- Но преступление ведь, кажется, очень важное.
   - Нет, что ж: нарушение правил благочиния, уличный скандал.
   - Однако я сам читал их прокламацию и воззвания не к уличному скандалу.
   - Да, - отвечал с улыбкою адвокат: - но император не  желает  придавать
этому никакого особенного значения.
   - Однако, может быть, этих людей сошлют на галеры? - прибавил Бакланов.
   - Вероятно, - подтвердил адвокат.
   Бакланов исполнялся удивления и негодования и, придя домой,  сейчас  же
начал писать статью: "Об открытом суде вообще, и каков он во Франции".  Весь
запас старых университетских сведений, все, что прочтено потом  в  журналах,
все это было воскрешено в памяти, статейка вышла весьма, весьма приличная.
   - Вот это жизнь! - говорил он, проработав с утра до самого обеда.
   Трудом своим ему ужасно хотелось с кем-нибудь поделиться.
   Раз, идя по бульвару, он увидел Галкина, шедшего с каким-то господином.
   Юноша сей, заметив его, сейчас же хотел было дать тягу  в  сторону,  но
Бакланов сам подошел к нему.
   - Здравствуйте-с! - сказал он ему довольно приветливо.
   - Ах, да, здравствуйте! - отвечал робко и с удовольствием Галкин.
   Шедший с ним господин тоже поклонился Бакланову. Тот всмотрелся в него.
   - А, monsieur Басардин! Здравствуйте.
   - Скажите, пожалуйста, - начал тот: - вы с сестрою моей сюда приехали?
   - Нет, - отвечал Бакланов смело, но в сущности весьма  сконфуженный.  -
Мы были с ней в Бадене, а потом она поехала  куда-то  в  Швейцарию,  а  я  в
другое место.
   - Досадно! - проговорил Виктор, крутя усы.
   С молодым Галкиным он не только не был враг, а, напротив,  в  дружбе  с
ним находился, и Галкин, по преимуществу, уважал Басардина  за  то,  что  он
продергивал в печати его отца.
   Когда потом узналось, что Басардину платят из откупа  за  то,  чтоб  он
молчал, то молодой человек и это в нем уважил, говоря, что с  этаких  скотов
следует брать всякому.
   - Я либеральному человеку, - пояснил он: - все  прощаю,  что  б  он  ни
сделал.
   Теперь они жили даже вместе и постоянно ходили под руку.
   - А что, господа, не свободны ли вы как-нибудь  вечерком?  -  заговорил
вдруг Бакланов несколько заискивающим голосом.
   - А вам что? - спросил Галкин.
   - Да мне бы хотелось прочесть вам мою статейку, которую  я  написал  по
случаю разных парижских распорядков. Вот и вам, господин Басардин.
   - Я очень рад, я свободен! - произнес с восторгом Галкин.
   Басардин молчаливым поклоном изъявил согласие. Несомненный ли успех его
новых произведений, в которых он называл уже прямо  по  именам  тех  лиц,  о
которых писал, или Виктор имел в голове своей какое-нибудь еще новое и более
серьезное предприятие, только он заметно важничал и был как-то таинственен.
   Чтение условлено было на другой день вечером.
   Отойдя от своих будущих судей, Бакланов несколько даже устыдился, перед
кем это он будет читать.
   "Что же, - успокаивал он себя: - молодой этот человек хоть  и  недалек,
но по стремлениям своим благороден, а Басардин - сам известный обличительный
писатель!. 12."



   Красные.

   На среднем столе, в номере Бакланова, стояли сифон содовой воды,  сахар
в серебряной сахарнице, красное вино, и посреди всего этого лежала тетрадка.
   Часов в восемь пришли гости.
   Басардин  был  по-прежнему  мрачен  и  серьезен,  а  Галкин,   хоть   и
вольнодумен, но доволен.
   Бакланов, с свойственным всем авторам нетерпением  и  робостью,  ожидал
начала чтения.
   Судьи его наконец уселись.
   Басардин, как опытный литератор, сел поближе у самого стола,  а  Галкин
на диване в глубоко-внимательной позе.
   - Ну-с, так  я  начну,  -  говорил  Бакланов,  слегка  откашливаясь,  и
зачитал:  -  "Все  великие  истины  просты  и  часто   даются   человечеству
непосредственно:  первобытные  народы  судили   своих   преступников   судом
открытым, гласным;  впоследствии  это  представлено  было  лицам  избранным,
судьям, и только уже с развитием цивилизации,  с  внесением  в  общественный
распорядок  высших  нравственных   идей,   общество   снова   обратилось   к
первоначальной форме суда".
   - Да позвольте-с, - перебил  его  Галкин:  -  в  первобытных  обществах
совсем другое считалось  преступлением,  воровство  там  было  ловкостью,  а
убийство - молодчеством.
   - Да так и надо! - подхватил, с мрачным выражением, Басардин:  -  пусть
всякий защищается сам, а у нас статью, вон, про кого напишешь, так сейчас  в
острог ладят засадить.
   - Да я не про то совсем,  господа,  говорю!  -  возражал  удивленный  и
сконфуженный  этими  замечаниями  Бакланов.  -  Я  объясняю  только,  как  в
обществах человеческих шел исторически суд.
   - Ничего я не вижу  из  ваших  объяснений,  ничего!..  -  возражал  ему
Галкин.
   Бакланов сделал заметно недовольную минут.
   - Я говорю-с, - начал он пунктуально: -  что  суд  сначала  принадлежал
вполне самому обществу, судили, так  сказать,  простым  мирским  приговором;
наконец стали судить по обычаям, преданиям; а там, после разных  комбинаций,
он делается, например, во времена феодальные, принадлежностью  начальника  -
барона. Это ведь бессмыслица!
   - Разумеется, - подтвердил Галкин.
   - От барона он передается судье-специалисту, произвол которого все-таки
связывается преданиями и законами. Согласны вы с этим?
   - Совершенно! - подтвердил Галкин.
   Но Басардин, заметно делавший над собой усилие, чтобы понять,  что  тут
говорилось, на этом месте вдруг поднял голову.
   - Вы говорите, в феодальные времена начальники-бароны судили... Вот  на
Кавказе я служил... Там дикий совершенно народ,  а  тоже  начальники  судят:
возьмет да и застрелит, и баста!
   - Я  не  то  совсем  говорю!  -  отвечал  ему  с  досадой  Бакланов.  -
Судье-специалисту, - продолжал он: - придали наконец суд по совести, то есть
присяжных, или, другими словами, внесли элемент прежнего общественного суда.
   - Я не понимаю, к чему вы все это ведете? - возразил Галкин.
   - И я тоже! - подтвердил Басардин.
   - Веду к тому-с, - отвечал Бакланов: - что у нас, собственно в  России,
вопрос этот теперь на очереди. В противодействие ему обыкновенно ставят  то,
что у нас не может быть присяжных, что они необрзованы. Прекрасно-с. Но  они
должны быть таковы,  потому  что  таковы  и  преступники.  Человек  живет  в
известном обществе, знает все его условия. Только это общество и имеет право
судить его. Странно было бы,  если  бы  краснокожего  людоеда  стали  судить
английские присяжные, а madame Лафарж - калмыцкий суд.
   - Что ж из этого будет, если  вы  одну  эту  форму  введете,  а  тысяча
других, старых ветошей останется?
   - Что ж делать с этим?
   - Надобно все  изменить,  -  отвечал  Галкин:  -  уничтожить  сословия;
сделать землю совершенно свободною,  как  воздух,  пусть  всякий  берет  ее,
сколько ему надобно; уничтожить брак, семью.
   - Это земля там, и сословия, все это пустяки! - перебил его Басардин: -
а главное, чтоб деньги у этих каналий-богачей не лежали!
   - И чтобы деньги не лежали!
   - Да кто же вам позволит сделать это, господа? - возразил Бакланов.
   - Итти, так позволят! - подхватил Галкин, выворачивая при  этом  глаза,
чтобы сделаться пострашней.
   - Взять топор, так  позволят!  -  подхватил  Басардин,  грозно  тряхнув
головой и подняв кулак на воздух.
   - Господа,  вы  рассуждаете,  как  дети,  как  мальчики!  -  воскликнул
Бакланов.
   - Нет, мы рассуждаем, потому что знаем...
   - Что вы знаете?
   - Знаем, чего хочет народ.
   - Какой?
   - Русский!..
   - Да народ вас первых побьет каменьями, - вскричал уж Бакланов.
   - Ха-ха-ха! - ответили ему на это молодые люди.
   Затем сделался всеобщий шум.
   - Глупо, господа, глупо! Как хотите! - восклицал Бакланов.
   - Я не понимаю вас, не понимаю! - отвечал, топорщась, Галкин.
   - Так говорить подло, низко, скверно! -  произносил,  скрежеща  зубами,
Басардин.
   Спор этот прерван был вошедшим человеком.
   - Monsieur, madame votre epouse est arrivee! - сказал он Бакланову.
   У того мгновенно выскочили из  головы  и  статья,  и  открытый  суд,  и
невежественные опоненты его,  и  в  воображении  представлялась  сердитая  и
укоряющая Евпраксия.
   - Где она?.. - говорил он робким голосом, выходя за лакеем в коридор, и
очень был рад, что там было не так светло.
   - Monsieur! - сказал ему лакей, показывая на стоявшую невдалеке даму  с
мужчиной: последний был Валерьян Сабакеев.
   - Une chambre! - сказал Бакланов лакею и подошел к жене.
   - Приехали! - проговорил он радостно-заискивающим голосом.
   Евпраксия ничего ему не отвечала и вошла в отворенную лакеем дверь.
   Бакланов заметил, что она очень похудела, и в то же  время  похорошела,
хотя выражение лица ее было почти суровое.
   - Ну, здравствуйте-с! - сказал было он опять ласково и поцеловал у жены
руку, но Евпраксия и тут ему ничего не сказала.
   - Не зная, как себя держать, Бакланов заговорил с шурином.
   - И вы, Валерьян, приехали, - это прекрасно!
   - Приехал, - отвечал Валерьян.
   В  голосе  его  Бакланову  тоже   послышались   как   бы   насмешка   и
неудовольствие.
   Евпраксия,  видимо  утомленная  дорогой,   села.   Бакланов   осмелился
взглянуть на нее повнимательнее и хоть бы малейшее заметил в чертах лица  ее
снисхождение к себе.
   - Что ж, ты здоров? - проговорила наконец она.
   - Здоров! - отвечал Бакланов какою-то фистулой.
   - Как же ты писал, что болен?
   - Выздоровел.
   В это время в номер вошел лакей.
   - Ваши гости спрашивают, возвратитесь вы к ним или  нет?  -  сказал  он
Бакланову.
   - Убирались бы к чорту! - отвечал тот.
   Лакей с улыбкой вышел.
   Сабакеев обратился к сестре.
   - Ну, так я пойду, - сказал он.
   - Ступай! - отвечала ему та с ласковой улыбкой.
   - Куда это, мой милейший? - спросил его Бакланов.
   - Нужно! - отвечал Сабакеев и ушел.
   Оставшись с женою вдвоем, Бакланов решительно  не  находился,  что  ему
делать.
   - Куда это брат пошел? - поспешил он о чем-нибудь заговорить.
   - К невесте своей, - отвечала односложно Евпраксия.
   - Вот как!.. Кто же она такая?
   - Елена, дочь madame Базелейн.
   - Ах, Боже мой! - воскликнул Бакланов, как бы и  с  живым  участием:  -
девочкой еще маленькою помню!.. Как же она в Париж попала?
   - Приехала с матерью, с вод.
   - Что ж, милая особа?
   На этот вопрос Евпраксия ничего не ответила.
   В коридоре между тем раздался русский говор.
   - Резню хорошую устроить, так... - говорил Басардин.
   - Д-да! - подтвердил Галкин.
   Евпраксия посмотрела на мужа.
   - Это у тебя, верно, были? - спросила она.
   - У меня!
   - Кто такие?
   - Так, шуты одни гороховые! - отвечал Бакланов.
   Он разрывался в душе от стыда: лучше бы Евпраксия  сердилась,  укоряла,
бранила его, чем устремляла на него этот холодный и презрительный взгляд. 13..



   Еще новая героиня.

   Прошел день,  два.  Положение  Бакланова  продолжало  оставаться  очень
неловким: Евпраксия ездила с ним по  Парижу,  все  осматривала,  всем  очень
интересовалась, но о прошедшем его поступке хоть бы слово.  Бакланов  однако
очень хорошо видел,  что  это  было  не  прощение,  а  скорее  равнодушие  и
невнимание к тому, что он делал и даже впредь намерен был делать.
   Он решился наконец сам заговорить:
   - Я, конечно, виновать против тебя; но что делать. Первая любовь!
   - Первая любовь... к содержанке! - повторила насмешливо Евпраксия.
   - Какая же содержанка! - сказал Бакланов.
   Ему показалось уж обидно, что Евпраксия таким образом третировала Софи.
Ему хотелось, чтоб она в этом случае видела некоторое торжество и  победу  с
его стороны.
   - Ты сама тоже неправа: хоть бы слово мне  написала  и  намекнула,  что
тебе это неприятно... Я и думал: что ж?.. Значит, для нее все равно.
   Евпраксия с насмешкой пожала плечами.
   - Я никак не предполагала в человеке столько низости душевной: бужать с
одною женщиной и в то же время жене писать  нежные  и  страстные  письма,  -
проговорила она.
   - Это не низость душевная, - сказал, покраснев Бакланов.
   - Что же это такое? - спросила Евпраксия.
   В тот же день, когда супруги возвращались часу в четвертом  с  прогулки
из Булонского лесу, превосходный воздух,  чистое  голубое  небо,  прелестный
Париж так разнежили Бакланова, что он непременно решился помириться с женой.
Все время по приезде ее в Париж она ужасно казалась ему хороша собой.  Войдя
в номер и видя, что Евпраксия уселась в кресла,  с  своим,  по  обыкновению,
спокойным лицом, он подошел к ней и стал перед ней на колени.
   - Прости меня! - проговорил он, склоняя голову на ее колени и  ловя  ее
руки.
   Евпраксия отодвинулась от него.
   - Не унижайте себя, по крайней мере, этим! - сказала она.
   - Но ты еще любишь меня, Евпраксия! - умолял ее Бакланов: - ты приехала
по первому моему зову!
   - Я приехала к отцу моих детей, но не  к  мужу!  -  проговорила  строго
Евпраксия.
   Бакланов сейчас же встал, гордо тряхнул своими красивыми и  начинавшими
уже седеть кудрями, прошелся несколько раз по  комнате,  потом  опустился  в
небрежную позу на первый попавшийся стул и проговорил:
   - Стальная, бездушная вы женщина!.. Вы даже не стоите минуты раскаяния,
которой я предался теперь.
   Евпраксия хоть бы бровью повела и  только  кинула  взгляд  на  домашнюю
чудотворную икону, привезенную ею даже в Париж.
   - Во всю жизнь, - продолжал Бакланов: - хоть бы одному чувству,  одному
порыву вы ответили, и после этого требовать, чтобы муж оставался вам верен!
   -  Прекратите,  пожалуйста,  ваши  рассуждения;  кто-то  идет  сюда,  -
перебила его Евпраксия.
   Двери в самом деле отворились, и вошел Сабакеев с сияющим лицом,  а  за
ним  шла  молодая  девушка  в  черном,   наглухо   застегнутом   платье,   с
обстриженными волосами и в шляпке a la mousquetaire.
   - Bonjour! - сказала она, как-то резко пожимая руку у Евпраксии.
   - Муж мой! - сказала та, указывая ей на Бакланова.
   - Bonjour! - сказала и ему девушка, так же смело протягивая руку.
   Героя моего, привыкшего к порядочному кругу,  такие  манеры  в  девушке
странно  поразили   и   даже   показались   ему   несколько   натянутыми   и
неестественными.
   - А я недавно слышала, - начал она, садясь на  диван:  -  что  monsieur
Бакланов спорил с одними молодыми людьми и  был  в  этом  случае  совершенно
неправ.
   - Я спорил? С кем же это? - сказал Бакланов не без удивления.
   - С Галкиным.
   - А вы его знаете? - спросил он уже насмешливо.
   - Он друг мой! - отвечала девушка.
   - Друг ваш! - повторил Бакланов, склоняя голову.
   Сабакеев во все это время не спускала пылающих глаз с своей невесты.
   -  Евпраксия!  -  обратилась  она  к  Баклановой.  -  Мы  с  Валерьяном
предположили заехать за вами и взять вас с мужем - ехать обедать к Дойену  в
Елисейские поля. Там есть русские щи; я их только и могу есть.
   - Пожалуй! - отвечала Евпраксия и при этом не взглянула на мужа, как бы
не желая и знать, хочет ли он ехать или нет.
   Бакланов однако счел за лучшее ехать, и через несколько минут  Сабакеев
поехал с невестой в одной коляске, а он с женой в другой.
   Бакланова заинтересовала невеста шурина.
   - Что это за  странная  госпожа?  -  спросил  он  Евпраксию  опять  уже
ласковым голосом.
   - Ты знаешь ее мать!.. Что ж могло выйти  от  подобного  воспитания?  -
отвечала та своим обыкновенным тоном, как бы ничего между ними не произошло.
   - Но зачем же у нее рукава и воротнички грязные?
   Что-то в роде усмешки показалось на лице Евпраксии.
   - Собой-то нехороша, ну и хочет показать, что всем этим пренебрегает  и
занимается наукой и политикой.
   - Чем ей заниматься? Она глупа, должно быть.
   - Напротив, преумненькая и очень добрая девушка.
   Бакланов пожал плечами.
   - По крайней мере  вся  изломана,  изломана  в  самом  дурном  тоне,  -
проговорил он. 14..



   Миросозерцание новой героини.

   Наступили сумерки. Елисейские поля осветились газом.
   Евпраксия ушла с Валерьяном в cafe chantant.
   Бакланов и Елена ходили по довольно темной аллее и спорили.
   - Я не понимаю,  как  можно  Галкина  иметь  своим  другом,  -  говорил
Бакланов.
   - Да, он не умен, не даровит, это так! - возразила с ударением Елена: -
но он человек с характером.
   - С характером? - повторил насмешливо Бакланов.
   - Да и да, - утверждала Елена. - У нас,  например,  -  продолжала  она,
прищуривая глазки: - есть одно общее дело, и он в нем действует превосходно,
смело, не отступая, а Валерьян - нет!
   - Валерьян умный человек, образованный!.. - произнес Бакланов,  разводя
руками: - а это чорт знает что такое!
   - Нам Бог с ними, с этими умниками!.. - воскликнула весьма настойчиво и
в то же  время  ужасно  мило  Елена:  -  нам  нужны  люди  с  характером,  с
темпераментом, люди твердых убеждений, а не разваренные макароны!..
   - Господи! где вы этаких фраз нахватались?.. Вас, вероятно,  всем  этим
нашпиговала наша литература.
   - Да, литература! Уж, конечно, не мое дурацкое институтское  воспитание
и не мать, у которой едва достало силы родить меня, а потом ее жизнь вы сами
знаете! - заключила Елена с презрением.
   - Что такое? - спросил Бакланов.
   - Ее позорная интрига!
   "Ну, это хоть бы и Галкину! Недаром они друзья!" - подумал Бакланов.
   - За подобные отношения вы, по вашей собственной теории, не должны  бы,
кажется, винить ее, - сказал он.
   - Я бы ее не винила, - подтвердила Елена, опять нахмуривая свой лоб:  -
если б она отдалась какому-нибудь бедняку, а не генерал-губернатору.
   - Но если она любила его?
   - Не должна была любить, потому что он лицо официальное,  а  собственно
брак она могла и должна была нарушить.
   - Должна?
   - Да! Что вы меня так спрашиваете? Вы сами нарушили брак.
   - Однако я опять к нему же возвратился, - отвечал Бакланов, конфузясь.
   - Что ж, это оттого, что вас повертели? - спросила насмешливо Елена.
   Вопрос этот несколько смешал Бакланова.
   - Оттого ли или не оттого, я не знаю, но только мне было неловко в моем
положении.
   - Слабость характера, больше ничего! - сказала с гримасой Елена.
   - Но зачем же вы сами выходите замуж и будете венчаться?
   - Да потому, что заставляют это делать; наконец я выхожу  за  человека,
которого я люблю.
   - А потом, если разлюбите его?..
   - Если разлюблю его, так полюблю другого.
   - А если он полюбит другую?
   - Скатертью дорога, - отвечала Елена, пожимая плечами.
   - Это ваши правила?
   - Да, мои правила!.. Чтобы в этом случае ничего не было насильственного
и принужденного!
   - Правила хорошие-с! - подхватил Бакланов.
   - Недурные! - сказала Елена и потом, как  бы  сообразив,  прибавила:  -
конечно, если бы требовали того какие-нибудь политические цели...
   - То есть? - спросил Бакланов.
   - То есть, если бы требовало этого благо родины. Как, например,  Юдифь,
которая пришла, отдалась Олофрену и отрубила ему голову.
   - Ой, это уж и страшно! - сказал Бакланов.
   Елена сама, впрочем, насмешливо посмотрела на него.
   - Вам кажется все это смешно? - проговорила она.
   - Смешно не смешно, а несколько странно.
   - Странны-то вы, а не мы!
   - Кто же это мы? - спросил Бакланов.
   - Люди без зрения!.. слепые!
   - А вы, значит...
   - А мы - зрячие! - подхватила Елена.
   В это время из кофейной выходили Евпраксия с братом.
   - Валерьян, Валерьян! - закричала Елена.
   Тот подошел.
   - Что ж, ты мне купил потаенные русские стихотворения?
   - Нет еще! - отвечал, краснея, Валерьян.
   - Неужели же вы их читать будете?.. - спросила Евпраксия.
   - Я уж все почти читала, - отвечала Елена.
   - Даже царя Никиту? - отвечала Елена.
   - И царя Никиту! - отвечала Елена. При этом  она  сама  даже  не  могла
удержаться, улыбнулась и добавила: - конца, впрочем, не  дочитали;  сказали,
что очень уж нехорошо!
   - Я бы на месте Валерьяна не позволила вам читать этих вещей, - сказала
опять Евпраксия.
   - Напротив, он должен был бы заставить ме