ллинарии Матвеевны? - спросила одна  из
приживалок, закатывая глаза.
   - Слава Богу! - отвечал Александр. Прием  этот  несколько  удивил  его.
Все-таки, видно, здесь знают его мать, а не его!
   По  мосткам  в  это  время  шли  еще  двое  господ:  старый  генерал  с
приподнятыми плечами, зачесанными наверх бакенбардами,  с  усами,  торчащими
прямо, и маленьким хохлом на плешивой голове; и  между  тем,  как  он  таким
образом как бы весь подавался вверх, ноги его, в плисовых сапогах, почти  не
поднимаясь, шаркали по мосткам. Рядом с ним шел прямой господин, совсем  как
бы не имевший способности гнуться и как бы насаженный на железный стержень.
   - Доброго дня! - сказал генерал, войдя  и  подавая  руку  Ионе,  но  не
обертываясь, впрочем, к нему лицом. - Где хозяйка?
   - Сейчас выйдет, ваше  превосходительство,  -  поспешил  ответить  Иона
Мокеич.
   Генерал сел на диван, на то место, где обыкновенно садятся дамы.
   Лакеи стали ставить закуску.
   Высокий господин стал около доходящего до полу окна и приложил шляпу  к
колену.
   Александр не без удивления  заметил,  что  фрак  на  этом  госте  сидел
гораздо лучше, чем на нем;  сукно  было  гораздо  высшего  сорта,  а  покрой
чистейшего английского свойства. По  скромному  его  и  тоже,  должно  быть,
дорогому жилету изящно пролегала платиновая цепочка.
   - Кто это такой? - спросил он Иону Мокеича.
   - Князь Темир-Подольский, - отвечал он.
   У Александра опять немножко сердце сжалось конфузом.
   Но по мосткам шел еще новый франт, также щегольски одетый, но только он
шел гораздо развязнее и, заботливо оглядываясь из стороны в сторону, имел на
глазах pince-nez.
   Александр Бога возблагодарил, что он не взял своего pince-nez.
   - Ну да, да! - говорил этот новый гость,  входя  в  гостиную,  и  потом
прямо подошел к генералу.
   - Сейчас, ваше превосходительство, накупил кос, ремней, граблей!
   - Так, так, прекрасно! - говорил покровительственно генерал.
   - Нельзя, ваше превосходительство, ни у отца, ни у матери  моей,  ни  у
деда не бывало, - а у меня овес сам-пятнадцать пришел.
   - Прекрасно! прекрасно! Военный человек на все, выходит, способен.
   -  На  все,  ваше  превосходительство!  -  подхватил  весело   вошедший
господин.
   В душе Александра невольно шевельнулась зависть.
   "В самом деле, военный человек не способнее ли на все?" - подумал он.
   Вошла Спирова, в чепце с бантами и шелковом платье. Дама эта была  хоть
и худощава, но чрезвычайно, должно быть, полнокровна.
   - Ух, как жарко в церкви! - сказала она.
   - Да, - подтвердил генерал.
   M-me  Спирова  вынула  батистовый  платок  и  стала  им   обмахиваться,
произведя при этом сильный запах пачулей.
   Александра и это удивило.
   "Здесь и духи эти модные знают?" - спросил он себя мысленно.
   Между тем господина  в  pince-nez  он  опять  уже  увидел  на  площади,
толкающегося посреди мужиков.
   "Счастливец! А наше отвратительное университетское образование, к  чему
оно готовит человека?" - подумал Александр.
   Хозяйка, наконец переодевшись в более легкое платье, но  по-прежнему  в
блондовом чепце и буклях, появилась, в сопровождении своих приживалок.
   - Что же вы, подавайте! - сказала она, кивнув  привычно-строгий  взгляд
на стоявших у притолок лакеев.
   Те мгновенно схватили со стола подносы  и  стали  подносить  небольшому
числу гостей.
   - Кушай, батюшка! - сказала старуха, садясь около генерала.
   - Ем! - отвечал тот.
   Он, действительно, не дав еще унести подноса, взял и  наложил  себе  на
тарелку паштета.
   - Кто это? - спросил он хозяйку полу-на-ухо, показывая на Александра.
   - Аполлинарии Матвеевны сынок! - почти крикнула  ему  та.  Генерал  был
сильно глуховат.
   Александр выходил из себя от такой нецеремонной рекомендации:  опять  и
везде  упоминалась  Аполлинария  Матвеевна,  но  старый  генерал,  лично  им
заинтересовавшийся, больше еще ему нравился.  Он  решил  с  ним  заговорить.
Заметив, что невдалеке от него осталось свободное место, он подошел и сел.
   - Вы не были у обедни? - спросил его довольно ласково старик.
   - Нет, я приехал довольно поздно... уж к великому таинству.
   - К какому это великому таинству? - спросил генерал, сделав руками знак
удивления.
   - Да в обедне-с.
   - В обедне есть великий выход, а не таинство...  Как  же  вы  этого  не
знаете, молодой человек? а-а-а! - сказал, качая головой, старик.
   Александр, и сам очень хорошо видевший,  что,  по  торопливости  своей,
соврал, сначала было заспорил, что есть...
   - Да нет же!  Неужели  вас  и  этому  не  научили?  а-а-а!  -  произнес
решительно генерал.
   Александр готов  был  провалиться  сквозь  землю,  но,  к  вящщему  еще
страданию его, лакей раскрыл зеленый стол. Иона Мокеич  разнес  карты  себе,
хозяйке,  генералу  и  князю  Подольскому.  Они  сейчас  же  сели,   оставив
Александра с дамами.
   Разговаривать со Спировой и двумя приживалками Александр решительно  не
хотел, но те, впрочем, и сами скоро ушли во внутренние комнаты, так  что  он
остался совершенно один.
   Он ходил, глядел в окно, сидел на месте, подходил к игрокам, и все  это
так глупо, что он готов был этого проклятого Иону  прибить  за  то,  что  он
привез его к подобным скотам. Наконец судьба как бы  сжалилась  над  ним:  к
крыльцу подъехал экипаж с дамами,  с  которыми  Александр  непременно  решил
познакомиться и даже начал за ними ухаживать. Они вскоре вошли  в  гостиную;
мать как-то исподлобья и злобно посматривала  на  всех,  а  дочери,  сначала
одна, а потом другая, вернули хвостом перед хозяйкой и затем скрылись вместе
с маменькой.
   К крыльцу подъехал еще экипаж. Генерал, вытянув свой  взгляд  на  окно,
проговорил:
   - Это, должно быть, гг. офицеры!
   Из тарантаса, в самом деле, вышли три офицера. Один  из  них,  и  собой
очень невзрачный и далеко  уж  не  умного  лица,  шумно  вошел  в  гостиную,
расцеловал у хозяйки ручку, сел около нее и стал учить ее играть в карты,  а
двое других, тоже очень развязно поклонившись хозяйке, через пять же  минут,
как  видел  Александр,  разговаривал  с  барышнями,  на  секунду  вернувшими
хвостами в гостиной.
   Видимо, между всеми этими людьми были общие интересы и протекала  общая
жизнь; один только герой мой был тут как отрезанный ломоть.
   За обедом все уселись по приличным им местам - даже Иона затесался чуть
не рядом с хозяйкой, а  Александр  очутился  в  самом  заднем  конце,  между
попами. В продолжении всего обеда он был мрачен до неприличия.
   Когда встали наконец  из-за  стола  и  в  лакейской  заиграли  полковые
музыканты, привезенные офицерами. Александр сейчас же взял шляпу и подошел к
хозяйке.
   - Чтой-то батюшка, куда это? - спросила та его.
   - Матушка не так здорова.
   - А! - произнесла старушка, как видно,  совершенно  приняв  в  уважение
подобную причину.
   Александр сел в коляску.
   Кучер Фома и гайдук Петр были мрачны.
   Они никак не ожидали, что барин так скоро уедет с праздника,  а  потому
не успели еще обойти деревню и закатить хорошенько.
   - Когда ж на поседки-то? - крикнул александру с балкона Иона Мокеич.
   - После как-нибудь, - отвечал тот и велей скорей ехать.
   "Что ж это такое?" - рассуждал он сам с собою, проезжая довольно темным
лесом.
   Он очень хорошо понимал, что был в самом аристократическом  деревенском
кругу.
   "Или они глупы, или я!" - решал он мысленно.
   Они! - позволяем мы себе успокоить молодого человека. 11.




   Иона Мокеич дома.

   Александр, не зная,  чем  себя  занять,  начал  беспрестанно  думать  о
красивой женщине, виденной им на базаре в Дубнах. Раз, после обеда, он вдруг
надел на себя полный охотничьий костюм, велел оседлать себе лошадь и поехл к
Ионе Мокеичу.
   Циник жил от них верстах в десяти.
   Въехав в перелесок и подъезжая к одному  из  овражков,  Александр  стал
попридерживать своего довольно сердитого коня. Тот от  этого  еще  больше  и
красивее стал раскидывать свои передние ноги. Когда надобно было подниматься
из оврага, Александр вдруг опустил поводья, нагнулся над седлом и,  крикнув,
выхваил  свой  охотничьий  нож  и  понесся  марш-марш!  Потом  вдруг   опять
останавливал лошадь сразу и снова несся. В  эти  минуты  он  воображал  себя
черкесом - доказательство, что еще был молод душою.
   Дмитровка - жилище Ионы Мокеича - находилось  в  сельце,  состоящем  из
нескольких домов бедных дворян. Его  же  собственно  усадьба  отделялась  от
прочих высоким тыном и отличалась довольно большим садом, в котором прятался
хоть и низенький, но довольно широкий дом, и оттого  несколько  таинственною
наружностью как бы говорил, что он заключает  в  себе  хоть  и  старого,  но
великого грешника.
   Иона Мокеич увидал Александра еще из окна.
   - А, солнышко, красное! - сказал он, отворяя ему двери.
   Сам он был одет в каких-то турецких шароварах, в туфлях и ермолке.
   Александр был в первый еще раз у него в доме.
   - Это вот моя гостиная, а это моя  пустынническая  спальня,  -  говорил
Иона, вводя гостя в свое довольно уютное помещение. - А там, - продолжал  он
совершенно тем же тоном, показывая  на  заднюю  половину  дома:  -  там  мой
сераль.
   - Сколько же жен у вас? - спросил Александр.
   - Три всего... по состоянию, братец!.. Что делать, больше  не  могу,  -
отвечал Иона, пожимая плечами.
   - Это что такое! - продолжал Александр, останавливаясь  перед  довольно
большою, масляными красками написанною картиной, изображающей нагую женщину.
   - Подарение твоего отца! - отвечал Иона  Мокеич.  -  Этакого,  говорит,
сраму нигде, как у Ионы, в комнатах и держать нельзя! Но это, брат,  что!  А
вот где штука-то! - прибавил он и, взяв Александра за руку, ввел в спальню и
там показал ему уже закрытую занавеской картину.
   Александр сейчас же отвернулся.
   - Что за мерзость! - произнес он:  -  хоть  бы  вы  рисовать-то  велели
получше, покрасивее, а то чудовища какие-то!
   - По состоянию! - отвечал и на это Иона: - но что тут, друг  сердечный,
рисованье! - продолжал он: - одно только напоминание,  а  там  уж,  как  это
по-вашему, по-ученому сказать, добавлять надо своими фантазериями!
   - А что ж мы на поседки едем? - спросил Александр.
   - Непременно. Марфуша! -  крикнул  Иона  Мокеич,  приотворив  маленькую
дверь в соседнюю комнату: - дай-ка нам наливочки!
   - Что! к чему это? после обеда!
   - Наливки-то? Да ведь ее всегда можно; это не  водка,  -  успокоил  его
Иона Мокеич.
   Марфа, лет двадцати девка, с толстыми губами  и  грудями,  принесла  на
подносе бутылку наливки и две рюмки, и все это поставила на стол.
   - Честь имею рекомендовать; это главная моя султанша! - объяснил о  ней
Иона Мокеич.
   Марфа при этом хоть бы бровью повела. Она, видно, совершенно привыкла к
подобной рекомендации и с таким же лицом, с каким пришла, с таким и ушла.
   - Какая женщина, у! - дополнил о ней еще Иона Мокеич.
   - Вероятно! - подтвердил Александр.
   - У!.. - повторил Иона и заставил Александра выпить рюмку наливки.
   Тот выпил и чуть не выплюнул назад, говоря:
   - Она совсем не подслащена!
   - Совершенно! - подтвердил и Иона. - Сахар ведь  искусственная  вещь...
букету уж при нем такого нет, а тут сама натура, как есть.
   - Какой тут, чорт, букет.
   - Нет, ты попробуй, выпей-ка еще одну, так и увидишь, что так надо.
   Александр отнекивался было.
   - Да полно,  чтой-то,  выпей!..  -  произнес  Иона,  как  бы  несколько
обидевшись.
   Александр выпил и, в самом деле, не с таким отвращением.
   - А что, мы скоро поедем на поседки? - сказал он.
   В голове у него начинало пошумливать.
   - Все надо, друг милый, по порядку, чинно, не торопясь, - отвечал  Иона
Мокеич; сам он пил уже четвертую рюмку. - Гаврюха, Гаврюха! - подкликнул он,
стуча в окно, проходившего мимо высокго мужика.
   Тот вошел в комнату. Это был его собственный ткач Гаврила, сначала,  по
наружности, смотревший очень обыкновенным человеком.
   - Во-первых, скажи ты мне, милый человек, - спросил его барин: - что, в
Кузьмищеве начались поседки?
   - Начались бы словно, - ответил тот довольно громко.
   -  Тсс!..  тише!  -  крикнул  ему  шопотом  Иона  Мокеич  и  отнесся  к
Александру: - не любить у меня этого моя главная-то барыня. "Дома,  говорит,
что хошь делай, - по чужим местам, по крайности, не срамись!"
   - Ну, друг, милый, - обратился он снова к Гавриле: - вот тебе мои ключи
драгоценные, поди ты потихоньку  от  Марфуши...  я  ее  вызову  сюда,  будто
одевать себя... возьми ты там в чулане четыре бутылочки наливки,  пряничков,
изюму, орешков; положи все это в корзиночку, поставь ты ее  под  беседку,  в
мою, знаешь, тележку, запряги ты мне ворона коня и выезжай к нам к крыльцу.
   - Слушаю-с, - отвечал Гаврила, видимо с полною готовностью, и вышел.
   - Бесценный насчет этого  человек!  хоть  три  ночи  простоит,  где  уж
скажешь, - не тронется! - объяснил и о  нем  Иона  Мокеич,  а  затем  вышел,
позвал Марфу и сильно, как было слышно через перегородку, старался занять ее
самыми разнообразными разговорами.
   Через полчаса они уже сидели: Александр - верхом на своем коне, а  Иона
Мокеич и Гаврила - в тележке. Марфа провожала их на крыльцо.
   - Когда ждать-то прикажете? Куда это поехали? - спрашивала она.
   - Да вот к нему, погостить ненадолго! - отвечал Иона Мокеич смиренно.
   Несмотря на вольнодумный характер, он,  кажется,  находится  в  сильных
лапах у своей главной султанши.
   Когда два наши рыцаря, с своим могучим оруженосцем, тронулись  на  свои
романтические приключения, Марфа проговорила, зевая во весь рот:
   - Какой тот молоденький-то барин смазливый, не  то,  что  наш  плешивый
чорт. 12!




   Поседки.

   Кузьмищево, казенная деревня, расположенная по большой дороге, тянулась
в длину версты на две. Во всех окнах изб мелькали огоньки, и в одной из них,
довольно большой, свет был как-то поярче. На улице была совершенная  тишина:
изредка проедут запоздалые извозчики,  или  выведет  кто-нибудь  из  мужиков
лошадь попоить  к  колодцу,  или  наконец  быстро  промелькнет  какая-нибудь
женская тень с пряслицей и устремится к этой именно избе. Александр  и  Иона
Мокеич, выехав откуда-то с задов, тоже подъехали к ней.
   - Прежде всего, друг сердечный, надо подкрепиться! - сказал,  кряхтя  и
вылезая из своей повозки, Иона и вытаскивая из корзинки бутылку, из  которой
заставил Александра выпить целый стакан, а сам выпил два. Потом они вошли  в
сени, оставив Гаврилу у лошадей. В довольно большой избе, по  всем  передним
лавкам, сидели молодые женщины и девушки,  по  большей  части  все  недурные
собой.
   Под полатями стояли молодые парни, а некоторые из них, по  преимуществу
имевшие в руках гармоники, сидели промеж девушек,  но  те  всегда  при  этом
старались их выпихнуть и выжить от себя.
   -  Не  примете  ли  странником,  идем  из  далеких  мест:   обносились,
обовшивели! - сказал, входя, Иона Мокеич. Корзинку он захватил с собой.
   Хозяйка избы, довольно молодая женщина, сейчас же его узнала.
   - Милости просим! - сказала она, смеясь, и,  согнав  с  одной  скамейки
ребятишек, предложила ее гостям.
   - Чей такой -  молодой-то  барин?  -  сказала  она  Ионе,  указывая  на
Александра.
   - Дворянин Нищин, из усадьбы Огородова, под пряслом родился, на тычинке
вырос  и  теперь  на  коле  верхом  изволит  русскую  землю  объезжать!..  -
отрекомендвал его Иона Мокеич.
   - Да полноте, лешие, это из Лопухов барин-то;  я  видела  его...  ягоды
носила! - толковала другая баб в толпе.
   - Какой нарядный! военный, знать! - замечали иные.
   Александр не без удовольствия видел, что он составляет  предмет  общего
внимания. Но, впрочем, взглянув в один из более темных и многолюдных  углов,
он увидел свою красавицу-крестьянку.
   - Здравствуй! Мы с тобой несколько знакомы, - сказал он.
   - Вы мне, что ль, это говорите? - сказала она приятным голосом.
   - Тебе... Я тебя видел и восхищался тобой в Дубнах.
   - Гм! - усмехнулась на это женщина.
   Александр взял небольшой деревянный стул и сел против нее.
   - Ты замужем?
   - Али нет! - отвечала красавица, кидая на него лукавый взгляд.
   - Где ж у тебя муж, в Питере?
   - В Питере, чтоб бока повытерли!  -  отвечали  за  нее  другие  бабы  и
засмеялись.
   Один из стоявших под  полатями  парней  и  как-то  мрачно  на  все  это
смотревший подошел и зажег освещавшую лучину посветлее. Красавица Александра
еще больше выглянула перед ним во всей своей красоте.
   - О, ты дивно хороша! - воскликнул он, ероша свои курчавые волосы.
   - Ну, вот что! Какой он! - говорила, смеясь та.
   Иона Мокеич между тем ходил и угощал наливкой.
   - Выпей, душенька, - говорил он, подходя к Александру.
   Тот в сильном волнении и не видя сам, что делает, выпил стакан  залпом,
а потом другой.
   - А, краля писаная! - воскликнул Иона Мокеич, увидав бабу-красавицу.  -
Ну, выпей!.. Белогрудая, белозубая, пей! - говорил он ей.
   Та отпила немного из стакана.
   - Ой, не люблю я этого: крепкое какое, пес!
   - Да что вы орехи-то бережете?.. давай орех-то, - сказали другие  бабы,
от глаза которых не ускользнули лежащие в корзине сласти.
   - О, сейчас! - воскликнул Александр, вскакивая, и, схватив оттуда целый
тюрик орехов, поднес их и стал перед своей красавицей на колени.
   - Все тебе, царица души моей! все!
   - Ой, девоньки, какой он! - смеялись бабы.
   Иона Мокеич в это время суетился около других девушек и женщин.
   - Пейте, мои голубушки, пейте! - говорил он им, угощая их  пряниками  и
наливкой. Последняя, впрочем, больше за ним самим оставалась.
   "Калинушка с малинушкой", - затянули наконец посидельщицы.
   "Лазоревый цвет", - подхватил за ними Иона, довольно чистым тенором.
   "Веселая беседушка", - пели те.
   "Где милый мой пьет!" ух! - допевал Иона и затем  так  расчувствовался,
что стал промеж девушек и двух, ближайших к себе, обнял и стал прижимать  их
к бокам своим. Одна из них колотила его при этом легонько кулаком в  голову,
а другая подносила  к  лицу  зажженную  куделю.  Он  только  отфыркивался  и
повертывался от одной к другой.
   Александр тоже не отставал от приятеля.  Он  декламировал  перед  своей
красавицей:

   "Все в ней гармония, все диво,
   Все выше мира и страстей:
   Она покоится стыдливо
   В красе торжественной своей".

   Девушки и женщины смеялись, а парни, напротив, все что-то  между  собой
переглядывались, а некоторые даже перешептывались...
   Иона Мокеич дошел наконец до полнейшего неистовства: он обнимал, хоть и
не старуху, но безобразнейшую бабу и, припав к ее плечу головой,  начал  для
чего-то слегка простанывать.
   - Ох, ох, - говорил он, а потом вдруг всколчил и,  выхватив  лучину  из
светца, бросил ее на пол.
   Тот же мрачный малый быстро подошел, поднял  ее,  разжег  и  вставил  в
светец.
   - Пошто вы балуете? - почти крикнул он на Иону Мокеича.
   - Оставь, погаси ее... погаси ее... - крикнул тот на него и опять  было
потянулся, чтобы погасить лучину.
   - Не трожьте ее! Али вы самотко и здесь  эту  срамоту  завести  хотите?
Срамники! - проговорил парень и оттолкнул Иону.
   Тот наскочил и ударил его по лицу; парень тоже не остался в долгу:  как
хватил наотмашь кулаком, так барин и растянулся на полу.
   - Что такое? - воскликнул Александр, приподнимаясь  и  обертываясь,  но
все-таки еще оберегая рукой свою красавицу.
   В это время в избе затрещала рама.
   - Барина бьют! - раздался голос, и в избу влезал Гаврила.
   Все это было делом одной минуты.
   - Ты что, чорт, делаешь? - обратился он прямо к молодому парню,  и  оба
потом, не говоря ни  слова,  схватились,  как  два  дикие  зверя,  и  начали
возиться по избе, издавая по временам злобные звуки и ругательства.
   - Хорошенько его, хорошенько! - кричал с полу Иона.
   - Робя, бьют! - произнес наконец парень, почти с треском костей  упалая
на пол под железным натиском Гаврилы. Несколько человек бросились к нему  на
помощь, но Гаврила  так  с  ними  распо