овину  стоят
незапаханные и незабороненные.
   - Будет голод, непременно, непременно! - поддерживал Венявин.
   - Этак неприятно и ехать в деревню, -  проговорила  наконец  Софи,  все
время молчавшая и даже вряд ли слышавшая, что кругом ее говорили.
   - Ай, да вы и не  ездите!  Просто  страшно!  -  подхватила  Маша.  -  У
папеньки столько теперь приезжает помещиков и  останавливается:  "Не  можем,
говорят, жить в деревне; очень уж нам грубят и обижают нас!".
   - Скоро по дорогам, пожалуй, будут грабить! - прибавил, разведя руками,
Венявин.
   - Да чтой-то, Николай Гаврилыч, как  это  ты  так  говоришь:  будут!  -
прикрикнула на него Маша: - и грабят уж! Вот к  папеньке  мужик  за  навозом
ездит, так ехал пьяный в воскресенье из города - ограбили!
   - А мы сегодня ночью думали было выехать! - проговорила опять Софи.
   - Ай, нет, душечка Софья Петровна, ангел мой! Не ездите! -  воскликнула
Маша.
   - Нет, нет! - подтвердил и Венявин.
   Эти два кроткие существа насказали потом еще таких  страхов  и  ужасов,
что даже сами испугались и побоялись итти пешком домой, а попросили  послать
человека, нанять им извозчика.
   Бакланов и Софи, по отъезде их, не  сказав  друг  с  другом  ни  слова,
разошлись по своим комнатам, и каждый, с своими  грустными  мыслями,  улегся
почивать: видно, незаконная любовь так же имеет свойство охлаждаться, как  и
законная. 10.!



   Прежнее Ковригино.

   Были серенькие, мокрые сумерки.
   По той же самой дороге, с которой  некогда  мы  начинали  наш  рассказ,
ехала Софи с Баклановым, и какая разница была в том поезде и в этом:  вместо
домоделанных крытых саней и розвальней - лондонской сборки карета; лошади не
крепостные, а вольнонаемные, идущие какою-то развалистою  походкой.  Высокий
малый, извозчик, сидел без всякой церемонии и беспрестанно курил. Наконец  в
экипаже сидели не муж с женой, а любовник с любовницей, и не  стыдились  так
ехать в свое имение.
   Тетушка Биби, что чувствуют твои кости при этом!
   Почтенная девица  сия,  как  только  получен  был  первый  манифест  об
освобождении крсетьян, захирела и померла.
   - Я родилась и умру госпожой своих людей! -  были  почти  последние  ее
слова перед смертью.
   Наследницей она оставила Софи, единственно потому только,  чтоб  имение
не досталось мерзавцу Виктору.
   Когда въехали в усадьбу, первое,  что  кинулось  в  глаза,  был  дом  с
заколоченными окнами.
   Бакланов сам должен был выйти из экипажа, чтобы выкликнуть  кого-нибудь
из людей.
   Он на первую попал на  добрейшую  и  глупейшую  Прасковью,  сделавшеюся
теперь совсем старою девкой.
   - Госпожа ваша, Софья Петровна Ленева приехала! - сказал он.
   - Ай, батюшки, Господи! Барыня приехала! - воскликнула эта простодушная
девушка и сначала пробежала опять в кухню  за  ключом  от  заднего  крыльца,
отперла его, пробежала по дому и отперла переднюю; потом побежала в кухню за
свечкой и чтобы оповестить других людей.
   Софи все это время сидела в экипаже.
   Наконец Бакланов ее  высадил,  и  они,  в  сопровождении  Прасковьи  со
свечой, вошли в дом. Оборванные в  зале  обои  висели  огромными  лопастями.
Зимние рамы были еще не выставлены, и к ним пропасть наприставало  околевших
мух. Круглое, в золотой раме, зеркало, как было  в  похороны  Биби  завешено
черным флером, так и оставалось; отовсюду пахнуло уже не ладаном и воском, а
какою-то могилой и сыростью.
   Путники наши прошли в гостиную.  Там,  в  углу,  стояло  старое  кресло
майора, точно будто бы сейчас только сняли его с них.
   Прасковья поставила свечку на стол.
   - Самовар прикажете-с? - спросила она.
   - Да! - отвечала Софи.
   Добрушка эта убежала ставить самовар.
   Бакланов и Софи сели друг  против  друга.  Обоим  было  грустно.  Перед
обоими проходила их прежняя молодость: сколько было надежд, в какой  богатой
перспективе открывалась тогда будущая жизнь, и что ж в итоге?
   - Вон, у этого комода, помните? -  сказала  с  грустною  улыбкой  Софи,
показывая глазами на простеночное трюмо: - я в первый раз вас поцеловала.
   - Да! - отвечал Бакланов.
   - А вот тут, помните, на диване, я раз, в сумерках,  прикурнула,  а  вы
стали передо мной  на  колени,  и  вдруг  тетенька  Биби  вошла,  -  как  мы
перепугались тогда! - продолжала Соня.
   - Д-да! - отвечал и на это Бакланов.
   Его  душу  в  эти  минуты   волновало   целое   море   разнообразнейших
чувствований.
   Софи встала, подошла к нему и оперлась на его плечо.
   - Грустно мне, друг мой, грустно! - проговорила наконец она,  склоняясь
к нему головкой.
   Бакланов обнял ее и посадил к себе на колени.
   - Что ж тебе грустно? - спросил он ее.
   - Так... ты меня не любишь больше!
   - Из чего же ты это видишь?
   - Так... Ты все стал нынче говорить о жене своей; говоришь, она  умная,
честная, чистая женщина.
   Бакланов ударил себя в голову.
   - О! - воскликнул он: -  не  напоминай  мне  об  этой  несчастной  моей
мученице!
   - Она твоя мученица, а я, значит, твоя злодейка. Вот, посмотри: ты уж и
плачешь о ней!
   - Нет, не ее я оплакиваю, а долг свой, свои обязанности, над которыми я
надругался, как подлец, как мальчишка какой!
   - А я-то как живу всю жизнь! Господи! Господи! -  воскликнула  Софи,  в
отчаянии разводя руками.
   - Нет! Тот безумец, - продолжал Бакланов: - кто говорит,  что  в  браке
нет таинства. Сам Бог тут присутствует, и Он один только может освятить  эти
между людьми отношения!
   - Именно! - подтвердила Софи. - Я тебя, например, очень люблю; а  прямо
и откровенно скажу: мне жить с тобой гораздо тяжелее, чем с  покойным  мужем
моим. Тот мне гадок, противен был; но я  знала,  что  хоть  страдаю,  но  не
грешна и не преступна.
   - Ну, старого уже не воротишь! - отвечал ей мрачно Бакланов и  поспешил
спустить ее с колен.
   Входила Прасковья с самоваром.
   Софи сейчас же принялась сама хозяйничать.
   - Подайе сливок! - сказала она.
   Прасковья что-то переминалась.
   - Не знаю, матушка,  сбегаю,  -  начала  потом  она:  -  не  доят,  чу,
барские-то коровы, худые такие!
   - Как, неужели же все не доят? Сколько же коров?
   - Четыре коровы.
   - Как четыре?.. У тетушки, я думаю, их было сорок!
   - Околевали-с, умирали... Нет ли хоть  у  крестьян  у  кого,  схожу!  -
отвечала Прасковья и опять побежала.
   Софи и Бакланов, оставшись вдвоем, грустно усмехнулись.
   Прасковья возвратилась и принесла жиденького молочка.
   - Ну, уж мы этого пить не станем, - сказала  Софи,  отодвигая  молочник
назад: - поесть нам тоже, вероятно, нечего?
   При этом вопросе Прасковья даже покраснела.
   - Ничего, кажется, нет-с.
   - И яиц даже? - спросила Софи.
   -  Перевели  барских-то  кур  тотчас  же,  как   покойница-то   барышня
скончалась. У курятницы тоже дочка на волю выдана, все теперь и живет там-с.
   Бакланов начинал уже выходить из себя.
   - Ты вот скажи старосте, - продолжала Софи: - со мной  нарочно  приехал
брат, - прибавила она с ударением, показывая на Бакланова: -  он  завтра  же
примет все по описи, и я вступлю в управление имением серьезно.
   - Слушаю-с, - отвечала покорно Прасковья. - Вам где  прикажете  постель
отправить, у тетеньки в комнате-с? - спросила она. -  Только  в  их  комнате
постелька-то и осталась.
   - А прочие где же?
   - Не знаю-с.
   - Хорошо, у тетки.
   - А вам где прикажете-с? - обратилась Прасковья к Бакланову.
   - Обо мне не беспокойся, я вот хоть тут на диване засну.
   - Ты можешь итти, - сказала ей Софи.
   Прасковья ушла.
   Бакланов пошел и запер за ней дверь.
   - Ты, друг моя, ляг у меня в комнате, - сказала ему Софи.
   - Непременно! - отвечал он, и  вскоре  потом  они  со  свечой  вошли  в
комнату Биби.
   Огромная киота с дорогими  образами  была  заперта  и  даже  запечатана
печатью.
   - Святыню-то Божью пощадили, не разворовали, - сказал Бакланов.
   - Да, ужасно какой народ! - сказала Софи.
   Затем они, общими стараниями отыскав под образами бутылку с  деревянным
маслом и засветив лампаду, улеглись; Софи за ширмами на теткиной постели,  а
Бакланов на полу.
   При каждом малейшем шуме на улице или в доме они переговаривались.
   - Что такое? - спрашивала обыкновенно сейчас же Софи.
   - Не знаю! - отвечал тоже встревоженным голосом  Бакланов  и  потом  уж
только прибавлял: - нет, ничего!
   Они боялись, что мужики придут и убьют их. 11..



   Староста старый и новый сельский староста.

   На другой день в комнаты явилась опять одна  только  Прасковья  и,  как
следует доброй,  хорошей  крепостной  девушке,  несколько  принарядились  по
случаю радостного приезда господ.
   - Что ж мы будем сегодня есть?.. Ты пошли мне повара.
   - Нет его, пса этого. Косить ушел, верст за пятнадцать. Позвольте, я уж
состряпаю что-нибудь.
   - Сделай милость!.. На вот тебе денег... купи там курицу, говядины, что
ли.
   - Слушаю-с. У своих-то не укупишь, в Парфеново сбегаю, куплю.
   - Но скажи, пожалуйста, отчего же меня все так чуждаются?
   - Ну, матушка, народец ведь у вас... сами, я думаю, изволите знать!
   Весь это разговор происходил, когда Прасковья одевала Софи.
   Та, придя пить чай, рассказывала все это Бакланову.
   - Вот я вам этого старосту вызову, - сказал он и вышел на крыльцо.
   - Эй  ты,  любезный,  -  крикнул  он  проходившему  по  двору  молодому
дворовому малому, который, при виде его, сейчас же насупился и нахмурился: -
пошли ко мне старосту сейчас же!
   Парень, больше по привычке повиновался барскому  голосу,  повернулся  и
прошел в старостину избу.
   Бакланов продолжал стоять на крыльце.
   Парень вышел из избы.
   - Говорил-с... - объяснил было он коротко и хотел уйти ободворком.
   - Да ты не "говорил", а чтобы сейчас он здесь был!.. Зуба ни  одного  у
канальи не оставлю... - заревел Бакланов.
   Парень вернулся в избу.
   Староста, мозглый и худенький старикашка, наконец показался и подошел к
Бакланову.
   - Ты староста? - спросил тот.
   - Я, сударь, я, - отвечал тот, как-то плутовато тряся головой  и  точно
пряча свои глаза.
   - Пойдем к барыне, к госпоже твоей! - проговорил Бакланов.
   Староста пошел вслед за ним в горницы.
   - Вот он-с! - проговорил Бакланов, показывая на него Софи.
   Та встала на ноги и собрала, сколько у ней было присутствия духа.
   - Отчего вы не хотите ко мне явиться? - сказала она.
   - Нам нельзя того! Извините нас, сударыня, на том! -  сказал  староста,
по-прежнему потупляя глаза.
   - Отчего нельзя?
   - Воля уж, значит, теперь: какое явленье!  Под  неволею  тоже  опять-то
голову сунешь, так и не выцарапаешь!
   - Но воля сама по себе, а мое право на вас само  по  себе,  -  говорила
Софи.
   Староста при этом даже усмехнулся.
   - Нету, матушка, прав этаких ныне! - проговорил он.
   - Да ты известен  или  нет  о  духовном  завещании?  -  воскликнул  ему
Бакланов.
   - Да что, батюшка, конечно, что покойница тогда  грех  только  изволила
лишний на душу взять, писавши это самое; а что умереть изволила, значит,  мы
вольные; порядки-то нынче известны-с! - отвечал староста, не ворочая к  нему
головы.
   - Что ж вы и работать на меня не будете? - спросила Софи.
   - Никак нет-с!
   - И оброков платить мне не будете?
   - Нет-с!
   - Так я вас заставлю! Ах вы, мерзавцы, бунтовщики!  -  вскричала  Софи,
вся побледнев.
   Госпожа в ней наконец проснулась. Она готова была  своими  хорошенькими
ручками вцепиться старосте в волосы.
   - Сейчас чтоб у меня прощения просили, сейчас! - продолжала она,  стуча
ножкой.
   - Мир-то меня, сударыня, может теперь поедом съесть, что я и  в  дом-то
вас допустил! - возражал ей староста.
   - Меня в дом? - воскликнула Софи, ударяя себе в грудь.
   - Да как же, помилуйте, дом общественный!
   При этом Софи и Бакланов переглянулись между собой.
   - Calmez-vous! - сказал он, беря Софи за руку. - Кто здесь посредник? -
обратился он к старосте.
   - Не могим знать-с, - отвечал тот.
   - Как не знаешь? - спросил Бакланов, задыхаясь от бешенства.
   - Делов тоже никаких не имели до них, почему  нам  знать!  -  продолжал
староста, водя глазами по полу.
   - А! не знаешь, не знаешь! - проговорил Бакланов и, схватив старика  за
ворот, притряхнул его.
   Старик позеленел.
   - Посредник, ваше благородие, Иван Егорыч Варегин, - сказал он.
   Бакланов сейчас же отпустил его.
   - Варегин! - произнес он радостно. - Пошел вон! - прибавил он старосте,
и тот, как бы ничего особенного не  случилось,  посмотрел  себе  на  ноги  и
вышел.
   - Ну, вот  и  прекрасно!  Все  теперь  устроится!  -  сказал  Бакланов,
обращаясь к Софи, котрая смотрела на него вопросительно.
   - Параша, Параша, - крикнул  он  убиравшей  в  соседней  комнате  чашки
Прасковье. - Нет ли кого послать за посредником-с?
   - Пошлите-с сельского старосту! Он  у  нас  тут  недалеко  в  Парфенове
живет-с, - отвечала та шопотом.
   - Сбегай, ради Бога, - произнес Бакланов.
   - Я нищенку пошлю-с; самое-то, пожалуй, наши дьяволы увидят  и  изобьют
еще! - отвечала Прасковья и ушла.
   Через несколько времени явился  сельский  староста,  молодой,  вежливый
мужик.
   - Съезди, любезный за посредником, - сказал ему Бакланов.
   - Слушаю-с, - отвечал тот с видимою готовностью.
   - Что такое, скажи, пожалуйста, отчего  это  неповиновение  ко  мне?  -
спросила, выйдя к нему, Софи.
   Староста модно переложил из руки в руку шляпу.
   - Бог знает, сударыня, - отвечал он, как-то  особенно  ужимая  губы.  -
Надо так полагать, что глупость одна их.
   - Так ты им растолкуй! - сказала Софи.
   - Нам они, сударыня, не верят, как не по их говоришь...  Все  одно,  вы
говорят, от начальства...
   - Пожалуйста, съезди! - повторила Софи.
   - Слушаю-с! - отвечал староста и уехал.
   - Чтобы не обманул он! - сказал Бакланов.
   - Нет, съездит-с!  Он  у  Софьи  Петровны  лесу  хочет  торговать,  так
съездит-с! - объяснила Прасковья.
   Бакланов и Софи возвратились в гостиную.
   - Варегин мне приятель и отличнейший человек: он сейчас все устроит,  -
заговорил первый.
   - Но я боюсь, друг мой, он сейчас, пожалуй, придут, - сказала Софи.
   - Пускай идут; у меня револьверы готовы. Прежде чем они  дотронутся  до
тебя, человек двадцать уложу!..  -  произнес  Бакланов  и  положил  на  стол
действительно два револьвера.
   Софи между тем принялась плакать: она была очень рассержена. 12..



   Посредник.

   Варегин приехал в тот же день.
   Молодые хозяева наши все еще продолжали сидеть в гостиной  и  не  смели
носу оттуда показать.
   Бакланов принял друга в распростертые объятия.
   Несколько времени они молчали, и у обоих невольно навернулись слезы  на
глазах.
   - Что это, у вас уж пистолеты приготовлены! - начал Варегин.
   - Да, - отвечал Бакланов и представил ему Софи.
   - Кузина моя, Ленева, ваша теперь подсудимая и подначальная.
   Варегин молча поклонился ей.
   - Что, разве уж к дому подваливали? - спросил он.
   - Нет; но на всякий  случай.  Я  просил  бы  тебя  сегодня  же  сделать
какое-нибудь распоряжение, - отвечал Бакланов.
   - Я уж сделал, ехав мимо, - отвечал Варегин и, как человек  утомленный,
сел и закрыл глаза.
   Софи в это время разливала чай.
   - Pardon, monsieur Варегин, - сказала она: - у нас нет сливок;  нам  не
дают здесь ничего, даже и за деньги.
   Варегин открыл глаза и, увидев стоящую перед ним Прасковью, сказал ей:
   - Поди, скажи скотнице, чтобы сейчас же прислала госпоже вашей  сливок:
посредник приказал.
   Прасковья убежала и возвратилась с превосходными сливками.
   - Но как же,  скажи,  друг  сердечный,  как  ты  сюда  попал?  -  начал
Бакланов. - Естествоиспытатель,  исследователь  микроскопический  -  мировым
посредником!
   - Исключен-с был из прежней службы за позорное гражданское поведение, -
отвечал Варегин ядовито.
   - Я слышал что-то такое в Петербурге, - подхватил Бакланов.
   -  Да,  как  же-с!  И  не  начальством,  это  было  бы  еще  сносно,  а
общественным мнением.
   -  Нынче  общественное  мнение,  monsieur   Варегин,   кажется,   такое
благородное, - вмешалась было Софи.
   - Не знаю-с, - отвечал он ей:  -  знаю  одно,  -  продолжал  он,  опять
обращаясь к Бакланову: - что как только я на одном из ваших  университетских
советов сказал, что молодые люди поступают к  нам  ничего  не  смыслящие,  в
университете ничего не делают и потом все гуртом выпускаются  кандидатами...
Что же это такое? Кукольная комедия одна!
   - Да чего тут! - подхватил Бакланов. - Нам вот  дорогой  один  господин
рассказывал, что становой получил бумагу очень безграмотную и говорит: "Это,
верно, говорит, господин  студент  писал",  и  в  самом  деле,  оказывается,
студент.
   Варегин грустно усмехнулся и покачал головой.
   - Сказал я, разумеется, - продолжал он: - и насчет преподавания, что  у
нас, вместо науки, с кафедры раздаются пикантные фразы, очень,  может  быть,
выгодные  для  популярности  преподавателя,  но  далеко  не   полезные   для
слушателей...
   - Ну, и что ж потом? - спросил Бакланов.
   - Потом, через несколько дней, мне господа студенты  стали  на  лекциях
шикать и свистать... Я остановился и спросил, что именно возмущает их в моих
словах?.. Они выслали  ко  мне  депутатов,  которые  объявили  мне,  чтоб  я
переменил  свое  гржданское  поведение.  -  "В  чем  же,  говорю,  оно   так
провинилось?" - "В том, говорят, что вы таким образом говорите в советах". -
"О, в таком случае, я вижу, что вы так наглы,  а  передавшие  вам  люди  так
подлы, что я уж, конечно, ни с ними ни с вами не останусь"; затем поклонился
и не возвращался более в свою аудиторию.
   Приговоря это, Варегин опять качнулся головой.
   - Вот вам и награда вся! - снова он начал: - за двадцать лет трудов, за
потерянное зрение; и то бы все им простил, Бог с ними; но зачем они потеряли
мои сведения... Знатоков моего дела в России немного, а они меня, как мусор,
как щепки ненужные, взяли да и вышвырнули.
   - Ужасно! - подхватил Бакланов. - Но здесь, по  крайней  мере,  как  ты
устроился? Ведь ты, кажется, семейный человек?
   - Четверо детей.
   - А душ сколько?
   - Душ нет!.. Сто десятин земли всего!
   - Но чем же ты жил до сих пор?
   - Потому уж и жил! Только что сам земли не пахал.
   В это время вошла с довольным лицом Прасковья.
   - Барыня, где стол-то накрывать, в зале или столовой? - спросила она.
   - Да разве есть что-нибудь у нас? - спросила ее Софи.
   - Есть: теленка закололи и карасей в  пруду  наловили.  Выбил  сельский
староста всего-с... И повар тоже пришел-с.
   Бакланов, Софи и Варегин невольно усмехнулись.
   - И ключи вот от посуды-с наш староста-то,  чорт,  дал-с,  -  прибавила
Прасковья еще с большим удовольствием и пошла хлопотливо накрывать на стол в
зале с ободранными обоями.
   Через несколько минут все уже сидели при полном освещении четырех  свеч
в старинных шандалах и при вкусно дымившихся теплых блюдах.
   - Скажите, пожалуйста, как  народ  принял  эти  мирские  учреждения?  -
спросил Бакланов.
   - Да как принять-то? Обыкновенно, как принимал он чиновников. Это  ведь
подкуп, - прибавил Варегин, показывая на блюда: - вам бы без  меня  не  дали
этого: это меня хотят ублажить.
   Прасковья, ко всем благам, нашла в буфете еще  две  бутылки  наливки  и
поставила их перед господами.
   Приятели, прекратив печальные  разговоры,  выпили  по  нескольку  рюмок
наливки; Софи тоже с ними выпила и совершенно смело, в  сопровождении  одной
только Прасковьи, отправилась ночевать в комнату Биби.
   Бакланов  и  Варегин  легли  в  гостиной  на  толстейших  и   мягчайших
пуховиках,  которые  тот  же  селький  староста  "выбил"  им   от   прежнего
господского старосты. 13..



   Бунт.

   На другой день Софи,  как  только  проснулась,  подошла  к  окну  своей
комнаты и ахнула от ужаса.
   Красный двор был полнехонек мужиками, человек до ста,  с  мрачными  все
лицами, без шапок. Между ними ходил, тоже серьезный, Варегин и  о  чем-то  с
некоторыми из них переговаривал.
   Софи сейчас же бр