й  предводитель  между  тем  спешил  воспользоваться   удобною
минутой.
   - По такому расписанию-с, - сказал он: - губернскому предводителю  пять
тысяч рублей, уездным по три тысячи рублей и депутатам по две тысячи рублей.
   При последних словах у дворянства уж лица повеселели. "Авось  попаду  в
депутаты и хоть тысчонку-другую сорву", - подумал почти каждый из них.
   - Хорошо-с! - раздалось почти со всех сторон.
   Губернский предводитель и начальник края пожали друг у друга руку,  как
люди, совершившие немаловажное дело.
   - До свидания, господа! - сказал последний, обращаясь  к  прочим  своим
гостям: - завтра надо рано вставать, ума-разума припасать!
   Все пошли как накормленные мякиной. Каждый чувствовал, что следовало-бы
что-нибудь возразить и хоть в чем-нибудь заявить свои права или интересы,  а
между тем никто не решался: постарше- боялись начальства,  а  молодые  -  из
чувства  вряд  ли  еще  не  более  неодобрительного  -  из  боязни  прослыть
консерватором и отсталым.
   В обществе, не привыкшем к самомышлению,  явно  уже  начиналось,  после
рабского  повиновения  властям  и  преданиям,  такое  же  насильственное   и
безотчетное подчинение молодым идейкам. 17..



   Сорокалетний идеалист и двадцатилетний материалист.

   Бакланов все больше и больше начинал спорить со своим шурином, и  всего
чаще они сталкивались на крестьянском деле.
   - Что же вас-то так тут раздражает? - спрашивал его Сабакеев.
   - А то-с, - отвечал насмешливо Бакланов: - я вовсе не с  такою  великою
душой, чтобы мне страдать любовью ко всему человечеству;  достаточно  будет,
если я стану  заботиться  о  самом  себе  и  о  семействе,  и  нисколько  не
скрываюсь, что Аполлон Бельведерский все-таки дороже мне печного горшка.
   - Печной горшок - очень полезная вещь! - сказал Сабакеев и ни слова  не
прибавил в пользу Аполлона Бельведерского.
   - Ну да, разумеется, - подхватил Бакланов:  -  и  клеточка  ведь  самое
важное открытие в мире; смело ставь ее вместо Бога.
   - Клеточка очень важное открытие, - повторил опять Сабакеев.
   - Да, и Шиллер, и Гете, и Шекспир - ступайте  к  чорту!  Дрянь  они,  -
продолжал досадливо Бакланов.
   - Шиллер, Гете и Шекспир делали в свое время хорошо.
   - А теперь на поверхности всего мы с вами, не так ли?
   - Нет, не мы, а идеи.
   - Желательно бы мне знать, какие это именно? - проговорил Бакланов.
   - Идеи народности, демократизма, идеи материализма,  наконец  социальые
идеи.
   - Все это около 48 года мы знали, переживали,  и  все  это  французская
революция решила для нас самым наглядным образом.
   - Ну, что французская революция! - произнес с презрением Сабакеев.
   - А у нас лучше будет, не так ли?
   - Вероятно, - отвечал Сабакеев.
   - Почва целостнее!.. непосредственнее, чище примем.
   - Конечно!
   Евпраксия улыбнулась,  а  Бакланов  развел  только  руками  и  с  обеих
спорящих сторон продолжалось несколько минут не совсем приязненное молчание.
   - Вы, например, - продолжал Бакланов снова, обращаясь к  шурину:  -  вы
превосходный человек, но в то же время, извините меня, вы нравственный урод!
   - Почему же? - спросил Сабакеев.
   Евпраксия тоже взглянула на мужа вопросительно.
   - Вы не любили еще женщин до сих пор, - объяснил Бакланов.
   Сабакеев немного покраснел.
   - А мы в ваше время были уже влюблены, как  коты...  любовниц  имели...
стихи к ним сочиняли...
   - Оттого хороши и женились! - заметила Евпраксия.
   - Что ж, я, кажется, сохранил еще до сих пор пыл юности.
   - Уж, конечно, не идеальный! - ответила Евпраксия.
   - Нет, идеальный! - возразил Бакланов:  -  вот  они  так  действительно
материалисты, - продолжал он,  указывая  на  шурина:  -  а  мы  ведь  что?..
Поэтики, идеалисты, мечтатели.
   - Вот уж нет, вот уж неправда! - даже воскликнула Евпраксия: -  они,  а
не вы, идеалисты и мечтатели.
   - Ты думаешь? - спросил ее брат.
   - Да! А Александр чистейший материалист.
   - Почему же ты это так думаешь? - спросил ее тот.
   - Потому что ты только о своем теле думаешь? - спросил ее тот.
   - Вот  что!..  так  объяснить  все  можно!  -  произнес  Бакланов,  уже
начинавший  несколько  конфузиться:  -  ну-с,  так  как   же:   угодно   вам
перемениться именами? - спросил тот, обращаясь к шурину.
   - Не знаю, что вы такое, а я не идеалист! - повторил тот настойчиво.
   - Идеалист, идеалист! - повторила ему еще настойчивее сестра.
   - Но почему же?
   - А потому, что это все то  же,  как  и  они  в  молодости  восхищались
стихами, а вы - теориями разными.
   - Браво, - подхватил Бакланов.

18.. Обличитель чужих нравов в своих домашних, непосредственных движениях.



   На столе горела сальная свечка; в комнате было почти не топлено.
   Виктор Басардин сидел и писал новый извет на Эммануила Захаровича.
   Он описывал историю сестры и только относился к ней в несколько  нежном
тоне: он описывал эту бедную овечку, которая, под влиянием нужды, пала  пред
злодеем, который теперь не дает ей ни копейки...
   "Во имя всех святых прав человечества,  -  рисовало  его  расходившееся
перо: - я требую у общества, чтоб оно этого человека, так низко низведшего и
оскорбившего женщину, забросало, по иудейскому закону, каменьями,  а  кстати
он и сам еврей и живет в К..., на Котловской улице".
   Последнее было прибавлено в виде легонького  намека  на  действительный
случай.
   Единственная свидетельница его писательских трудов, Иродиада,  все  это
время лежала у него преважно на диване и курила папироску.
   Виктор, дописав  свое  творение,  потянул  исподлобья  на  нее  взор  и
несколько поморщился. Ему не нравилась ее чересчур уж свободная поза.
   - Иродиада, поди, сними с меня сапоги: ноги что-то жмет! -  сказал  он,
желая напомнить ей, кто она такая.
   - Очень весело! - говорила она.
   - Тащи сильней! - сказал ей Виктор.
   Иродиада стащила сапог и бросила его с пренебрежением на пол.
   - Тащи сильней! - сказал ей Виктор.
   - Подите! Силы у меня нет, - отвечала Иродиада.
   - Говорят тебе, тащи! Хуже, заставлю, - продолжал Виктор, уже бледнея.
   - Как же вы меня заставите? Руки еще коротки.
   - А вот и заставлю! - проговорил Виктор  и,  не  долго  думая,  схватил
Иродиаду за шею и пригнул ее к ноге.
   - Тащи! - повторил он.
   - Караул! - крикнула было Иродиада.
   - Не кричи, а то бить еще буду! - проговорил он и в самом  деле  другою
рукой достал со стола хлыст.
   Иродиада лежала у ног его молча, но сапога не  снимала.  Так  прошло  с
четверть часа.
   Виктор ее не пускал.
   - Ну, давайте, уж сниму! - сказала наконец она и сняла.
   Виктор ее сейчас же отпустил. Иродиада опрометью  бросилась  бежать  от
него.
   - Чорт!.. дьявол!.. леший!.. тьфу!.. - проговорила она в передней.
   Виктор только посмотрел ей вслед, потом, взял  шляпу,  надел  шинель  и
пошел к сестре. Главная, впрочем, причина  его  неудовольствия  на  Иродиаду
заключалась в том, что он просил  у  нее  перед  тем  взаймы  денег,  а  она
разбожилась, что у нее нет ни копейки, тогда как он очень хорошо знал, что у
ней есть больше тысячи, которые она накопила, когда была любовницей Иосифа.
   - Ты Иродиаду прогони! - начал он прямо, придя к сестре.
   Та знала уже о его связи с ней и  сначала  не  обратила  было  никакого
внимания на его слова.
   - Она чорт знает, что про тебя всем рассказывает! - продолжал он.
   Виктор хотел придать вид, что он в этом случае оскорбился он за сестру.
   Софи сконфузилась и взглянула на брата не совсем спокойными глазами.
   - Что же она может про меня рассказывать? - спросила она.
   - Во-первых, как ты хотела за Бакланова выйти  замуж  и  как  тот  тебя
прибил, - говорил Виктор.
   - О, вздор! - воскликнула Софи.
   Ее красивые ноздри начинали уже раздуваться.
   - Рассказывала еще...
   - Перестань, Виктор! - прикрикнула на него Софи.
   Иродиада, во время  нежно-любовных  сцен,  в  самом  деле,  многое  ему
порассказала.
   - Я ей откажу, - проговорила Софи прерывающимся от досады голосом.
   - Нет, ее прежде  надобно  обыскать...  Она,  я  думаю,  у  тебя  денег
наворовала... я сначала ее обыщу да деньги у  нее  отберу!..  -  бил  Виктор
прямее в цель.
   - Нет,  пожалуйста!  Я  только  прогоню  ее  и  больше  никаких  с  ней
объяснений не желаю иметь, - сказала Софи.
   Она боялась, что Иродиада еще больше наплетет на нее.
   Виктор, по своему обыкновению рассердился и на сестру.
   - Обе вы,  видно,  Даха  Парахи  не  лучше!  -  проговорил  он  и  стал
прощаться.
   Софи сделала вид, будто этих последних слов не слыхала.
   - Иродиада! - крикнула она после его ухода.
   Та вошла к ней с довольно покойным видом.
   - Ты беспрестанно куда-то уходишь; я  вижу,  что  тебе  служба  у  меня
неприятна, а потому можешь искать себе другого места, - сказала ей Софи.
   Иродиада, слышавшая, что Виктор был у сестры, почти ожидала этого.
   - Что ж, мне не на улицу же сейчас итти и выбросить себя! - сказала она
дерзко.
   - Ты можешь еще жить у меня; только я услуги твоей больше не желаю.
   Иродиада на это усмехнулась.
   - Не раскайтесь! - пробормотала она себе под нос.
   - Что такое? - спросила ее Софи.
   - Не раскайтесь! Найдите еще другую такую, которая так бы вам  служила,
как я, - сказала вслух Иродиада и, хлопнув дверью, ушла.
   Затем, собрав все свои вещи, перетащила их из горницы в баню. 19..



   Израильтянин и русский.

   В  своем  роскошном   кабинете   Эммануил   Захарович,   в   очках,   с
густо-нависшими бровями, озабоченно рассматривал наваленные на столе  книги,
бумаги, письма, счеты.
   Перед  ним  стоял  рыжеватый,  худощавый  мащанин,  тоже  один  из  его
поверенных и молокан по вере.
   - Сто зе такое с ним? - спращивал с досадой Эммануил Захарович.
   - Бог их знает-с! - отвечал поверенный,  пожимая  плечами.  -  Изволили
приехать домой... затосковали... хуже, хуже, так что за доктором послать  не
успели.
   Эммануил Захарович сделал грустное и печальное лицо.
   - Отцего зе могло быть? - повторил он.
   Поверенный стоял некотрое время в недоумении.
   - До свадьбы своей они гуляли, значит, с горничной госпожи Леневой.
   - Н-ну?
   - Ну, и как люди вот их тоже рассказывают: опять начали свиданье с  ней
иметь-с.
   - Сто зе из того?
   -  Да  то,  что  как  есть  тоже  наше  глупое,  русское   обыкновение:
приворотить его снова не желала ли к себе, али, может,  и  так,  по  злости,
чего дала.
   - Ну, так взять ее и сазать в острог.
   - Нет, уж сделайте милость! - отвечал поверенный с испуганным лицом:  -
она и допреж того, изволите знать, болтала; а тут и не  то  наговорит,  коли
захватят ее. Изволите вот прочесть, что пишут-то!
   - Ну, цитай, сто писут! - произнес сердито Эммануил Захарович.
   Сам он несовсем хорошо разбирал письменную русскую грамоту.
   Поверенный взял со стола письмо, откашлянулся и начал читать его.
   "Ваше высокостепенство, государь мой, Эммануил Захарович!
   "Так, как будучи присланный от вас Михайла очень пьянствует, стал я ему
то говорить, а он, сказавши на это, что  поедет  в  К...  я  ему  делать  то
запретил; он вчерашнего числа уехал секретно на пароходе "Колхида" к  барину
своему, г.Басардину, как говорил то одному своему знакомому другу  армянину,
который мне то, будучи мною уговариваем, открыл за 5 руб. сер.
   "Переговоры же о том шли через какую-то девицу Иродиаду, которая,  надо
полагать, была его любовница, о чем вашему высокостепенству донести и  желаю
и при сем присовокупляю, что на цымлянское..."
   Дальше поверенный не стал читать.
   - Ну, взять его, как приедет "Колхида"... Я плацу им деньги... Сто  зе?
Пускай берут! - проговорил Эммануил Захарович.
   Поверенного при этом точно передернуло.
   - Нет-с, и этого нельзя! Теперича Иосиф Яковлевич жизнь  кончили...  Я,
значит, один в ответе и остался... - сказал он.
   - Ницего я не знаю, ницего! - возразил Эммануил Захарович,  отстраняясь
руками.
   - Ваше степенство, - начал поверенный: - слов  Иосифа  Яковлевича  тоже
слушались мы, все равно, что от вас они шли...
   - И не говорите мне, не знаю я ницего того! -  перебил  опять  Эммануил
Захарович, зажимая уши.
   Поверенный вздохнул.
   -  Маленького  человека  погубить  долго  ли...   Хорошо,   что   тогда
поостерегся, - через другого, а не сам дело делал: теперь хоть увертка есть.
Никаких бы денег, кажись, не взял в этакое дело влопаться.
   - Ну, молци, позалуста, без рассуздений! - прикрикнул на него  Эммануил
Захарович.
   - Спина-то, ваше степенство, своя-с, за неволю рассуждать  начнешь:  не
вас, а нашу братью на кобыле-то драть станут.
   - Молци! - прикрикнул на него еще  раз  Эммануил  Захарович:  -  грубый
народ... музик!
   Поверенный замолчал, но по-прежнему оставался с мрачным лицом.
   Эммануил Захарович принялся снова разбирать и рассматривать бумаги.
   - Подайте зе это ко взысканию! - сказал он, подавая поверенному заемное
письмо.
   Тот с удивлением посмотрел на него.
   Заемное письмо было на имя Софьи Леневой в 25 тысяч рублей серебром. 20..



   Разные взгляды на общественное служение.

   В газете "Петербургское Бескорыстие" было  с  благородным  негодованием
напечатано:
   "Скажите, отчего в директоры акционерных компаний выбираются  люди,  не
специально знакомые с делом, а по большей части графы и генералы?  Откуда  и
каким образом могли у акционеров явиться подобные  аристократические  вкусы?
Зачем они позволяют этим господам говорить себе в собрании  дерзости,  и  из
каких наконец видов благополучия допускается, что главный директор  компании
"Таврида и Сирена", сам начальник края, производит разработку каменного угля
у себя в имении, который стоит таким  образом  обществу  вдвое  дороже,  чем
привезенный и купленный из  Америки?  (См.  отчет  общества  за  1859  г.  и
американскую газету "Herald")".
   Строк  этих  достаточно  было,  чтобы  начальник  края,  ни  с  кем  не
переговорив и не посоветовавшись, стукнул по столу два раза линейкой.
   Вошел адъютант.
   -  полицеймейстера  мне-с!  -  произнес  начальник  края,  по-видимому,
спокойно.
   Адъютант ушел.
   Начальник края, будучи  не  в  состоянии  удержаться,  продолжал  одним
глазом заглядывать в продолжение статьи.
   Там Бог знает чего уж не было наговорено. Говорили, что "на  Солдатской
пристани,  для  житья  чиновников,  на  деньги  акционеров,  построен  целый
городок".
   И в самом деле это было так!
   "Машина, выписанная для паровой мельницы, не входила в само здание, так
что или ее надо было ломать, или здание".
   И то была правда.
   Гневом и горестью исполнялось сердце старика.
   полицеймейстер наконец явился.
   -  Где  здесь  живет  некто  Басардин?  -  спросил   генерал   каким-то
таинственным голосом.
   - Живет-с! - отвечал полицеймейстер.
   - Взять его сейчас в часть и произвести у него в доме обыск.
   - Это, верно, ваше превосходительство, по случаю акционерной  статьи...
- начал было полицеймейстер.
   - Да-с!
   - Статью эту, ваше превосходительство, писал Никтополионов.
   - Пожалуйста, без возражений!.. Я и в тот раз по вашим стопам  шел,  да
недалеко дошел.
   О том, что виновником прошлой статьи  был  Виктор  Басардин,  начальник
края узнал от Эммануила Захаровича.
   - Извольте произвести строжайшее следствие! - заключил он.
   - О чем-с?
   - О чем? - крикнул генерал. - Вы спрашиваете меня: о чем? Человек пишет
на честных людей пасквили,  человек  подрывает  общественный  кредит,  и  вы
преспокойно говорите: "о чем"? Полковник! Вы служить после того не можете!
   Полковник поклонился и прямо отправился к  исполнению  возложенного  на
него поручения.
   Виктор в это время только было засунул свою, известную  нам  статью,  в
конверт, чтоб отправить ее для напечатания в  журнал,  как  вбежала  к  нему
впопыхах нанимаемая им кухарка.
   - Батюшка, Виктор Петрович, - сказала она: - полицеймейстер с солдатами
пришел.
   Виктор побледнел. Но  полицеймейстер  входил  уже  в  комнату  и  прямо
устремился к письменному столу.
   - Письмо!.. - проговорил он, тотчас же беря конверт и распечатывая его.
   - Но как вы можете чу4жие письма... - возразил было Виктор.
   - Могу, - отвечал полицеймейстер. - Это уж об родной сестре сочинили, -
прибавил он, прочитав и передавая письмо жандармскому офицеру.
   Затем начался обыск.
   Виктор ходил за всеми, как потерянный.
   - "Колокол"!.. - произнес мрачным голосом жандармский офицер.
   - Откладывайте! - сказал ему полицеймейстер.
   - Ненапечатанные русские стихотворения, - продолжал офицер.
   - Какие это? - спрашивал полицеймейстер.
   - Да я не знаю-с! "О, ты, Рылеев,  друг..."  -  прибавил  он,  пробежав
первый стих.
   - Откладывайте! - сказал полицеймейстер.
   - Еще  стихотворение:  "Буянов,  мой  сосед",  -  произнес  жандармский
офицер.
   - Откладывайте! - сказал полицеймейстер.
   - Картины голых женщин, - продолжал жандарм.
   - Тоже! - повторил полицеймейстер и  потом,  обратившись  к  Басардину,
прибавил: - Я думал, что вы молодой еще очень  человек,  а  уж  по  лицу-то,
видно, собрались с годками... Стыдно... очень стыдно...
   -  Но,  скажите,  что  же  я  сделал?  -  говорил  Басардин,   стараясь
улыбнуться, но в сущности совершенно упав духом.
   - Сами понимаете, я думаю... не маленькие... Собрали бумаги? -  спросил
полицеймейстер у жандарма.
   - Собрал-с!
   - Ну, поедемте и вы! - прибавил полицеймейстер Виктору: - в  часть  вас
свезу. Велите себе принести матрац, что ли: у нас ничего там нет!
   - Как в часть?.. Это... это... - говорил Виктор: -  это  уже  подло!  -
возразил он наконец.
   - А пасквили писать благородно? - спросил его полицеймейстер.
   - Это я писал для пользы общества, - объяснил Басардин.
   - А я вас для пользы общества сажаю в часть... Вы так  понимаете,  а  я
иначе!
   -  Это  чорт  знает  что  такое!   -   говорил   Басардин,   садясь   с
полицеймейстером на пролетки.
   - Не чорт знает, а только то, что эта общественная польза - вещь  очень
многообразная! - объяснил ему полицеймейстер. 21..



   Новый обличитель.

   Около К... буря страшно шумела. Ветер, казалось, хотел сорвать флаги  и
флюгера с крепостных башен. У обрывистого берега валы бились и рассыпались о
каменный утес.
   Впереди хоть бы капля света, и только дул оттуда холодный ветер; но вот
вдали, в бездне темноты,  мелькнули  две  светящиеся  точки,  скрылись  было
сначала, но потом снова появились и не пропадали уже более.
   Это шел пароход  "Колхида".  Пассажиров  было  немного:  муж  с  женой,
сидевшие на палубе и  завернувшиеся  в  одну  кожу,  чтобы  спасти  себя  от
брызгавшей на них воды, а  у  самой  кормы,  в  совершенной  темноте,  стоял
высокий мужик, опершись на перила и глядя в воду.
   Матросы заботливо бегали по палубе.
   Ветер начинал дуть порывистее и сильнее.
   На носу засветил фальшфейер.
   С видневшегося маяка ответили тем же.
   Мужик спросил проходившего мимо матроса:
   - А что, служба, не далече до города?
   - Да вон! - отвечал тот, указывая на довольно близкие огни.
   - А это таможенная коса? - спросил  опять  мужик,  указывая  на  огонь,
мелькавший вдали от прочих.
   - Да, отвечал матрос, уходя от него.
   Вслед затем мужика как бы не бывало на палубе.
   - Что такое в воду упало? - спросил капитан со своей вышки.
   - Кто свалился? - повторил он еще раз и уж строго.
   - Мужик, надо быть, ваше благородие.
   - Спустить катер! - скомандовал капитан.
   Несколько матросов бросились и стали спускать его, но лодка не шла.
   - Спускайте скорей! Разорву вас, как собак! - кричал с вышки капитан.
   - Нейдем, ваше благородие, блоки совсем не смазаны!
   - Я вам дам, чортовы дети! - кричал капитан.
   Лодку наконец спустили, и человека четыре матросов соскочили в нее.
   - А на смазку-то, я сам видел, в отчетах сказано, что употребляется  по
3.000 руб. сер. в год! -  объяснил  прозябнувий  супруг  своей  супруге  под
кожей.
   Они, видно, были из не