осилась к Бакланову, который еще спал.
   - Александр, посмотри, что такое у нас  на  дворе:  народ  собрался!  -
сказала она.
   - Что такое? - произнес тот, надел халат и, положи в карман  револьвер,
вышел.
   - Зачем это они? - спросил он Варегина.
   Тот подошел и мрачно сел на ступеньку крыльца.
   - Дурят! - произнес он после нескольких секунд молчания.
   Бакланов смотрел на него с испуганным лицом.
   - Что же, совсем не хотят повиноваться?
   - Торговаться хотят до конца, - произнес Варегин.
   К нему робко подошел довольно доброй наружности мужик.
   - Можно, Иван Егорыч, уйти-то? - спросил он.
   - Нет, нельзя... сами заварили кашу,  так  не  пеняйте,  дьяволы  экие,
право!
   - Да ведь, Иван Егорыч, мир-с, а не я, батюшка.
   - Мир?.. Из собак, что ли, мир-то состоит? Из вас же, чертей!
   Мужик конфузливо перебирал шапку в руках.
   - Как гнилая горячка-то была, -  продолжал  Варегин:  -  так  умирал  с
дьяволами, хоть бы тому поверили.
   - Это точно что-с, - произнес мужик.
   - Так что ж "точно что-с"!.. Стану я вас обманывать!
   - Да мы, батюшка, и сумненья в том не имеем.
   - Ну коли не имеешь, так пошел и уговаривай!
   Мужик пошел, сказал что-то такое двум-трем мужикам, да так тут на месте
и остался и не возвращался более.
   - Может быть он уговорит, - произнес Бакланов.
   - Нет, - отвечал с прежнею мрачностью Варегин: - я уж к исправнику и за
военною командой послал, - прибавил он.
   - Господи! - воскликнул Бакланов: - да нельзя ли  как-нибудь  уговорить
так?
   Варегин усмехнулся.
   - Попробуйте, подите, поговорите... Вы спали,  а  я  целую  ночь  их  в
сборной избе уговаривал, так будет: наговорился.
   Бакланов пошел к Софи, чтобы предупредить ее.
   - За командой уж послали, - сказал он больше шутя.
   - Как! - воскликнула та, побледнев. - Нет, мой друг, не надо, не  надо!
Я от всего лучше отступлюсь.
   - Да Варегин не отступися; ему это надо для общего порядка.
   - Нет, нет, не надо мне ничего! - кричала  между  тем  Софи,  становясь
перед Баклановым на колени.
   - Ты вот кричишь, они услышат это  и  еще  больше  будут  упираться,  -
уговаривал ее Бакланов.
   - Жаль мне их, не могу я этого...  -  говорила  Софи,  упадая  на  руки
Бакланову.
   - Что ж делать-то? - отвечал он, сажая ее на диван.
   Послышался колокольчик. Софи задрожала.
   - Ничего, ничего! - успокаивал ее Бакланов: - я буду целый день  сидеть
около тебя и не отойду.
   При звуке колокольчика толпа мужиков тоже зашевелилась несколько;  один
из них отделился и побежал ворота отпирать.
   Въезжал исправник, довольно полный и расторопный, должно быть, мужчина,
ч птичьим, совиным лицом. Он сейчас же выскочил из тарантаса и прямо подошел
к толпе мужиков.
   - Что, любезные, выстроились уж, - а? Здравия желаем!
   - Здравствуйте, батюшка! - проговорили ему несколько голосов.
   Исправник повернулся и увидел Варегина.
   - А, ваше высокородие, честь имею кланяться!  -  продолжал  он,  весело
прикладывая руку к фуражке. - Прикажете внушать-с? - прибавил он с улыбкой.
   - Внушайте! - отвечал Варегин.
   Исправник обратился к мужикам.
   - Что ж, вы решительно не повинуетесь?.. Сейчас команда придет.
   Мужики не отвечали ему ни того ни сего.
   - Я вас спрашиваю, повинуетесь вы, или нет? - крикнул уже исправник.
   - Да говори, старый! - толкнули несколько мужиков старика-старосту.
   - Нет, батюшка, нельзя нам того, - прговорил тот наконец.
   - Отчего же бы это нельзя, позвольте вас спросить?
   - Государь император,  батюшка,  Александр  Николаевич  не  приказывает
того.
   - А я не знаю, что государь приказывает, или нет?
   - Не знаю, батюшка, знаешь ты, аль нет!
   - Нет,  ты  знаешь:  врешь,  бестия  ты  этакая!  Я  вот  тебя  первого
взъерепеню, первого!
   Староста мрачно нахмурился.
   В это время на двор въехала еще пара  в  тележке,  и  из  нее  соскочил
нарядный мужик, с русою окладистою бородой.
   - Старшина! - прошел легонький говор между мужиками.
   Старшина сейчас же подошел к посреднику.
   - Команда идет в версте, ваше высокородие, - донес он.
   - Поди, поговори, не усовестишь ли дураков! - сказал Варегин.
   Старшина подошел к мужикам и обратился к ним с речью, сильно ударяя  на
о.
   - Государь император делает вам теперь эткие милости, - начал он:  -  и
что ж вы делаете? Госпоже вашей законной не покорствуете!
   - Наша законная-то госпожа, господин старшина, умерла,  -  отвечал  ему
старик-староста.
   - Погоди, друг любезный, погоди! - возразил ему на это старшина:  -  ты
теперича  имеешь  сам  имущество,  оставляешь  ты  его  сыну,  что  ли,  али
сродственнику, и кто ж может его отнять у него? Корову  ты  ему  оставляешь:
неужели корова не пойдет к нему на двор?
   - Нынче, господин старшина, насчет того порядки  другие,  -  опять  ему
возразил старикашка-староста. -  Госпожа  померла,  значит,  мы  и  вольные;
другой господин жив, властвуй, а умер, тоже ослобождаются... Молодые  пускай
сами себе наживают. Как же ты иначе волю-то сделаешь?
   - Ишь как рассудил, складно! - перебил его  насмешливо  старшина:  -  а
словно бы не так в царских-то указах сказано.
   - Знаем мы, господин старшина, как в царских-то указах сказано,знаешь и
ты сам! Грех только тебе так говорить: миром, кажись, тебя выбирали.
   - Да мне, дьявол вас возьми и с вашею должностью! Тьфу мне  на  нее!  -
воскликнул старшина. - С вами, дураками, только  время  потратишь,  да  себе
беспокойство... - заключил он и, отойдя от толпы, молодцевато прислонился  к
стене дома.
   Прошло еще с полчаса самого ужасного, томительного времени.  е  Наконец
на двор прибежали две маленькие крестьянские девочки.
   - Солдатушки уж идут! - как-то робко они оповестили.
   Толпа, как бы вся в один момент, опустила голову.
   Варегин проворно встал и пошел по деревне навстречу команде.
   Впереди всоей роты ехал верхом на лошади молоденький  офицер.  На  лице
его написана была гордость и серьезность. Солдаты же, напротив, шли  вольно,
развязно, и большая часть весело между собой перешучивались.
   Варегин пошел рядом с солдатами.
   - Вы, братцы, имейте лицо-то посерьезнее, посуровее, - сказал он.
   - Нахмуримся, ваше благородие, - отвечали ему несколько солдат  в  один
голос.
   - Ну, и сначала оцепите только некоторых, - обратился он уже к офицеру.
   - Знаю-с, - отвечал тот самодовольно.
   - Что огонь употреблять, кровь понапрасну проливать! - обратился  опять
Варегин к солдатам.
   - Известно, ваше благородие, - подтвердил  ему  фельдфебель:  -  оцепим
по-первоначалу, а тут, коли упираться очень начнут, так в приклады.
   - Знаем, ваше благородие, не в первый уж раз, - подхватил молодой  и  с
умным лицом солдат: - я этта в Спирове не то что  прикладом,  а  схватил  за
волосы главного-то зачинщика. "Господин служивый!" - закричал и на колени, а
за ним и прочие другие.
   Все почти солдаты захохотали.
   -  Бунтовщики  тоже,  робята,  важные,  -  произнесло  опять  несколько
голосов.
   - Смирно! Ружья на плечо! - скомандовал офицер.
   В это время входили уже в самую усадьбу.
   Солдаты сейчас же поправились и нахмурились. Офицер махнул барабанщику.
Тот громко, так что раздалось на все селение, ударил марш.
   Варегин, проворно опередя солдат, опять подошел к мужикам.
   Лицо его было бледно, волосы растрепаны.
   - Братцы, образумьтесь, смерть вам угрожает! - вскричал он.
   Толпа вся дрожала с первого же звука барабана, но ничего не говорила.
   Солдаты стали обходить ее и выстроились против нее.
   - Братцы, образумьтесь! - произнес еще раз Варегин.
   Молчание.
   Он махнул белым платком офицеру.
   - С левой по одному марш! - скомандовал офицер.
   Цепь солдат отделилась и стала входить в толпу, которая и не  понимала,
что это такое с ней делают.
   - Сомкнись! - скомандовал офицер.
   Солдаты сомкнулись, человек двадцать мужиков осатлись у них в цепи.
   Один молодой парень хотел было  выскочить  из  нее,  солдат  ткнул  ему
прикладом в лицо.
   Старикашка-староста что-то топтался на одном месте. Этот молодой парень
был его единственный сын.
   - Тятенька! - закричал он ему оттуда.
   - Ну, черти, дьяволы! Становитесь на колени! - вскрикнул старик  и  сам
стал на колени, за ним стали несколько мужиков.
   - Виноваты, матушка наша Софья Петровна, виноваты! - завопили они.
   Варегин подошел к одному из не ставших на колени мужиков и  ударил  его
по плечу.
   - Ну, становись! Еще за зачинщика сочтут.
   И вслед затем все остальные коленопреклонились.
   Оцепленные давно уже стояли на коленках, а нежный  старостин  сын  даже
ревел.
   - Надо зачинщиков отобрать! - сказал исправник Варегину.
   Тот махнул ему рукой  и,  совершенно  утомленный,  опять  опустился  на
рундучок крыльца.
   - Кто зачинщики? - продолжал исправник, подходя к стоявшему все еще  на
коленях старосте.
   - Да, батюшка, из Питера  к  нам  сходил  человек,  -  отвечал  старик,
молебно простирая к нему руки.
   - Какой?
   - Да вот барыни-то нашей кучер  бывший,  Михайла;  он  в  бегах  был  и
проходил с дворянином одним: "не повинуйтесь, говорит, а то  хуже,  говорит,
под крепость опять попадете!"
   - С каким дворянином?
   - Да как  его,  батюшка,  забыл,  как  и  прозвище-то...  регистратором
каким-то себя называл.
   Варегин при этом вслушался немного.
   - Кто же  здесь-то  собственно  был  зачинщик?  -  продолжал  исправник
допрашивать, не поднимая старика с колен.
   - Здесь я, батюшка, я самый главный! - отвечал тот.
   - Ступай в сторону.
   Старик встал и отошел в сторону.
   - А кто еще? Кто еще был зачинщиком?  -  обратился  исправник  опять  к
толпе.
   - Я-с! - отозвался сам один из мужиков.
   - В сторону!
   Мужик отошел и встал.
   - Кто еще? - продолжал опять исправник.
   Варегин рвал у себя из бороды волосы.
   Толпа перешептывалась между собой.
   - Да кто еще? - послышался шопот.
   - У Матрены они приставали! - ответил чей-то один голос.
   - Давайте Матрену сюда! - крикнул исправник, подслушав эти слова.
   Двое мужиков пошли за Матреной, и вслед же затем раздался пронзительный
крик на всю усадьбу.
   - Батюшки, виновата!.. виновата!  -  кричала  Матрена,  выгибаясь  всем
телом, между тем как двое мужиков тащили ее.
   - Давай ее сюда! - проговорил исправник.
   Матрену подтащили к нему.
   - Приставал у тебя, как вот его, - Михайла, что ли?
   - Приставал, батюшка!.. приставал!.. - отвечала она поспешно.
   - Михайла и барин?
   - Оба, батюшка, оба!
   - Что ж они говорили?
   - По всей, говорят, России ходим, - сомущаем народ.
   - Где ж они теперь?
   - Не знаю, батюшка.
   - Врешь, бестия! - закричал исправник.
   - Не знаю, батюшка!.. не знаю!.. - заревела почти в отчаянии Матрена: -
все расскажу тебе!
   - Ну, рассказывай. Давно ли они были у тебя?
   - С месяц, батюшка.
   - Что ж они делали?
   - Пили они, батюшка, все три дня, что ни были.
   - Ну?
   - Молоденький-то, тот все шутил со мной!
   - С экой-то стервой?
   - Да, батюшка, и сам-то он нехороший такой; и на барина-то не похож!
   Варегин в это время встал и ушел в горницы.
   - Поедемте лучше ко мне, - сказал он Софи и Бакланову. - тут  исправник
будет производить следствие и приведет все в порядок.
   - Ах, да, поедемте, monsieur Варегин, пожалуйста, - говорила Софи, чуть
не целуя его.
   Вслед затем они все прошли садом и только что сели в поданный  Варегина
экипаж, как из усадьбы раздались пронзительные вопли.
   Это исправник пробирал, с одной стороны,  неженку  старостина  сына  за
батьку, при чем оба они кричали, а  с  другой  стороны  -  Матрену,  которая
только и вопила: - "Шут им дьяволам! шут! Вот их бы так!"
   - Пошел скорей! - крикнул Варегин кучеру. -  А  ведь  есть  господа,  -
продолжал он, обращаясь к Бакланову: - которые  радуются  этой  бестолочи...
Готовы даже подстрекать ее  на  народ...  Движение  здорового  общественного
организма в этом видят... Не подлость ли, я вас спрашиваю, кровью этих детей
омывать свои безумные фантазии!..
   - Ужасно! - подтвердил в свою очередь и Бакланов. 14..



   Изобличение.

   Друзья наши, проехав Ковригинское поле, сейчас же очутились  в  свежем,
спокойном лесу.
   Софи все это время смотрела на  серьезное  Варегина,  на  его  голубые,
спокойные глаза, на его запыленные бакенбарды. Не давая себе отчета - почему
и отчего, она чувствовала в одно и то же время страх и уважение к нему.
   Бакланов между тем припоминал  те  мириады  фраз,  которые  раздавались
около него в Петербурге, - фраз, против которых он сначала ратовал, а  потом
и сам стал повторять их.
   Голос Варегина разбудил наконец их обоих от их собственных мыслей.
   - Вот и мое пепелище! - сказал он.
   Перед домом, в небольшом садике, два мальчика и две  девочки  рылись  в
земле.
   Самый дом, или, скорее, большая крестьянская изба, был разделен на  две
половины: в одной жил сам хозяин, а в другой - дети.
   В комнатах было чрезвычайно чисто и просто: дубовый  обеденный  стол  ,
ситцевая мебель, термометр и барометр на стене.
   - Милости просим! - сказал Варегин, вводя своих гостей.
   Вошла  красивая  крестьянская  женщина  в  белой  рубашке  и   опрятном
сарафане.
   Варегин велел ей подавать обед.
   Когда стали садиться за стол, он отнесся к Софи:
   - Не угодно ли вам занять место хозяйки?
   Софи села.
   - А вот эту команду позвольте ко мне, - продолжал Варегин, передвигая к
себе приборы всех четверых детей: - всем бы они  народ  исправный,  да  сами
резать еще не умеют.
   И вслед затем он начал им резать.
   Дети, как маленькие голубятки, смотрели ему в рот и на руки.
   Бакланов при этом вспомнил своих детей и незаметно вздохнул.
   - Вы давно лишились вашей супруги? - спросила Софи хозяина.
   - Да в тот же год, как и из службы выгнали: почти  вместе  получил  эти
два удовольствия.
   - Вам недаром судьба такие испытания посылает. Она знает, что вы крепыш
и выдержите, - сказал ему Бакланов.
   - Никакой тут нет судьбы: в первом случае  российская  глупость,  а  во
втором - петербургский климат, - отвечал Варегин.
   После обеда Софи ушла с детьми погулять  в  поле,  а  приятели  сели  у
открытого окна пить кофе...
   - Вы не думаете жениться, Варегин? - сказал Бакланов.
   - При детях-то? - спросил тот.
   - Да при детях обыкновенно и женятся, чтобы мать им дать.
   - Дети такое нежное и  хрупкое  существо,  что  требуют  всей  нежности
человеческого сердца, а это возможно только в родителях, которые обыкновенно
органически к ним бывают привязаны.
   - Но мачеха будет любить их из любви к вам.
   - Н-ну! - произнес Варегин: - я в эти  тонкие  чувства,  признаюсь,  не
очень верю; их обыкновенно достанет только месяца на два после брака.
   Друзья на несколько времени после того замолкли.
   - А эта красивая  женщина,  которая  подавала  нам  обедать,  на  каком
положении? - спросил Бакланов.
   Варегин улыбнулся.
   - Вы все по себе судите? - сказал он. - А вот кстати  за  откровенность
откровенностью отплачу: в каких вы отношениях с этой госпожой, кузиной,  что
ли, вашей?
   Бакланов очень сконфузился.
   - Я ей родня... - пробормотал он.
   - Я это потому вас спрашиваю, - продолжал Варегин: - что мне мужики  на
сходке говорили: "Вот-де, говорят, мало что сама приехала,  да  и  любовника
еще своего привезла!"
   - Им-то, скотам, что за дело! - проговорил Бакланов и потом,  помолчав,
прибавил: - конечно, в этом случае скрываться перед вами не стану...
   - Ну, а жена-то как же, а? - спросил с улыбкою Варегин.
   - Жена у меня такая холодная и спокойная женщина, что ей решительно все
равно.
   - Все равно, что вы живете с любовницей? - повторил Варегин.
   - Я не то, что живу... - отвечал, начиная  теряться  Бакланов:  -  жить
постоянно таким образом я не намерен и, как вот все это  поустроится,  опять
возвращусь к семейству.
   - Что ж такое поустроится? - допрашивал Варегин.
   Бакланов окончательно сконфузился.
   - Там... дела разные... - отвечал он как-то неопределенно.
   Варегин не спускал с него внимательных глаз.
   - Все это, друг любезный,  -  начал  Бакланов  после  нескольких  минут
довольно неловкого молчания: - я сам очень хорошо вижу  и  понимаю,  но  что
делать - затянулся, любовь!
   - Э, вздор какой! - перебил с сердцем Варегин.
   - Как вздор?.. Неужели ты не веришь в любовь?
   -  Разумеется,  кто  ж  в  нее  поверит...  Одно  только  баловство   и
обманывание самого себя,  а  между  тем  у  вас  есть  дети,  а  перед  этою
обязанностью, я думаю, все другие мелкие страстишки должны замолкнуть.
   - Я детей и люблю, а разлюбил только жену.
   -  Да  ведь  и  все  не  целую  жизнь  пылают  к  женам   страстью,   а
руководствуются в  этом  случае  чувством  дружбы,  уважения  к  женщине,  -
чувством наконец собственного долга.
   - Хорошо чувство дружбы! - воскликнул  Бакланов.  -  Ты  знаешь  ли,  -
прибавил он уже полушопотом: - что я последнее время  говорить  не  мог  без
злобы с женой, звука шагов ее слышать без ужаса.
   - Что ж, она нехорошая разве женщина?
   - Напротив, ангел по душе и собой красива.
   - Так отчего же?
   - А оттого... Я, например, человек вовсе  не  злой,  а  бывали  минуты,
когда готов был совершить преступление и убить ее.
   - Господи помилуй! - воскликнул Варегин.
   - Да, да! - повторил Бакланов.
   Варегин несколько минут усмехался про себя.
   - Никогда бы вы никакого преступления не совершили, - проговорил он:  -
и, вероятно, к этой госпоже получите точно такое же чувство, потому что  вся
ваша любовь и нелюбовь есть не что  иное,  как  развращенное  воображение  и
стремление к чувственному разнообразию...
   Замечание это было слишком верно. Бакланов  почесал  у  себя  только  в
затылке.
   - Никогда я к этой женщине не чувствовал ничего подобного, - проговорил
он глухим голосом.
   - Ну, так будете чувствовать! - сказал спокойно Варегин.
   - Может быть, - отвечал Бакланов.
   Он заметно обиделся.
   - Все это я говорю, опять повторяю, - продолжал Варегин: - потому,  что
мужики прямо сказали: "мы, говорят, его изобьем, если  он  командовать  нами
начнет".
   - Да я никем и не командую, - отвечал, как бы оправдываясь, Бакланов: -
наконец я и совсем могу уехать к себе в имение.
   - Это, я полагаю, самое лучшее!
   - Для спокойствия этой женщины уеду...
   - Для спокойствия этой женщины уезжайте! - повторил Варегин.
   Едва заметная усмешка пробегала в это время у него по лицу.
   Софи наконец возвратилась с детьми с прогулки.
   - Не пора ли нам? - спросила она.
   - Теперь можете ехать-с; все уж, вероятно, утихло, - отвечал Варегин.
   - Merci, monsieur Варегин, merci, - говорила Софи.
   Во всю обратную дорогу Бакланов был задумчив и ни слова не  проговорил.
Беседа  с  Варегиным  произвела  на  него   сильное   впечатление,   и,   по
преимуществу, его беспокоила мысль, чтобы крестьяне в самом деле чего-нибудь
не затеяли против него: тогда срам непоправимый для него и Софи!
   Возвратившись в Ковригино, они нашли, что в комнатах, кроме  Прасковьи,
сидели еще две горничные, а в залу были  внесены  разные  вещи  из  амбаров,
сушилен и кладовых. 15..



   По-прежнему бодр и свеж.

   На другой день с красного двора из Ковригина один экипаж  с  Баклановым
уезжал, а другой, с Петром Григорьевичем, которого Софи оповестила  о  своем
приезде, въезжал.
   - А-а! - произнес было равнодушно Басардин, узнав старого знакомого.
   - Здравствуйте и прощайте! - отвечал ему тот  скороговоркой,  не  велев
даже остановиться своему кучеру.
   Петр Григорьевич однако долго еще смотрел ему вслед.
   Бакланов и Софи в это  утро  поссорились.  Напуганный  и  образумленный
словами Варегина, Бакланов решился уехать к себе в деревню и сказал о том за
чаем Софи. Та надулась.
   - Как же вы оставляете меня в этаком положении? - сказала она.
   - Что ж положение?.. Теперь все тихо... Мне надобно же в  своем  имении
побывать... Жена узнает, если я совсе