
   - Но, ради Бога, скажите мне откровеннее, - умолял его Бакланов.
   - Ничего больше не знаю-с, ничего! - отвечал вице-губернатор: - молодой
вы человек! - прибавил он и потом с чувством: - не видьте лучше и не знайте:
мрак спокойнее света!
   И как бы в доказательство того он закрыл глаза.
   Бакланов пробовал было еще рз  его  расспрашивать,  но  вице-губернатор
только как-то бессмысленно смотрел на него и отве