чал  ему  одним  молчаливым
киванием головы: в утро это он пил уже сороковую рюмку,  а  потому  невольно
лишался на некоторое время молви.
   Видя, что от него ничего более не добьешся, Бакланов встал.
   - До приятного свидания, друг мой... - едва выговорил вице-губернатор.
   Бакланов вышел.
   - Что такое у вас с барином? - спросил он человека.
   - В загуле, ваше благородие, сильном.
   - Что ж, в это время он не то уж и говорит?
   - Да врет иной  раз  такую  околесную,  что  даже  слушать  страшно!  -
объяснил лакей. 14..



   Муравейник сильно тронут.


   Наполеон III тем и велик, что очень мало  говорит,  но  потом  вдруг  и
сделает. Герой мой, напротив, тем и мал, что пока в жизни  только  и  делал,
что говорил.
   Выехав от вице-губернатора,  он  посувствовал  неудержимую  потребность
излить перед кем-нибудь волновавшие его чувствования.
   В кармане он имел рекомендательное письмо от дяди своего к одной  даме,
madame Базелейн, имевшей, говорят, огромное влияние на начальника края.
   Евсевий Осипович с этой именно целью и дал племяннику письмо к ней. Про
самое же даму он выражался так, что она по уму вся - мечта, вся фантазия; по
телу - эфир, а тепла и жизненна только сердцем.
   Как только подано было письмо, Бакланова сейчас же приняли.
   Madame Базелейн имела привычку всех, даже молодых  людей,  принимать  у
себя в спальне. На это раз она была почти полуодета. Маленькая ножка ее, без
чулка, обутая в  туфлю,  была  точно  перламутровая.  Фильдекосовое  платье,
совершенно без юбки, лежало бесконечными складками на ее  тоненьких  ножках.
Одни только большие глаза, которые она беспрестанно вскидывала  и  опускала,
говорили, что в самом деле, может быть, у нее сердце и горячее.
   - Здравствуйте! - встретила она  очень  просто  Бакланова.  -  Что  ваш
старик, все еще не остепенился? Мне такие нежности пишет, что ужас!
   - Он воздает только должное! - проговорил Бакланов.
   - А-а! Вы, видно, тоже в дядюшку... Садитесь!
   При виде такого милого и простого существа, Бакланов  почувствовал  еще
большее желание порисоваться.
   - Ну, что вы приехали сюда: веселиться, танцовать, жениться? - говорила
madame Базелейн, роясь в лежавших около нее лоскутах и вскидывая по временам
на Бакланова взгляды.
   - Напротив, я здесь служу неутомимо.
   - Служите?
   -  Здесь  ужас  что  такое  происходит:  комплоты  какие-то  чиновничьи
составляются! - продолжал он.
   Madame Базелейн, вдевавшая в это время нитку в иголку, даже  остановила
это дело.
   - Здесь убили - вы, я думаю, слышали - некоего Коклевского его дворовые
люди.
   У madame Базелейн посему-то при этом покраснели уши.
   - Они были подучены, потому что у этого господина  хранились  документы
здешнего откупа, весьма щекотливые для некоторых господ.
   - Документы? - потворила хозяйка.
   Бакланову и в  голову  не  приходило,  что  в  документах  этих  madame
Базелейн  была  записана  в  первой  же  строке   и   сопровождалась   самою
значительною цифрой.
   - Я подвигом себе поставил раскрыть это дело во всех его  подробностях,
- говорил он.
   - Что же оно вас-то так особенно тревожит? - не утерпела и заметила ему
Базелейн.
   - Тут кровь  вопиет  на  небо,  помилуйте!  -  воскликнул  Бакланов.  -
Захвачены  одни  только  бессмысленные  орудия  преступления,  а  преступник
главный скрыт: я найду его на дне морском, а через него зацеплю и других.
   Базелейн грустно усмехнулась.
   - Знаете, чтобы я вам посоветовала? - начала она и приостановилась.
   - Сделайте одолжение! - подхватил Бакланов.
   - Не горячиться так! - продолжала она  с  ударением:  -  вы  еще  здесь
человек новый: можете ошибиться; зачем вам стольких людей затрогивать?
   - Если б их целый легион стоял против меня, и тогда бы я  пошел  против
них.
   - И проиграли бы!
   - Может быть, но во всяком случае нельзя так  равнодушно  относиться  к
злу: вы вот теперь молоды, все ваши помыслы, вероятно, чисты; а тут вдруг вы
видите, что целое море злодеяний  плывет  около  вас...  Неужели  же  вы  не
издадите крика ужаса?
   - Я женщина... - сказала с улыбкой madame Базелейн: - и даже хорошенько
не знаю, что такое злодеяние и незлодеяние, и вообще ужасно  не  люблю  этой
прозы жизни,  а  сижу  вот  больше  одна  со  своими  думами.  Вы  говорите,
вскрикнуть от ужаса, - ну и вскрикнете: что из того?.. вас перекричат.
   -  Пускай  перекричат,  а  все-таки  кричать  надо!  Я  по  этому  делу
непременно буду писать министру, поеду наконец сам в  Петербург  и  добьюсь,
чтобы прислали оттуда особую комиссию.
   - За что же вы здешние власти хотите так оскорбить?
   - Потому, что здесь все мошенники.
   - Merci! Поблагодарят же они вас за подобное мнение! -  сказала  madame
Базелейн заметно уже сухо.
   Бакланов начал наконец удивляться тому, что  это  эфирное  существо  не
прилипает всею душой к его благородным стремлениям.
   Прекратив разговор о службе, он начал говорить ей любезности и  уверять
ее, что он в ней первой здесь встретил петербургский,  а  не  провинциальный
тон.
   Madame Базелейн на все это насмешливо только улыбалась.
   Бакланов раскланялся.
   Базелейн обратила вслед за ним почти свирепый взгляд.
   "Что это, пугать, что ли, он приезжал?" - проговорила она и задумалась.
   Бакланов между тем, выйдя на улицу  и  идя  по  тротуару,  увидел,  что
впереди его шел  подбористый  генерал,  с  которым  он  обедал  у  Эммануила
Захаровича.
   Он нагнал его.
   - Скажите, пожалуйста! - начал он прямо: - не имеете ли вы какой-нибудь
власти над здешним гарнизонным полковником?
   - Я? - спросил генерал, как бы несколько даже обидевшись: он был прямой
и непосредственный начальник полковника.
   - Прикажите или посоветуйте ему... мы имеем с ним одно  общее  дело  по
убийству Коклевского...
   Генерал шел, николько не убавляя шагу.
   - Он имеет дело о дровах и  воздухе  с  полицеймейстером  и  хочет  его
выиграть, кривя душой в другом деле.
   Генерал начал уже тяжело дышать: с дровами и  с  воздухом  он  сам  был
связан всеми фибрами своего существования.
   - Тут убийство, помилуйте! - не отставал от него Бакланов: - мы  должны
быть мудры, яко змеи, и чисты сердцем, яко голуби...
   Генерал наконец обратился к нему.
   - Позвольте вас спросить, к чему вы мне  это  все  говорите  на  улице,
голословно? - спросил он.
   - К тому же!.. - отвечал Бакланов и не знал, как докончить.
   - Если вы встретили какое-нибудь злоупотребление по службе, - продолжал
генерал пунктуально: - не угодно ли вам отнестись ко мне бумагой.
   - Я отнесусь и бумагой, - отвечал Бакланов.
   - Сделайте одолжение! - отвечал генерал и повернул в первый  попавшийся
переулок.
   "Что это так их всех против  шерсти  гладит?"  -  подумал  Бакланов,  и
вечером, когда он приехал в клуб, Никтополионов встретил его первым словом:
   - Что вы, батенька, тут творите?
   - Да что, сражаюсь, бьюсь! - отвечал Бакланов, самодовольно садясь.
   - Хорошенько их! -  воскликнул  одобрительно  Никтополионов;  а  потом,
наклонившись к нему, на ухо прибавил: - в  Петербург-то  главное,  напишите;
этого они очень не любят: и к своему-то, и к внутренних дел вальните...
   - Напишу все, - говорил Бакланов громко, без всякой осторожности.
   Несколько армян, несколько греков, а больше всего Эммануилов Захарычей,
так и навострили уши.
   Никтополионов продолжал шопотом:
   -  Человека-то,  которого  подозреваете,  в  целовальниках,  в  кабаках
поищите!..
   Бакланов кивал ему, в знак согласия, головой.
   - Возьмите арестанта, да поезжайте с ним, здесь и в уездах, по кабакам,
- не признает ли кого.
   - Непременно! - восклицал Бакланов.
   В тот же самый вечер карета madame Базелейн подъехала к дому начальника
края, а по совершенно противоположной улице быстро шел черноватый господин к
дому Эммануила Захаровича. Хатем, от Эммануила Захаровича верховой скакал  к
Иосифу Яковлевичу, который был у Иродиады. На  той  же  самой  лошади  Иосиф
Яковлевич скакал домой и тотчас же поскакал в уезд  на  почтовых.  В  ту  же
ночь, тоже на почтовых, из деревни Шумли неизвестный человек  был  отправлен
сначала в степь, а потом и на Куру. 15..



   Не любитель гласности.

   В довольно большом и полутемном кабинете происходила такого рода сцена.
   - Ну-с, слышу  звон,  да  не  знаю,  где  он!..  -  говорил  малорослый
начальник края, стоя, с сложенными накрест руками, у  стола,  перед  которым
Бакланов,  как  нарочно,  весь  облитый  абажурным  светом  лампы   и   весь
раскрасневшийся, объяснял ему свое вчерашнее поведение.
   Генерал все больше и больше бледнел.
   - Вы припутываете тут женщин;  мерзавцев  выгораживаете,  а  порядочных
людей хотите замарать... Меня, что ли, вы хотите обвинить в том?
   - Я, ваше превосходительство, не говорил этого! - отвечал  Бакланов,  в
самом деле этого не говоривший.
   - У меня здесь служащий чиновник, - продолжал  маленький  генерал,  все
более и более горячась: - должен быть весь мой:  должен  быть  моим  светом,
тенью моей!
   - Извините меня, ваше превосходительство,  -  возражал  Бакланов,  тоже
начиная выходить из себя: - я служу обществу, а не лицам.
   - Я вас заставлю служить иначе! - кричал  генерал,  стуча  пальцами  по
столу.
   - Вы бы меня, ваше превосходительство, должны были  презирать,  если  б
успели заставить меня служить иначе! - кричал тоже и Бакланов.
   - Я подчиненным моим, - кричал генерал, не слушая возражений: - которым
угодно быть не тем, чем я хочу, я имею привычку вот что из службы делать!
   И генерал показал, каким обрзом обыкновенно дают киселя.
   - На подобные движения, ваше  превосходительство,  и  я  имею  привычку
отвечать тоже довольно резко, - не уступал Бакланов.
   - Молчать! - крикнул вдруг генерал совсем как на лакея.
   Бакланов побледнел.
   - Ваше превосходительство, молчите вы сами...  -  произнес  он  в  свою
очередь.
   - Молчать! - повторил опять генерал,  совершенно  вышедши  из  себя.  -
Мальчишка! - прибавил он и бросил Бакланову почти в лицо скомканный конверт.
   - Ваше превосходительство! -  мог  только  проговорить  тот  и  ответил
начальнику тоже взмахом руки.
   Генерал едва успел попятиться несколько назад.
   Несколько минут оба врага, как бы опомнившись, стояли молча друг против
друга.
   - Ваше превосходительство, - проговорил Бакланов: - мы, вероятно, будем
драться?
   - Нет-с! - произнес генерал и резко позвонил.
   Вбежал опрометью адъютант.
   - Арестуйте г-на Бакланова, - сказал генерал.
   - Подлец! - проговорил почти вслух Бакланов.
   - Арестуйте г-на Бакланова! - повторил  генерал  еще  раз  стоявшему  в
недоумении адъютанту.
   Тот сделал движение рукой. Бакланов, с дерзкою усмешкой, пошел за ним.
   "Ну что ж: солдат так  солдат!  Надоела  эта  подлая  жизнь,  -  скорей
убьют!" - думал он сам с собой.
   - Что такое у вас вышло? - спросил его адъютант.
   - Он себе много позволил, и я, разумеется, имел  благоразумие  ответить
не совсем прилично, - сказал откровенно Бакланов.
   "Без суда все-таки не отдадут, а я  в  ответах  все  напишу,  хоть  тем
удружу канальям", - думал он, садясь с адъютантом на извозчичьи дрожки;  но,
когда они поехали, их нагнал верховой казак и воротил обратно.
   Бакланов только усмехнулся. Он, впрочем, все  это  время  был  более  в
каком-то полусознательном состоянии. Его сейчас же опять пустили в кабинет к
начальнику, и опять одного.
   Тот по-прежнему стоял у своего стола.
   - Молодой человек, вы погорячились, и я... Извинимся друг перед другом,
- заговорил он, протягивая к Бакланову руку.
   У старика при этом были видны слезы на глазах.
   - Ваше превосходительство, - отвечал Бакланов, принимая руку, а  дальше
ничего и говорить не мог. У него тоже навернулись на глазах слезы.
   - Главное, -  продолжал  генерал,  видимо,  уже  успокоившись  и  опять
переходя к обычному своему способу выражаться поговорками: - главное,  чтобы
сору из избы не выносить, и чтобы все, что произошло между нами, осталось  и
умерло, как в могиле.
   -  Это  уж  моя  обязанность,  ваше  превосходительство,  как  честного
человека! - отвечал Бакланов.
   - Надеюсь, - повторил старик, еще раз пожимая руку Бакланова: - что  ни
отцу, ни матери, ни другу, ни даже во сне, ни звука об этом.
   - Ваше превосходительство?!. - мог произнести только Бакланов  и  далее
не счел за нужное и говорить.
   - Понимаю вас, - сказал генерал и они расстались.
   На другой день Бакланов был отозван  из  комиссии  к  другим  занятиям,
более подходящим, как сказано в предписании, к его образованному уму.
   "Что это?.. Не может быть!" - восклицает, вероятно, и  по  преимуществу
великосветский читатель.
   Что делать!.. -  смиренно  отвечаю  я:  -  очень  уж  зафантазировался,
написал то, чего никогда не бывает, - извините. 16.!



   Почти осуществившаяся мечта.

   Ничто так дурно не скрывается, как то, что желают скрыть.
   Через неделю весь почти город говорил об описанной мною  сцене,  и  она
решительно подняла молодого человека на степень героя: в России любят, когда
грубят начальству!
   Бакланов сам своими ушами слышал, проходя по тенистому городскому саду,
как одна дама, указывая на него другой даме, проговорила торопливо:
   - Посмотри, это Бакланов!
   - Какой? - спросила та.
   - Ах, Боже мой! Неужели не знаешь? Тот, что так славно проучил...
   - Ах, да! - перебила ее подруга: - какой он однако молодец из себя.
   Бакланов при этом только выпрямился и шел грудью вперед.
   Службу свою он совершенно кинул.
   "Будет уж! Доблагородничался  чуть  не  до  каторги!"  -  рассуждал  он
самолюбиво сам с собой и каждый день ходил гулять в сад, с одной  стороны  -
ожидая, не услышит ли еще раз подобного отзыва,  а  с  другой  -  ему  стало
представляться, что в этом саду он непременно встретит какую-нибудь женщину,
которая влюбится в него и скажет ему: "я твоя!". Представление это до  такой
степени стало у него ясно, что он и самого сада не мог вообразить  себе  без
этой любовной сцены, как будто бы сад для этого только и сделан  был.  Столь
уверенно воображаемое будущее редко не сбывается: раз Бакланов увидел идущую
впереди его, несколько знакомою ему походкой, молодую даму. Он  поспешив  ее
обогнать и сейчас же воскликнул:
   - Панна Казимира!
   - Ах, Боже мой, Бакланов! - проговорила та, сильно покраснев  и  скорей
как бы испугавшись, чем удивившись.
   - Да сядемте же здесь! Постойте! - говорил Бакланов,  беря  ее  за  обе
руки и дружески потрясая их.
   Панна Казимира опустилась с ним на скамейку.
   - Но как вы здесь, скажите? - говорил Бакланов.
   - Я здесь замужем.
   - За кем?
   - За вашим приятелем, за Ковальским.
   - А! - произнес протяжно Бакланов.
   Казимира помотрела ему в лицо.
   - Я знала, что вы здесь... - сказала она после небольшого молчания.
   - Как же не грех было не прислать и не сказать?
   Казимира стыдливо усмехнулась.
   - И то уж хотела писать, - отвечала она.
   - Но где же вы живете здесь? - спросил Бакланов.
   - Я живу у одних  Собакеевых;  с  ними  в  городе,  а  муж  мой  у  них
управляющий в деревне.
   - Что ж вы у них - компаньонка, экономка?
   - Да и сама не знаю: то и другое... Чудные люди, превосходные... Я  вот
таких вас, Александр, да их только и знаю.
   - Merci, - сказал Бакланов и, взяв ее опять за руки,  поцеловал  их:  -
какие нынче у вас славные руки! - прибавил он.
   - Жизнь-то понежней стала! - отвечала Казимира с видимым удовльствием.
   - Стало быть, вы совершенно счастливы с вашим мужем?
   - С мужем? - спросила, как бы совершенно не  ожидавшая  этого  вопроса,
Казимира.
   - Да! Как вы за него вышли?
   - А я и сама не знаю, как: он ходил еще при вас ведь... Вы уехали, я  и
вышла.
   - И всему прошедшему, значит, сказали прости!
   - Чему говорить-то было? Нечему!
   - А мне казалось, что было чему, - сказал Бакланов кокетливо.
   - Что было, то и осталось, - отвечала с улыбкою Казимира.
   - Осталось? - произнес Бакланов и пододвинулся к ней поближе.
   - Гм, гм! - отвечала Казимира.
   - А шутки в сторону, -  продолжал  Бакланов:  -  дело  теперь  прошлое:
скажите, любили вы меня?
   - Не помню уж, - отвечала Казимира.
   - Ну что, Казимира, скажите, - говорил Бакланов, беря ее снова за руку.
   - Ну, любила! - отвечала она как-то порывисто.
   - И я ведь тогда благороден был в отношении к вам, согласитесь с  этим:
я многого мог бы достигнуть.
   - Были благородны, - отвечала Казимира.
   - И за это самое, - продолжал Бакланов: - вы  по  крайней  мере  теперь
должны меня вознаградить.
   - Чем же мне вознаградить? - сказала Казимира.
   - Любовью.
   Казимира грустно улыбнулась.
   - Теперь это немножко трудно.
   - Напротив, теперь-то и возможно: другое дело, когда вы были  девушкой,
когда от этого зависела участь всей вашей жизни, -  тогда  другое  дело;  но
теперь, что же может препятствовать нашему счастью?
   Казимира качала только головой.
   - Теперь какие, кроме самых приятных, могут быть последствия  из  того,
что вы меня полюбите? - продолжал Бакланов, опять беря ее за руку.
   - А такие, - отвечала Казимира: - что я-то еще больше вас полюблю, а вы
меня презирать станете.
   - Ей-Богу, нет! - воскликнул Бакланов.
   - Погодите, постойте, вон  идут!  -  сказала  Казимира,  в  самом  деле
указывая на двух, неторопливо проходивших по дорожке мужчин. -  Прощайте!  -
прибавила она.
   - Посидите! - упрашивал ее Бакланов.
   - Нет, нельзя!.. Посмотрите, как вы платье мне все измяли,  -  говорила
она, вставая: - прощайте.
   - Могу я, по крайней мере, приехать к вам?
   - О, пожалуйста, приезжайте! - отвечала с удовольствием Казимира.
   - У вас есть особая комната?
   - Есть!.. - Голос ее при этом был как-то странен.
   Бакланов возвратился домой в восторге: завести интригу с  Казимирой  он
решился непременно. 17..



   Не всегда то найдешь, за чем пойдешь!

   Дом Собакеевых стоял на одной  из  лучших  улиц.  Это  решительно  было
какое-то палаццо, отчасти даже и выстроенное в итальянском вкусе.
   Бакланов, ехав, всю дорогу обдумывал, как  он  будет  расставлять  сети
панне Казимире.  Но  есть  дома,  в  которых,  точно  в  храмах,  все  дышит
благоприличием и целомудрием: введенный в мраморную, с  готическими  хорами,
залу, Бакланов даже устыдился своих прежних намерений.
   - Г-жа Ковальская сейчас выйдет;  а  пока  не  угодно  ли  вам  к  Анне
Михайловне, - сказал ему вежливо благообразный лакей.
   - К г-же Собакеевой? - спросил Бакланов.
   - Точно так.
   - Прошу вас.
   - Пожалуйте!
   И человек, идя негромко вперед, повел его на правую половину дома.
   В совсем барской гостиной, с коврами, с лампами, с масляными  картинами
в золотых рамах, Бакланов увидел пожилую даму, просто, но изящно  одетую,  в
кружевном чепце и в очках. Лицо  ее  напомнило  ему  добродушные  физиономии
ван-диковских женских портретов.
   -  Казимира  сейчас  выйдет.  Присядьте,  пожалуйста!  -  сказала   ему
старушка, показывая на кресло возле себя.
   Она что-то такое, необыкновенно тонкое, шила. На столе, впрочем,  около
нее лежала книга, на корешке которой было написано: "Сказание Тирона,  инока
святогорского".
   - Вы недавно ведь здесь? - продолжала старушка.
   - Да, недавно-с.
   - И успели уж с некоторыми господами поссориться?
   - Да, - отвечал Бакланов с самодовольною усмешкой.
   - И прекрасно!.. Значит, вы честный человек!
   Старушка понюхала табаку и принялась снова за свое шитье.
   - Тут Бог знает что происходит! - продолжал Бакланов.
   Старушка махнула рукой.
   - Я женщина, а поверите ли, кровью сердце обливается, слушая,  что  они
творят...
   Собакеевы,  довольно  богаое  и  самое  аристократическое  семейство  в
городе, были в открытой неприязни с начальником края и со всем его кружком.
   В губерниях, по степени приближенности к начальству, почти  безошибочно
можно судить о степени честности местных обывателей. Чем ближе они